Сидя в такси, я прокручиваю в голове образы прошедшего дня. События, перипетии, услышанные ненароком слова… Что там сказал этот человек возле пустого бара? «Старый дружок? Лучшая подруга? Дело поправимое…» Может быть, Анжела ходила туда не одна? Что она искала? Похитил ли ее тот же человек, что напал на меня? А вдруг она сама похитительница? Вдруг она действительно имеет самое прямое отношение к исчезновению Ману, а может, даже и к ее смерти. Моя рука судорожно сжимает подлокотник.

Мы подъезжаем к Парижской опере. Прожекторы освещают зеленую дуіу ее купола, выделяющегося на фоне тусклых звезд, усеивающих небо, ярко светится вывеска «Открыто». У касс еще стоят несколько пар во фраках и вечерних платьях. К кассам ведут широкие пологие ступени, в полночь вся площадь оккупирована голубями.

Расплачиваюсь с таксистом и выхожу, опасаясь, что ноги подкосятся от усталости, но они пока держатся. Голуби смотрят на меня и в последнюю секунду разлетаются в разные стороны, словно расступается серое море. Я хочу домой. В Сан-Диего.

В квадратном окошке кассы молодая женщина с изумрудным кольцом в носу рассматривает свой ноготь. Хиджаб с узором из черепов закрывает ее голову от макушки до груди.

— Нур?

— Шейна? Что ты здесь делаешь, дорогуша?

— Привет. Экскурсии по опере уже закончились?

Нур наклоняет голову.

— Давно. Но я проведу для тебя персональный тур.

Она протягивает мне купон с надписью «Бесплатно».

— Встретимся внутри.

Вестибюль оперы переполнен, посетители что-то обсуждают между собой или делают селфи. Изящные полированные перила обрамляют богато украшенную лестницу, покрытую дорогим ковром. Хрустальные подвески на люстре звенят от движения воздуха.

Нур вприпрыжку спускается по ступенькам и целует меня в обе щеки. Ее хиджаб распускается, но она привычным движением поправляет его.

— И что бы ты хотела увидеть? У меня небольшой перерыв перед закрытием, так что могу провести тебя. Например, эксклюзивный набор костюмов для Метрополитен-опера, если тебе, конечно, нравятся такие вещи.

— Вообще-то я надеялась, что ты мне расскажешь об одном человеке, который недавно приходил сюда.

Нур щурится и непонимающе смотрит на меня.

— Кого ты имеешь в виду?

— Один человек, который может быть связан с исчезновением Анжелы. Его сегодня нашли мертвым. Я слышала, как полицейские говорили, что он ходил в оперу в ночь перед смертью. У тебя есть доступ к видеонаблюдению? Нужна запись от пятницы, тринадцатого июля.

Мимо проходит женщина с точно такой же желтой сумкой, которую я видела на месте преступления.

Нур заливается хриплым, почти мужским смехом, который никак не сочетается с ее миниатюрной фигуркой. Она засовывает руки в карманы брючного костюма и начинает раскачиваться взад и вперед на четырехдюймовых каблуках.

— Откуда?! Я всего лишь художник по костюмам, да и то подменяю человека, который ушел в отпуск. Извини, ничем не могу помочь.

Я пытаюсь вспомнить, почему мне раньше это казалось хорошей идеей.

— Кажется, они сказали, что фамилия этого человека Леруа. Может быть, можно посмотреть данные по билетам? Может, он приходил сюда не один? Кого можно спросить?

Лицо Нур становится напряженным, она смотрит мимо меня в сторону заполненного людьми фойе.

— Мне очень жаль, Шейна. Вечером здесь уже была полиция. Сомневаюсь, что тебе что-нибудь покажут без этого… как он называется? Сертификат? Ордер? Могу рассказать тебе все что угодно о костюмах прошлого месяца.

— Не знаешь, что искали полицейские?

Она вздыхает. Я понимаю, что проявляю излишнюю настырность, но не могу сдержаться. Желтые сумки с логотипом оперы просто так на дороге не валяются. Она нервно дергает край платка, перекатывая его между большим и указательным пальцами…

— Прости, дорогуша. Меня даже в комнату не пустили. Они попросили меня выйти, пока сами копались в театральном компе. Целых пятнадцать минут никого не впускали и не выпускали.

Крошечный огонек надежды гаснет в моей груди. Я так обрадовалась, что увидела здесь Нур. А теперь получается, что все мои надежды на нее были напрасны. У меня не хватает наглости попросить Нур залезть в театральный компьютер.

— Тебе нравится в Париже? Что ты уже успела посмотреть?

Я вспоминаю посещение борделя и каменоломен.

— Много интересного. Правда, у меня украли телефон. Дети выхватили.

— Правда? Это ужасно, — выдыхает она. — В последнее время эти маленькие воришки повсюду. Может, это оттого, что сейчас каникулы?

Я киваю, отмечая ее почти безупречный английский.

Нур оглядывается по сторонам.

— Надо быть постоянно на стреме. Эти дети снуют в толпе и шарят по карманам, особенно у приезжих.

— Да, буду иметь в виду. Спасибо.

Нур все-таки пытается выполнить свою миссию гида по опере. Она показывает мне люстру, повешенную здесь в 1769 году в рамках празднования столетия оперы; шторы, изготовленные по заказу какого-то знатного вельможи; гримерную, в которой до сих пор можно увидеть призраков… Я пытаюсь слушать, но мои мысли возвращаются к ее словам о маленьких воришках и к американке. Обе, конечно, правы, несмотря на свои предубеждения, нужно держать ухо востро. Но что, если Валентин тоже относится к делу предвзято? «Гугл» выдал всего один результат о пропаже Эммануэль Вуд. Что, если полиция расследует это дело спустя рукава только потому, что Ману цыганка? Тогда и его подозрения насчет Анжелы приобретают другой, более мрачный, смысл. Неужели полиция пытается сделать из нее сообщницу только потому, что она не француженка? Насколько глубока эта ксенофобия?

— На этом все! Экскурсия по Парижской опере закончена. Дальше посторонним вход запрещен. Ты же не хочешь заблудиться в наших подвалах?!

Нур улыбается, поднимая искусно выщипанную бровь.

— Конечно же, нет.

— У тебя еще есть вопросы ко мне?

Нур опять упирает руки в бока. Она уже потратила на меня весь свой перерыв, но я не могу уйти с пустыми руками. Я делаю глубокий вдох:

— Что ты знаешь о борделях?

Нур смеется, но замолкает, увидев мое серьезное лицо. Ее щеки покрываются темно-красным румянцем.

— То, что проституция — древнейшая профессия?

— А есть что-то интересное в истории проституции в Париже?

Зачем Анжела заставила меня пойти в бордель?

Нур пристально смотрит на меня, вероятно, осознавая, насколько я не похожа на свою сестру.

— Последний расцвет этого бизнеса пришелся на период Второй мировой войны, — осторожно начинает она. — Во время оккупации нацисты активно посещали бордели. Но после окончания войны власти записали всех проституток в предатели. Никому и в голову не пришло опросить этих женщин, чтобы узнать какие-нибудь тайны их клиентов.

Я киваю, вспоминая платиновый блеск волос девушки в комнате с мальчиком-номер-три.

— Думаю, у них и сегодня есть что рассказать о своих клиентах.

Нур качает головой.

— Бордели были объявлены вне закона несколько десятилетий назад. Сейчас проституция законом не запрещена, штрафуют только клиентов, но публичных домов не осталось. А почему ты спрашиваешь?

Я пристально смотрю на нее, обдумывая ответ. Чем дольше я молчу, тем более тревожным становится ее взгляд.

— Нашла кое-что в записях Анжелы. Так что… В общем, просто пытаюсь соединить разные факты.

— Ну, это просто, — говорит она, оживляясь. — Анжела писала диссертацию о катакомбах, верно? Дело в том, что раньше в них можно было спуститься чуть не из каждого публичного дома. Под землей находился черный рынок, и бордели были его основной частью. А потайные ходы позволяли мужчинам легко ускользать от своих жен. Нур закатывает глаза к позолоченному потолку. Мое дыхание становится прерывистым, когда я вспоминаю последние дни и особенно часы. Круглый металлический люк у меня под ногами у входа в бордель.

— Помнишь Хьюго? — продолжает Нур. — Он одержим историей Парижа. Если хочешь узнать подробности всего этого, обратись к нему. К тому же у него не такой сумасшедший график, как у меня. Запуск «Богемы» пожирает все мое свободное время. — Она криво улыбается.