Придя в себя, я понимаю, что стою посреди комнаты у стола. Меня окружает полная тьма. Я оглядываюсь в поисках настольной лампы и вздрагиваю, когда щелчок выключателя разрезает ночную тишину. Доска с посланием Анжелы лежит на полу, само послание стерто. Комната пуста. Никаких мертвецов. Дверь заперта. Скомканные простыни тоже валяются на полу, и когда я наклоняюсь, чтобы поднять их, от прилива крови к голове у меня темнеет в глазах. Мне хочется свернуться в клубок, забиться куда-нибудь в угол и завыть по-звериному. Я сама, своими руками уничтожила единственную вещь, которая связывала меня с Анжелой. Неужели все эти мертвецы казались мне настолько реальными, что я, спасаясь от них, устроила весь этот разгром?!

Я впадаю в ступор, глядя на это зримое свидетельство своего безумия. Ну что ж, получила то, что заслуживаю.

Под окном появляются двое полицейских. Они будят бездомного, который спит у нашего парадного входа. Он пытается спорить с ними, но потом встает и уходит. Под мышкой у него зажата трость.

Я протираю глаза. А когда снова смотрю вниз, его уже нет. Полицейские о чем-то беседуют между собой. Прикасаюсь тыльной стороной ладони ко лбу и пытаюсь вспомнить, видела ли я раньше этого человека с тростью.

Держась обеими руками за подоконник, делаю медленные вдохи, пока мое дыхание полностью не восстанавливается. Иду в ванную, чтобы ополоснуть лицо водой. Красные прожилки паутиной оплели белки моих глаз. На фоне бледной кожи ярко горят веснушки. В зеркале отражается пробковая доска со множеством приколотых к ней записок, вырезок из журналов и прочей ерунды.

В центре висит глянцевая, поблекшая с годами фотография, на которой изображено все наше семейство рядом с Самым Уродливым Лосем в мире. Осторожно отцепляю и ее и беру двумя пальцами за края, стараясь не оставлять отпечатков. На обратной стороне фотографии аккуратным маминым почерком написано: «Зоопарк Сан-Диего, август 2002 года». При виде наших улыбающихся лиц меня охватывает печаль.

Я проспала всего несколько часов, скоро взойдет солнце. Мне бы стоило вернуться в постель, поспать еще, но нельзя. Только не сейчас. Нужно выяснить, кто написал этот «ту-ду лист» — Анжела или все-таки я сама? Жива моя сестра или нет? Я слишком долго шла по ложному следу, пора уже получить хоть какой-то результат.

Я снова начала грызть ногти, хоть и избавилась от этой дурной привычки лет в тринадцать, когда Анжела рассказала нашим одноклассникам, что я ем заусеницы. Сажусь за стол и проверяю свою электронную почту. Потом перехожу к эссе Анжелы, найденным Жан-Люком в архиве Сорбонны. Открываю одно из них и перечитываю первую страницу.

Анжела пишет в нем о тяжелом положении парижских бездомных, особенно лиц пожилого возраста, во время экстремальных погодных условий: жары летом и холода зимой. Все это должно что-то означать. С какой стати моя взбалмошная сестра вдруг взялась за такую серьезную тему уже в первый год обучения в Сорбонне? Она пришла к выводу, что при более рациональном городском планировании эту проблему можно было бы решить.

Божественное расследование. Очередная попытка разобраться в хитросплетениях парижской жизни Анжелы приводит к тому, что я начинаю грызть ногти уже на другой руке. Анжела мечтала о том, чтобы мы с ней научились общаться на эфирном уровне, как она описывала это в своих первых письмах ко мне. Еще в детстве она вообразила, что мы, как супергерои, можем использовать эту способность, когда необходимо. И так и не бросила эту выдумку.

Социальное обеспечение. Население. Бордели. Приюты. Экстремальная жара. Смерть. Мои ноги снова подкашиваются, и я опускаюсь на пол, прямо на стопки разных бумаг, отложенных для поисков. Квитанция о посещении борделя лежит в одной стопке с буклетом о крипте Нотр-Дама. Пометки, оставленные на них Анжелой, ничего мне не дали. Вполне возможно, что Анжела сделала их без всякой цели и в них нет никакого скрытого смысла.

В другой стопке собраны ключевые фразы из записных книжек Анжелы, ее электронные письма ко мне, а также фотография «Врат ада».

Нарциссизм. Запутанные подземные туннели. Близнецы — молодцы.

Растянувшись на бумагах, устилающих деревянный пол, я переворачиваюсь на спину и закрываю глаза. Пытаюсь настроить свой разум на одну волну с Анжелой. Точно так, как этого хотела она. Но вместо общения на эфирном уровне выходит обыкновенная истерика. Слезы потоком льются из глаз, ощущение вины наваливается на меня, когда я оглядываю замутненным взором груды бумаг, на каждой из которых, вполне возможно, таится еще одно послание Анжелы, которое я не смогла обнаружить. Все это время я гонялась за призраком своей сестры, шаг за шагом приходя к пониманию того, что абсолютно не знаю ее. Наконец соленые потоки высыхают на моих щеках, а в голове возникает газетный заголовок, увиденный в первый день пребывания в Париже. «Traffic» — тогда я подумала, что это статья о дорожном движении и пробках, но теперь понимаю, что речь шла о торговле людьми, которую называют этим же словом. Пораженная этим фактом, я поднимаюсь на ноги.

Если задуматься, везде, куда ни глянь, были намеки. Миниатюрный телевизор в такси с бегущей строкой, в которой говорилось о торговле людьми. Слова мадам Чан о том, что катакомбы — это и туристическая достопримечательность, и биржа торговли людьми. Хьюго даже упомянул, что полиция закрыла все входы для посторонних.

Психопаты подкрадываются незаметно. Жан-Люк сначала преследовал мою сестру, а потом взялся за меня. Как любой хищник, он старался подобраться поближе, открыто следуя за мной, уверенный, что жертва его не обнаружит. Неужели он из банды торговцев людьми? Возможно, исследуя катакомбы, Анжела наткнулась на один из туннелей, которые использовались для проворачивания грязных делишек, и попала в поле его зрения. Как и говорит инспектор Валентин, в преступлениях нет ничего личного. Мужчин и женщин похищают без всякой системы. Торговцам людьми не нужен кто-то конкретный, им нужны лишь тела.

Я одеваюсь как можно тише, натягиваю джинсы и рубашку с длинными рукавами. Паспорт уже лежит во внутреннем кармане сумки, туда же я кладу электрошокер. Мои мысли обращаются к Хьюго, но он не тот человек, который мне сейчас нужен. Ни Хьюго, ни Себ, ни Валентин, ни даже Нур мне сейчас не помогут. Стараясь производить как можно меньше шума, спускаюсь по лестнице, надеясь, что поступаю правильно.

Чан все еще в своем сценическом костюме: белое трико и красная виниловая юбка, в которой она стояла за диджейским пультом, но неоновый макияж уже смыт. Она открывает дверь и ахает.

— Шейна? Что случилось?

Я не сразу могу ответить. Семейное фото с пробковой доски Анжелы и воспоминание о том счастливом времени придает мне сил.

— Мне нужно попасть в катакомбы. Вы можете помочь?

Уголки ее полных губ слегка приподнимаются в улыбке.

— Ты ведь шутишь, правда? Сейчас глубокая ночь. У меня и так был довольно длинный вечер.

Она склоняет голову набок, и ее шейные позвонки издают легкий щелчок.

— Знаю, извините, что так поздно. Я была в клубе и слушала ваш диджей-сет. Вот я и решила спросить. Вы были так круты…

— Была? — Чан поднимает тонкие брови. — Ты знакома с тем грубияном, который назвал меня старухой? Кажется, я тебя видела с ним.

Я делаю глубокий вдох, чувствуя, что разговор сворачивает не в то русло.

— Нет, я его не знаю. Я немного знакома с его другом, а сам он грубиян, тут я с вами абсолютно согласна.

Крошечная нога в тапочке постукивает по земле.

— Ну, он не совсем не прав. Я действительно в три раза старше него.

Широко открыв дверь, она жестом приглашает меня войти.

— Я с тобой. Сейчас только надену свои походные ботинки и возьму кое-какие вещички.

— Спасибо вам!

Чан усмехается.

— Маджонг — не единственное мое хобби, Шейна. Думаю, настало время для нового приключения.

От кого: Анжела Дарби