Липучка бросает попытки изобразить жажду в пантомиме и разворачивается на стуле к нам.

– Постойте… постойте… кажется, меня осенило! Почему не вообразить, что яприль – это человек? Просто пьяный человек…

– В двадцать пудов весом, – подсказывает Гроски, опершись щекой на ладонь. – С рылом, изумрудной шерстью и четкой установкой «Крушить!» – когда поранится.

– Ограниченность, – тычет в него пальцем Лортен, – ограниченность разума – это порок! Ничто не преграда для метафоры! Ни пуды, ни рыла… ни шерсть. Важно внутреннее родство! Все пьяницы – родственные души. Между прочим, из поэмы… хотя, может, это и мой афоризм, в любом случае, стоит записать. Так вот, если мы проведём аналогию между человеком и яприлем – мы поймем, как яприля можно излечить от пьянства!

– Ну, мы можем подождать, пока он отчается, – бормочет Пухлик, зевая. – Начнет занимать у всякой швали, пустится в азартные игры, окончательно опустится и, глядя на слёзы своей жены, задумается о своей непутёвой жизни. Или мы можем найти хорошенькую яприлиху, которая его полюбит и вызволит со дна свинообщества.

– В общем, представим, что это – яприль, а яприль – человек, – не сдается Лортен, тыкая в миску с мерзкой бурдой.

– Он мне глубоко антипатичен, – выдает Гроски.

– Верно! Потому что он пьёт. Он пьёт, а после того, как выпьет – он делает что?

– Ищет грязных утех? – предполагает Пухлик.

– Идёт вразнос, – говорю я.

Нэйш молчит и смотрит. Кажись, он уже на нас новый каталог в голове составил.

– Вразнос! – буйно радуется Бабник. – А нам нужно что? Чтобы он спал.

Вываливает бурду в миску Пухлика. И переворачивает свою.

– Но с другой стороны – почему же он тогда не спит?

– Потому что душа просит компании? – предполагает Гроски.

Тут я на него цыкаю. Потому что за всей этой мутью начинаю различать – вот странно-то – мысль.

– Он спит. Когда мы к давилке прибежали… он почти уснул. Там, в погребе Вельекта. Просто потом перепугался, вскочил, ну и протрезвел наполовину, видимо. Значит, его всё-таки вырубает от алкоголя. Просто в случае с отходами из жмыха – градус ниже. Да и не съест он столько. Вот он и веселится, пока его не сморит.

– То есть, он вроде как в подпитии? – переспрашивает Пухлик. – Весёлый пьянчужка, который лезет, к кому ни попадя, потому что у него в кармане было только три медницы, и хватило только на одну бутылку?

– А если б было пятнадцать медниц – он бы залился до горла и уснул под столом.

– А эту аллегорию уже я не понял, – выдыхает Лортен.

– Насколько я понимаю, – любезно поясняет Мясник, – они собираются подобное лечить подобным.

– Вызвать вторую пьяную свинью?!

Пока Палач просвещает Липучку, мы с Пухликом считаем.

– Сколько понадобится? Боженьки, Нэйш, да одолжи ты листок, а то она прямо по столу вырезает.

– Двадцать пудов… с учетом степени в подвале Вельекта… Галлонов шесть в него влезет только так. Но если не доберем до нужного градуса, рискуем огрести проблем.

– Ясно, валить с одного разу, чтобы надежно. И если воспользоваться методом аналогий…

– Я знал, что ты оценишь!

– …то может, нам нарушить первое правило алкоголика?

Липучка затыкается. И вид имеет малость ошеломленный.

– Ты же не о том, чтобы…

– Да, – Пухлик встает – нет, прямо-таки вырастает над столом. – Я. Предлагаю. Смешать.

Компания пьянчуг, которая еще не утянулась за дверь, давится спиртным.

– Ему это может повредить, – обрубаю я.

– Отчаянные времена требуют отчаянных решений. Эй, хозяин?

Бедолага притаскивается с двумя разносчиками за спиной. И на всякий случай – со шваброй в руке. Готовый обороняться от злых северных морильщиков.

Гроски убивает хозяина наповал широчайшей улыбкой.

– Мы, знаешь ли, дозрели для заказа. Десертное имеется? А крепленое? А настойка?

– У тебя деньги-то на это всё есть? – спрашиваю устало, потому что Пухлик пышет уверенностью так, что и в меня попало. – Или к Вельекту пойдем?

– Я заплачу, – Нэйш кидает на стол золотницу. – Думаю, за такое зрелище можно и больше отдать. Теперь ты понимаешь, почему я хотел составить вам компанию, Мелони? Ты же не представляешь, чтобы кто-то хотел это пропустить?

– Я представляю, – откликается Пухлик. – Вот я лично хотел бы быть в Энкере.

ЯНИСТ ОЛКЕСТ

– Я говорил вам! Предупреждал… вас…

– Он скрывал ладонь. Хм.

Она меня не слушает. И голос учителя Найго звучит словно из морской пучины – почти не слышен за стуком крови в висках, за раздражением, за осознанием того, что Арделл не просто невыносима – она невыносима совершенно, полностью, на сто процентов, она…

– Я вас предупреждал – это не кончится ничем хорошим. И теперь вот…

Теперь я вынужден тащить на себе бессознательного законника, поскольку транспортный артефакт не развернётся в узком коридоре.

– Потише, господин Олкест. Не приложите его головой. И хозяйку не разбудите. Кстати, надо будет придумать обоснование – почему он здесь.

– Вы… ваши авантюры…

Капли пота сползают по лбу, ломит плечи – законник оказался тяжёлым – и край неба уже трогает рассвет, и остатки первых суток в Энкере невыносимы, в точности как Арделл. Они наполнены унизительными шныряниями по темным переулкам, попытками скрыться не пойми от кого и долгими поисками транспорта – чтобы можно было доставить тело законника (хотя какое тело, он же дышит) до квартиры… И бесконечными вопросами, раздражающими и терзающими, будто колючие водоросли в окрестностях Рифов.

К тому времени, как мы добрались до квартиры, я уже знал, что сегодня выскажу Арделл всё – начиная от её манер и треклятого господина Нэйша, заканчивая нынешней ночью. Я забыл учителя и его слова, мне опротивел этот мусорный, пропитанный плесневыми бреднями город, меня тошнило от заветренных тайн, и я истекал раздражением на проклятую варгиню, ничего не объясняющую, бросающуюся короткими, резкими приказами и абсолютно, полностью невыносимую.

– Не в эту комнату, несём туда, где камин, – Единый, да как она вообще ещё разговаривает, с такой-то ношей?! – Так, грузите. Осторожнее грузите, не дрова несём. Хотя, конечно, если подумать… уфф, ладно. Сходите, спросите, есть ли у хозяйки бинты. Нужен таз с водой, чайник с кипятком или кастрюля и хорошо бы какой-нибудь алкоголь. Я пока что его осмотрю.

Я замер, понадеявшись, что это не то, что я себе представил. В конце концов – едва ли даже варг будет шагать через определенные устои общества.

Арделл явно прочитала выражение на моем лице как-то неверно.

– Господин Олкест, я правда понимаю. Но давайте вы на меня наорете через полчасика, а лучше через часик? Пока что нужно здесь разобраться.

Я распахнул дверь, стараясь не думать о том, что оставляю Арделл в довольно щекотливом положении – с бессознательным, малознакомым… законником. Как раз то, что госпожа Венейг именовала «Крайне Компрометирующей ситуацией» – впрочем, можно ли скомпрометировать ту, у комнаты которой обретается проклятый господин Нэйш (какого вира я вообще постоянно сегодня о нём вспоминаю?!).

Хозяйка была пьяна и спала на крошечном диванчике прямо в кухне – первое везение за сегодня. На плите исходила бульканьем кастрюля – наполовину выкипевшая. Пришлось переломить себя и порыться в шкафчиках – напоминая, что мы непременно за всё заплатим. Нашлось полбутылки скверного рома из Велейсы Пиратской. Таз отыскался в уборной.

Вернувшись в комнату, я едва не выронил из рук таз, в который поставил бутылку и кастрюлю.

– Осмелюсь заметить, – голос вышел на диво ровный, – вы раздели законника.

– Мгх, – ответила Арделл, – чёртовы форменные пуговицы. И зачем, спрашивается, он надел жилет, на слежку-то?!

Жилет валялся на полу – поблескивал серебристой каймой. Рядом была небрежно брошена закрытая чёрная рубашка. В то время, как глава ковчежников занималась тем, что сама она полагала осмотром.