Но кто же знал, что придется брать в Энкер отнюдь не самого законопослушного из «тела».

– Откуда вы вообще взяли алапардов?

– Из храма Ирла Всемастера.

– Вы их… купили или взяли в аренду?

– Я их пригласила.

– Вы что… вы их украли?!

– Я пригласила их помочь мне в деле.

– Но вы… собираетесь вообще их возвращать?

– Если они пожелают вернуться.

Алапарды Шалфей и Лаванда радуются прогулке. Скользят по ночным теням домов, иногда приносятся – прижаться исхудалыми, взъерошенными боками. В храме их держали в тесных клетках и выпускали только прогуляться перед особо важными посетителями, в ошейнике. Растолковать им, что требуется, а потом пригласить на прогулку, было легче лёгкого… было бы, если бы не возмущённое шипение наречённого Мел. И не его же праведное убеждение, что алапарды принадлежат храму и жрецам в нём. Будто они подсвечники. Или сосуды.

Только что он в тридцатый раз пытался доказать – насколько это плохая идея. И чистой воды авантюризм. И непонятно, чем они такого добьются. И они же могут испугать местное население. И они наверняка попадутся местным блюстителям порядка…

На последней фразе Гриз не выдержала.

– Вы что – еще не поняли, что такое Энкер? Мэр города – притча во языцех, не потратил за двадцать лет на благоустройство ни медницы. Эти самые блюстители по ночам на улицу нос не кажут!

Олкест умолк, но с видом глубокого несогласия.

Перекрёсток вырастает впереди. Тускло подсвечен уличными фонарями – постепенно вымирающим в Энкере видом комфорта. А переулок почти совсем темен – нет света даже в окнах.

До перекрестка сотни полторы шагов – пожалуй, тут можно и начать.

– Кричите.

Янист Олкест обиженно раздувает щёки и качается с носков на пятки.

– Прямо так сразу?

– И погромче.

Гриз накидывает на голову капюшон. Подзывает алапардов – и те покорно приходят, и зелень вздымается в её глазах, когда она легко касается их сознаний.

Янист Олкест стоит посреди улицы с несчастным видом. Лунный свет на его щеках вскипает алым.

– Отвернитесь.

– Что?

– Отвернитесь, я не могу, когда вы смотрите!

– Тут сейчас будет куча свидетелей, мне всех попросить отвернуться?! Выдавите уже из себя пару нот.

– По… помогите!

– Неубедительно.

– У-у-у-убивают?

– Да вы издеваетесь.

– А-а-а-а-алапарды!

– Они сейчас тоже над вами будут смеяться.

Они стоят на вонючей улице – и Гриз благодарит богов за капюшон на лице. Потому что она не может не улыбаться, это выше ее сил.

Пылающий негодованием Янист Олкест слишком хорош. Просто неправдоподобно хорош.

– Мне нужно собраться.

– Господин Олкест, вы же сегодня орали на меня так, что нас чуть не выселили – так в чем проблема?

Проблема в том, что Янист Олкест – не Лайл Гроски. И его волнуют переминающиеся с лапы на лапу алапарды. И неизвестность. И Гриз Арделл. И Энкер.

– У вас получится, – подбадривает Гриз, поглаживая алапардов. – Я в вас верю.

Рыцарь Морковка бросает на нее последний негодующий взгляд. Потом прикрывает глаза и будто бы что-то припоминает.

– Настраиваетесь?

– М-м-м… Просто пытаюсь представить себя Лортеном, у которого отняли спиртное на целую девятницу.

Приступ смеха застаёт Гриз Арделл врасплох, и она сгибается пополам. Очень вовремя. Именно в этот момент Янист Олкест взмахивает руками, словно записной актер драмы. И с воплем валится на грязную мостовую.

– Не-е-е-ет! Не-е-е-ет! – умоляет он, хватаясь за сердце. – Не смее-е-ейте, прошу, пощадите.

Стоит Гриз уловить Лортеновские интонации, – и вот она уже чуть ли не рыдает от смеха, и она никак не может выпрямиться и приобрести нужный накал зловещести для предполагаемого варга-отступника. Первую дюжину шагов они с Олкестом так и проходят. Он – ползет по мостовой, брезгливо отбрасывая мусор и стеная в точности как Лортен. Она – идет следом, приметно вздрагивая, обе руки – на холках у недоумевающих алапардов.

– Помогите… кто-нибудь, помогите мне, – завывает Олкест и ухитряется возмущённо дуться: Гриз выглядит еще менее убедительной, чем он.

Мантикоры корявые, что за ребячество.

Она с трудом упихивает неуместное веселье за крепостные стены. Обретает твердость походки и вздергивает голову – чтобы сошло за величие.

– Лежать, тварь! Чаша терпения Ардаанна-Матэс переполнена. Такие, как ты, слишком долго измывались над всем живым.

– Нет… нет, я просто торговал алапардами… я ничего не делал, вам нужен не я!

Олкест наконец-то вспомнил о тексте. Но выкрикивает он его с неповторимо заученными интонациями. И с вопросительным выражением лица – мол, я всё верно делаю? Гриз отвечает малюсеньким кивком.

– Торговал живой кровью, обращая её – в рабов. Хочешь спросить их – насколько они тебе за это благодарны?

– Спасите-помогите. Убиваа-а-а-а-ают! – это звучит плаксиво. И хлопают окна, откуда-то слышится топоток ног. Из темных переулков поглядывают свидетели. Никто не пытается остановить, не помогает жертве.

Энкер.

Они доходят до перекрёстка. Специально останавливаются несколько раз. Олкест то поднимается, то падает, потихоньку входит в роль и шумит всё громче. Гриз теперь говорит меньше – зато в игру вступают алапарды. Быстрые и гибкие – они идут впереди, правдиво оскалив пасти. Хлещут себя по бокам хвостами. Устрашающе ревут.

И только варг способен услышать в этом реве – улыбку. Не атаку, но игру. Радость притворства.

– Не надо, не на-а-адо, – вопит Янист, и зевак становится всё больше.

Но нет того, кого они ожидали увидеть.

Никто не купится, – понимает Гриз. Олкест вопит свои мольбы с таким сосредоточенным выражением лица, что кажется – пьесу повторяет. Я явно не лучше. Даже споткнулась пару раз, спасибо – не растянулась поперек улицы.

– Тебе нравится это? Нравится, когда тебя травят? Так поднимайся и беги, а я посмотрю, какая из тебя добыча.

– Нет-нет… отпустите меня… прошу!

Гриз зловеще хохочет – то есть, она надеется, что зловеще. От души сожалея, что рядом всё-таки нет Лайла Гроски.

– Вставай! Вставай, или умрешь сейчас! Вставай и беги!

Теперь притвориться, что жертва бросается бежать. Якобы выпустить алапардов вслед. Олкест сымитирует крики боли, дальше придется просто раствориться в темноте улиц, придумать новый план…

Когда из темноты боковой улочки навстречу выступает высокая фигура со скрытым капюшоном лицом – Гриз оказывается не готова. Не собрана.

– Стой.

Голос ровный и властный. Молодой. Красиво отдаётся в переулке. Словно у оратора, думает Гриз, пока чувствует, как она опадают куда-то на мостовую её собственные слова. Скомканные, бессильные.

Изо рта клубами рвётся дыхание, и какую роль играть, если вдруг встречаешься с тем, о ком так настойчиво шепчутся на этих улицах…

– Кто… кто ты?

– Ты знаешь, кто я, варг.

В голосе – ледяное презрение. Усталость? Кажется. Когда в сотню раз повторяешь заученное, сыгранное…

– Тот, кто не позволит таким, как ты, проливать кровь на улицах этого города. Щит для людей от вас и ваших тварей.

От перекрестка слышны ликующие крики зевак – будто за спиной вздымается волна: «Он тут, он опять, он вернулся!»

Человек в плаще надвигается из темноты. Протягивает руку – длинный рукав почти совсем скрывает ладонь, видны только белые пальцы.

– Отступись, варг. Убирайся из моего города. И скажи всем своим собратьям – я знаю их планы на это полнолуние. Второго раза не будет.

Олкест порождает какой-то странный, сдавленный звук. Алапарды недоуменно переглядываются – чуют удивление варга, тревогу…

– Какие планы? – повторяет Гриз, помедлив. – Чего не будет?

Это замешательство там, под капюшоном. Будто она должна была сказать другое. Вести себя иначе.

И Гриз захлестывает облегчение и веселье – потому что от всем этим так и веет неумелой постановкой. Пьесой в одном действии – для двух алапардов, варга, адепта Единого и якобы Ребенка Энкера (последний – на сцене не впервые, зато любимец публики).