Голова идет кругом. Ничего удивительного, что Нур никогда не слышала о Себе, ведь они толком не виделись почти год, хоть и были близкими подругами целых два года до этого. Значит, у Анжелы были не только друзья, и это нервирует. Какие еще неизвестные в этом уравнении? Я рассчитывала, что Нур прольет больше света, но услышанное только заставляет меня волноваться сильнее. Кажется, теперь я знаю еще меньше, чем раньше.

— Спасибо. И спасибо за воду.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но Нур сама подходит ко мне.

— Жаль, что не могу поводить вас по городу, но на этой неделе у меня дедлайн с костюмами для Парижской оперы. Надеюсь, вы найдете того, кого ищете. И будьте, пожалуйста, осторожнее. Франция сейчас не очень дружелюбна к иностранцам. Зато нам, мусульманам, в Париже теперь лафа, — она громко смеется. — Дайте знать, если понадобится помощь. Удачи, дорогуша.

Нур целует меня в обе щеки, Хьюго делает то же самое. Несмотря на холодноватое начало нашего знакомства, закрыв за собой дверь, я чувствую себя чуть менее одинокой.

Перед входом в отделение полиции я расплачиваюсь с таксистом, находясь в каком-то трансе, затем выхожу на тротуар. Кое-как собравшись с мыслями, захожу в участок, проплываю через металлоискатель и останавливаюсь перед той же дежурной, что и в воскресенье.

— Можно увидеть инспектора Валентина? — говорю по-французски.

Раздраженный вздох сотрясает щеки женщины, когда она отрывает взгляд от своего телефона, на экране которого светится какая-то тупая игра типа кроссворда. Глядя на мое измученное лицо, она поворачивается к компьютеру и делает несколько кликов мышью. Густые напудренные локоны защищают ее голову, как шлем.

— Инспектора нет на месте.

Черт!

— И когда он вернется?

— Понятия не имею, мисс. Не хотите оставить ему сообщение? Он перезвонит вам завтра.

Она начинает перекладывать с места на место какие-то бумаги.

По спине пробегает холодок. Завтра. Мой самолет в Сан-Диего вылетает сегодня в девять вечера. И чего я добилась? Целовалась с парнем Анжелы, тем самым лишившись единственного своего гида по Парижу. Встретилась с Нур и Хьюго и узнала, что Анжелу могли преследовать. Даже если Анжела жива, она почему-то не хочет, чтобы об этом знали. Добилась ли я чего-нибудь? Скорее, только сделала хуже.

Тело в морге с биркой на пальце ноги, на которой написано имя моей сестры, — это не моя сестра.

Тогда чья это сестра?

— Ты американка?

Я подпрыгиваю от неожиданности. Мужчина с жесткими седыми волосами, который спал на одной из скамеек у стены, стоит, качаясь, в двух дюймах от моего лица и на корявом английском шепчет мне в ухо:

— Ты не должна так гордиться тем, что ты американка.

Его футболка измазана чем-то коричневым и вонючим. От него разит перегаром. Глубокие морщины на лбу залиты потом.

— Простите, что?

Он криво усмехается.

— Ваша страна считает, что может делать все, что захочет и когда захочет.

Его злобный английский переходит в злобный французский. Он хватает меня за плечи:

— Вы все прокляты! Американцы, вы прокляты самим Богом!

— Olivier, au secours! Monsieur, arretez![26] — Дежурная отчаянно машет охраннику.

Какой-то парень бросается к нам и отрывает пьяницу от меня, прижимая его к земле. Французские ругательства сыплются изо рта поверженного. Охранник надевает на моего обидчика наручники и, схватив его за грязный воротник, тащит прочь. Я поправляю рубашку и массирую кожу в тех местах, за которые он хватался. Дежурная спрашивает, все ли со мной в порядке. Я киваю. Она успокаивающе улыбается и возвращается к кроссворду. Я оглядываю вестибюль. Все возобновляют разговоры, как будто ничего не произошло. Действительно, что тут такого?

Обыкновенный эпизод в жизни полицейского участка.

Как быстро забываются подобные эпизоды, убитые и пропавшие без вести? Страшно подумать, что будет с делом Анжелы через неделю или через месяц. Будет ли ее досье все еще пылиться в кабинете Валентина или он его сдаст в какой-нибудь архив? Мысль о том, что я собираюсь уехать, зная, что тело моей сестры находится не на металлическом подносе в холодильнике, а лежит — мертвое или живое — где-то еще, заставляет меня содрогнуться. Надпись на нашем тайном языке на доске у нее в квартире — это, конечно же, предупреждение мне.

Нет, я не могу улететь сегодня вечером.

Я благодарю дежурную и отхожу в сторону. Поиск на мобильном выдает рейс, вылетающий из Парижа в воскресенье вечером и приземляющийся в Сан-Диего почти в то же самое время, что и время вылета. Разница в часовых поясах. Я отлично успеваю к началу занятий в понедельник утром.

Чтобы найти Анжелу, мне нужно действовать решительнее. Больше никаких отвлекающих факторов. Больше никакого Себа. Больше никаких сомнений.

Моя сестра жива. Одной этой мысли достаточно, чтобы у меня закружилась голова. На руке в том месте, где меня схватил пьяница, образовывается синяк. Пребывание в Париже потребует от меня большего напряжения и работы мысли. Мне нужен кто-то, кто сможет провести меня сквозь все скрытые ловушки этого города. Мне нужен проводник. И переводчик.

Я открываю журнал звонков на своем телефоне и прокручиваю его до утренних вызовов. Затем нажимаю на кнопку «позвонить».

— Алло?

В трубке раздается тяжелое дыхание, и я задаюсь вопросом, разумно ли подключать к своему делу еще одного француза. Разумно ли оставаться здесь? И нужен ли мне свидетель того, что я собираюсь сделать?

От кого: Анжела Дарби

Кому: Дарби, Шейна

Дата: 23 июня 2015 г., 3:04

Тема: (без темы)

Дорогая Шейна!

Скажи мне, что это неправда. Скажи мне, что это просто кошмарный сон. Что мама с папой живы.

Я истратила восемь пачек с салфетками, а когда они кончились, еще и три рулона туалетной бумаги. Не знаю, откуда взялось столько слез…

Никакие слова не смогут выразить бездонность черной дыры, которая поглотила все мои внутренние органы. Как будто какая-то инопланетная тварь пожирает всю мою волю, мою душу, мою радость и оставляет после себя только пустоту. И этому нет конца. Закрываю глаза и вижу, как развеваются мамины волосы, когда она летит в пропасть. Поэтому стараюсь не смыкать век. Пытаюсь вспоминать фотографии родителей, их голоса, но как только закрываю глаза, снова и снова вижу, как они падают. А ведь я даже не видела их, в отличие от тебя. Во время опознания тел.

Мамы и папы больше нет.

Я злюсь на себя за то, что уехала, за то, что была здесь, а не дома, за то, что не провела с ними последние несколько месяцев их жизни. Это все потому, что дома я чувствовала себя потерянной. Мне казалось, что у меня кризис. А теперь мы с тобой сироты. Сердце сжимается, когда представляю тебя в родительском доме одну. Сердце болит по-настоящему, я даже проверила все свои лекарства, не дают ли они осложнение на сердце.

Помнишь, как я заперла тебя в мамином шкафу с одеждой? Нам было Шесть. Я разозлилась на тебя, потому что ты не давала мне играть с ее туфлями. Мама с папой ужинали внизу с тетей Мередит и тетей Джуди — тетя Мередит тогда только что рассталась с очередным парнем, — они и не слышали твоих воплей. Я сказала, что тоже не слышала, да и на самом деле было слышно еле-еле. Но я почувствовала физически, что тебе плохо. У меня сжался желудок, а сердце прямо выскакивало из груди. Прошиб пот, казалось, сейчас вырвет. Тебе, конечно, показалось, что прошла целая вечность, но на самом деле я отодвинула щеколду всего через минуту.

Твоя паника, твой страх, твой ужас — все это было в тот момент и моим тоже. И я поняла тогда, что, кроме собственной боли, мы несем на своих плечах и страдание другого. Вот почему мне так плохо сейчас. Наша с тобой связь проникает и сквозь время, и сквозь расстояние. Даже сейчас, в три часа ночи, у меня сводит живот, потому что на другом конце света шесть вечера, и ты не спишь, и тебе тоже очень больно. И я решила заглушить эту боль здесь, в Париже. Я не вернусь домой. Не могу.