Зажигается зеленый. Человек с тележкой медленно ковыляет через улицу, и в это время черный седан выезжает на соседний перекресток и замедляет ход, явно высматривая меня. Сзади сигналят, седан набирает скорость и исчезает из виду. Я падаю на скамейку, на грязную подстилку из обрывков тряпок и газет. Я задыхаюсь. Сидящий рядом бродяга испуганно смотрит на меня, а потом осторожно приближается.

— Что с вами? — он повторяет это несколько раз по-французски, но я не могу ничего ответить. Язык не слушается меня. Он говорит что-то успокаивающее.

— Comptez jusqu 'a dix. Comptez jusqu 'a dix. Считайте до десяти.

Comptez. Один, два…

Этот человек хотел похитить меня. Три, четыре, пять…

Возможно, чтобы убить. Шесть, семь, восемь… И он был в квартире Ману. Девять, десять.

Значит, он следил за мной.

Я никак не могу отдышаться. Бездомный дотрагивается до меня грязной рукой, пытаясь успокоить, но внутри меня разливается дикий ужас.

— С вами все в порядке?

Я киваю. Из-за угла появляется желтое такси, и я подзываю его пронзительным свистом, которому меня научил отец, когда нам было тринадцать. Этот свист был моей гордостью, Анжеле так и не удалось его освоить. Такси останавливается. Я благодарю обитателя автобусной остановки, а он повторяет мне вслед: «Comptez jusqu’a dix».

На пластиковой перегородке в такси висит удостоверение личности водителя, и это несколько успокаивает. Мы сворачиваем налево, к Монмартру. При виде каждого черного автомобиля я сползаю все ниже и ниже, пока не остаются видны только верхушки деревьев, стоящих вдоль дороги, да облака над ними.

Я, конечно, догадывалась, что Анжела от кого-то прячется. И смутно понимала, что мне тоже нужно остерегаться. Но теперь я знаю это наверняка. Страх в моей груди уменьшается с каждым километром. А руки сжимаются в кулаки.

«Готова к своим похоронам, Мун?»

Пальцы моих ног торчат из кучи песка. Анжеле никак не удается закончить свой труд: стоит ей засыпать мои ноги, как набегающие прохладные волны смывают песок, сводя на нет все ее усилия.

Нам было десять лет, и мы валялись на пляже в бухточке недалеко от дома. Солнце палило сильнее обычного, но бриз освежал разгоряченное тело. Анжела решила засыпать меня песком, действуя лишь пальцами ног — ногопальцами, как она их называла. «Это чтобы глубже закопать тебя». Согласно уговору, я должна была лежать неподвижно, а она пыталась засыпать меня, хватая песок ногой. Холм никак не хотел расти, потому что песок постоянно осыпался. Тогда Анжела предложила разрешить ей пользоваться одной рукой и одной ногой, и я согласилась.

Над нами сияло бездонное голубое небо, безмятежность которого только раз нарушил небольшой самолетик с прицепленным к нему рекламным баннером. Откуда-то совсем близко доносился звон музыкальной подвески. Солнечный свет ласкал мне лицо, восхитительно контрастируя с прохладным песком, струящимся по ногам. Я даже немного задремала… Но этот спокойный летний день внезапно перестал таковым быть. Меня разбудил песчаный ливень, обрушившийся на голову. Песчинки сыпались мне в нос, уши и рот. Я хотела открыть глаза, но поток песка делал это невозможным. Попыталась освободить руки, чтобы защитить лицо, но они оказались придавлены к земле.

Охваченная паникой, я стала орать и брыкаться, и мне удалось перекатиться на живот. Я кое-как выбралась из-под кучи песка, ила и бревна, которым Анжела придавила меня, пока я спала. Сестра стояла надо мной с пластиковым ведром, из которого только что посыпала меня песком. Она выглядела очень испуганной.

— Прости меня, Мун. Я не знаю, что на меня нашло. Ну прости, — всхлипывая, повторяла она.

Она зарыдала и легла рядом. Я стояла на четвереньках, и меня рвало песком. Я вспомнила, как утром Анжела разозлилась на меня за то, что я играла с ее куклой. И вот она мне отомстила. В тот день мы пришли с пляжа раньше обычного, и мама, заподозрив неладное и заметив мои красные глаза и засыпанные песком волосы, заставила нас рассказать, что случилось. После этого она разлучила нас на несколько дней, запретив играть вместе. Когда все закончилось, Анжела поклялась, что никогда больше не сделает мне ничего плохого. Что я ее самая лучшая подруга и самый дорогой человек во всем мире.

Раннее утро стремительно переходит в вечер. Как во время болезни: время мучительно тянется, а потом оказывается, что прошло три часа. Время от времени мне чудится резкий запах пота, и тошнота подступает к горлу. Прокручиваю в голове всю сцену от начала до конца и опять начинаю задыхаться. Меня собирались похитить среди бела дня на переполненных туристами Елисейских Полях. Я убежала. Дыши. Дыши глубоко. Через нос.

Вернувшись в квартиру Анжелы, я битый час пролежала в постели, размышляя о том, не поехать ли прямо сейчас к Валентину, и представила себе наш с ним разговор. «Мисс Дарби, вы уверены, что вас хотели похитить? Мисс Дарби, опишите, как выглядел ваш похититель? Как полицейский? Да, забавно… Мисс Дарби, а где вы были до этого? Ах, в квартире мисс Вуд! А что вы там делали, если не секрет, мисс Дарби?» Обдумывая все возможные повороты этого разговора, я чувствовала себя полной идиоткой.

А если липовый полицейский вовсе не липовый? Тогда я окажусь еще более полной идиоткой. И что, сидеть три дня в квартире Анжелы, съежившись от страха?! Ну уж нет.

За мной кто-то следил. А теперь готов перейти к решительным действиям.

Уличные тени крадутся по деревянному полу к стопкам бумаги, над которыми я сижу уже несколько часов. Я уже дважды проваливалась в сон и решаюсь на чашку растворимого кофе, обнаруженного на кухне. Все тело ломит после наполовину бессонной ночи. Сколько всего успело произойти!

Думай, Шейна. Я еще раз обследовала все коробки с бумагами, уже просмотренные вместе с Себом. Іде же Анжела могла спрятать подсказку? Я забираюсь на стул и смотрю на комнату сверху вниз: ничего. Опускаюсь на четвереньки, чтобы в сотый раз заглянуть под кровать, потом под шкаф, и не нахожу там ничего, кроме толстого слоя пыли. И вдруг вспоминаю…

Себ нашел под шкафом две бумажки, какие-то чеки, ничего интересного. Но, чтобы ничего не выкидывать, положил их в одну из папок. Кажется, в эту. Бросаюсь к столу, нахожу папку со словом «Сорбонна», написанным почерком сестры. Дрожащими пальцами перебираю чеки за спагетти и томатный соус и дохожу до тех двух, пропущенных в первый день. Один из ночного клуба, а другой — экскурсия по историческим борделям. У компании, указанной в чеке, нет веб-сайта, но, согласно отзыву на французском языке, это отличная экскурсия для коренных парижан, а дальше идет сленг, с которым онлайновый переводчик не справляется.

Я смотрю на чек против света и вижу едва различимое изображение. Сердце начинает неистово биться. Знакомый рисунок. Переворачиваю его обратной стороной и вижу нарисованные на чеке карандашом солнце и луну со знаком плюс между ними. В ушах звенит голос Анжелы: «Привет, Мун».

Всем, кроме меня, это прозвище казалось очень милым. Для меня же это был вызов, соль на рану, напоминание о том, что все, кроме родных, предпочитали мне ее за легкий, солнечный характер. Но застарелая обида вскоре уступает место надежде. Я нашла то, чего не нашел никто другой. Анжела оставила это послание мне. Еще немного полюбовавшись рисунком, кладу бумажку во внутренний карман сумки.

Солнце опускается за крыши домов, отбрасывая мрачную тень на толпы людей, разбредающихся по барам и ресторанам. С содроганием вспоминаю об утренних событиях. Труп. Седан.

Засовываю в сумку электрошокер и выхожу из квартиры. Кто-то из соседей воскуряет индийские благовония. Подойдя к лестнице, бросаю взгляд наверх. Жан-Люк и не появлялся после нашего скандального утреннего расставания. Возможно, и к лучшему — кому понравится, когда ставят под угрозу твою дипломатическую карьеру. Если он дома, то, конечно же, слышит меня, но признаков жизни не подает.