— Ну вот, — сказал Спатакис, — Мы все намерены сегодня вечером отправиться в Сидию. Там в одном кафе будет концерт бузуки[66]. Не хочешь пойти?

— Нет. Боюсь, засну посреди него. Я слишком устал.

— Ты уверен, что всё в порядке?

— О да, уверен.

— Окей. — Спатакис пожал плечами и ушёл.

Немного погодя Блейк услышал, как отъехал экспедиционный джип и остальные археологи отправились трястись по дорожным ухабам к городу. Звук их смеха разносился на мили в недвижном тяжёлом воздухе.

У места раскопок стояла палатка. Изначальная идея была такова, чтобы кто-то всегда оставался рядом, начеку

Детей Ломмоса могли стащить цыгане и приезжие хиппи, но этого не случалось. Имелись пляжи получше, более доступные и никто, кроме археологов, не приезжал в Ломмос. Тем не менее, не один участник экспедиции провёл там ночь, под звёздами, слушая плеск волн и стрёкот цикад. Блейк не испытывал желания идти в город; куда легче было бы остаться тут. Тогда он сможет проснуться на рассвете и снова поработать над костями.

Он добрался до палатки и плюхнулся на сдутый надувной матрас внутри, затем вновь резко сел, когда понял, что кувшиноподобная свистулька осталась у него в кармане. Не то, чтобы это имело какое-то значение, но никто бы не сломал свистульку, кроме самого Блейка; и её всегда можно было склеить обратно.

Но свистулька не пострадала. Блейк уселся на матрас, осторожно прочищая свистульку кусочком проволоки. Вытряхнув последнюю грязь, он дунул в маленький носик. Воздух с хрипением прошёл насквозь.

Это была странная фантазия, нечто необъяснимое, гораздо сильнее простой прихоти. Отчего-то для него было важно узнать, как звучала эта свистулька, в давние времена, когда её держали живыми руками древние и подносили к живым губам. Что она напоминала тем детям — он был уверен, что скелеты принадлежали детям — которые так дорожили ей, что один из них забрал свистульку с собой в могилу?

У краешка матраса стояла пятидесятилитровая пластиковая бутыль с водой. Блейк открутил крышку и зачерпнул пригоршню воды, капнув несколько капель в свистульку. Всё это было совершенно ненаучно. Отстранённо он понимал, что это полное безумие — играться с четырёхтысячелетней детской игрушкой. Но его это не беспокоило. Это отвлекало от Ларри и Дженис.

Сначала из свистульки донеслось слабое бульканье, но затем последовал удивительно громкий визг, который спал до низкого мягкого звука, похожего на голубиное воркование.

Он отвёл свистульку от губ и вновь рассмотрел её в угасающем свете, водя пальцами по надписи. — Замечательно — произнёс Блейк вслух. — К жизни.

Он снова выдул долгую стелющуюся ноту, которая звучала невероятно прекрасно. Потом прислушался и услышал отдающееся вдалеке эхо, словно отозвалась ещё дюжина свистулек и звучала снова и снова. Он повалился на матрас; и, погружаясь в сон, подумал — как же эхо смогло отозваться в этом плоском и открытом месте.

Ему снилась птица из живого золотого пламени, медленно поднимающаяся из тьмы, выводящая трелью тот звук, что он выдул из свистульки: «Жизнь, жизнь, жизнь, жизньжизньжизнь…» И во сне он увидел две фигуры, обнажённые, смуглые, ждущие рука об руку у края траншеи 19А.

Первая заговорила и слова её звучали ни на английском, ни на греческом, ни на любом другом известном ему языке. Но он всё-таки понимал.

«Из смерти вызывается жизнь».

Вторая промолвила: «Светозарный Бог возвысится вновь и через Него станет возможным бессмертие. Должно принести жертву».

Задыхаясь, Блейк проснулся. Ему показалось, что снаружи палатки слышны шаги.

— Дженис?

Никакого ответа.

Заинтересованный, но не встревоженный, он высунулся из палатки. Вокруг никого не было. Почти полная луна восходила над головой и море отражало её свет. Свет лишь немного уступал дневному. Он почти различал цвета. Оранжевая палатка казалась белой, голый пейзаж — тускло-серым.

Ему показалось, что свист прозвучал снова. Он обхлопал карманы, в поисках глиняной свистульки, затем вспомнил, что оставил её в палатке. Блейк не стал возвращаться за ней, а вместо этого пошёл прямо в середину раскопок, петляя среди тёмных траншей.

Вскоре перед ним раскинулся храмовый комплекс — восемью футами ниже нынешнего уровня земли лежало главное здание, окружённое четырьмя глиняными алтарями. Он вообразил кровавые жертвы, которые древние жрецы некогда приносили своим богам. Грубые каменные стены — некоторые семи футов высотой — бросали непроглядные тени на каменные плиты в главном храмовом дворе. Пластиковые вёдра, прозрачные пакеты и инструменты усеивали пейзаж, придавая этому месту странно нереальный вид, словно недоделанные декорации к фильму. Блейку никогда не надоедало смотреть на прогресс раскопок. Вид менялся каждый день.

Вновь раздался свист, ясно и отчётливо, из-за храма. В том направлении было больше траншей; несколько зданий, кладовая с большим пифосом, который ещё не перенесли, проход Джо Спатакиса

И колодец.

Блейк побежал и, когда он так поступил, раздался другой, столь же отчётливый звук: смех. Когда он приблизился к траншее с колодцем — той самой нашумевшей 19А, то увидел, что оттуда исходит свет, мерцающий отблеск, словно там горел маленький костерок.

Воры и вандалы. Это должно было случиться. Они никогда прежде не доставляли много проблем — почему же начали этой ночью? — но это не могло быть ничем другим. Или могло? В этой траншее кто-то должен был находиться.

Он поискал поблизости какое-нибудь оружие и поднял увесистый булыжник, затем крадучись подобрался к кромке траншеи, удивляясь, что собирается делать с этим булыжником, если возникнет такая необходимость.

Но в траншее никого не оказалось и не было никакого света. Тем не менее, колодец выглядел не так, каким описал его Спатакис: огромная каменная плита, закрывавшая жерло, пропала. Зияла раскрытая пасть колодца. Кто-то убрал камни внутри и, хоть это и невозможно, утащил их вместе с плитой. Нигде не было видно ни одного камешка.

Блейк сполз на пол траншеи в ливне песка и гальки, затем нерешительно тронул кромку колодца, наполовину опасаясь, что тот исчезнет, если коснуться иллюзии рукой. Но колодец оставался реальным, твёрдым и открытым. Он ощутил, как из тьмы внизу тянет слабое дуновение. Оттуда вообще не пахло сыростью, только сухостью и плесенью.

Конечно. Что-то было запечатано там четыре тысячи лет.

Что-то?

Он уронил свой булыжник внутрь. Звука удара о дно не послышалось.

Он снова услышал свист, до его источника было рукой подать. Затем послышались шаги. Заскрипел гравий.

Он взглянул поверх края траншеи. И подумал, не спит ли до сих пор.

Мальчик и девочка прошли мимо в ночи, не заметив его, возрастом около пятнадцати лет, нагие, с тёмно-коричневой кожей и длинными иссиня-чёрными волосами. Их тела переливались в лунном свете. Они не из Сидии — был более, чем уверен Блейк, они вышли с раскопок. Их тела были гибкими и мускулистыми. Они двигались с волнообразной грацией танцоров или акробатов и тихо, словно призраки.

Через мгновение они оба пропали с глаз.

И вновь свистящий звук.

Он осторожно выполз из траншеи и последовал за ними. Они направлялись в оливковую рощу, где Блейк обедал в полдень. Ландшафт представлял собой гобелен из тьмы и света, лунного блеска и тени. При свете луны он видел их. В тени они исчезали, словно их никогда и не было.

Когда он достиг оливковых деревьев, то услышал низкое, звериное пыхтение. Теперь он пошёл медленнее, так тихо, как мог, всматриваясь в темноту под деревьями. Что-то бледное двигалось на тёмном фоне. Блейк подполз ближе, затем остановился, когда различил двух человек на земле, обнажённых, целующихся, в объятиях друг у друга.

Это были не те двое, за которыми он следовал, а Ларри и Дженис.

Случилось то, чего он всегда опасался — обнаружить их вместе, вот так и теперь это оказалось более бесстыдным, чем он когда-либо мог вообразить. Блейк всегда задумывался — что же он сделает, что следует сделать. Взглянуть им в лицо? Подраться с Ларри (который неизбежно победит), как один олень с другим, выясняя, кто получит доступную самку? Блейк попытался сказать сам себе, что он не такой, не животное, что Дженис — личность, сделавшая свой выбор, а не чья-то собственность.