Этот хрен меня увидал, заорал что-то не по-русски, да ко мне кинулся. Вокруг ходит, лопочет что-то, через слово «найс герл», а я понять ничего не могу. Хотя нет, вроде вспомнилось: «герла». Так пацаны подружек называли – моя, мол, герла. Понтовались, понятное дело. А какая я подружка этому алкоголику? Конечно, мужик он крепкий, был бы нормальным – кто знает, может и слюбилось бы. Но я на таких в прошлой, можно сказать, жизни успела насмотреться. А еще я твердо уверена: бывших алкоголиков не бывает. Если мужик в критической ситуации первым делом бухло себе берет, добра от него ждать не приходится.

Пока я размышляла, бугай еще из бутылки хлебнул и, видно, до конца дососал. Размахнулся и кинул куда-то в сторону моря. Бутылка, понятно, на камни – и вдребезги. Тут я уж не выдержала. Единственно – руки в боки не поставить, заняты они.

- Ты что, сукин сын, делаешь? Ты, козел безрогий, какого рожна стекло бьешь там, где люди ходят? Сейчас, пьяная морда, пойдешь собирать, и чтобы до последнего стеклышка все вычистил!

Мужик остановился, но, видать, ничего не понял. Стоит, глазами лупает. А потом сережки мои увидел, и к ним потянулся. «Голд, голд». Ну, это я уже сообразила, знакомое слово, и магазин у нас такой есть. Англичанин, значит? А-а, один хрен, у алкашни национальности не бывает, все они сперва козлы, а потом свиньи. Сначала пристают, а потом в дерьме валяются. Но я-то ему ничего позволять не собираюсь.

- Куда лезешь, сволочь! А ну убрал грабки!

Отпихнула я его руку, а он ухмыльнулся нагло и всей пятерней цап меня за грудь! Ну, напросился, гад. И я от всей души отвесила ему смачную такую оплеуху. А рука у меня тяжелая. Не верите? У начальника спросите. Тот тоже сперва не верил, пока не словил. А потом ему дома жена с другой стороны добавила, для симметрии.

Короче, выдала я этому крокодилу со всей пролетарской прямотой, а он покрепче начальника оказался, не пошатнулся даже, только башка мотнулась, да глаза кровью налились. Я даже испугаться не успела, как он мне засветил справа прямо в глаз! Я, понятно, с копыт долой. Кувыркнулась, но на ноги поднялась. Барахлишко по камням рассыпала, а ножик в руке остался. Я, конечно, не этот, как его, Стивен Сигал, но кое-что могу, пацаны во дворе показывали. Чуть ноги присогнула, в стойку встала, нож перед собой выставила, а ему хоть бы хны. Идет прямо на нож. Я и понять ничего не успела. Он только рукой махнул, как нож у меня вылетел и по камням забрякал, а мне еще раз прилетело. Тут уж я конкретно легла, еще и башкой о камень приложилась. У меня и так искры из глаз, а тут еще и добавка бесплатная. Этот хмырь ко мне руки опять потянул, но тут у него за спиной Борюськин козлетончик послышался:

- Как вы смеете так обращаться с женщиной!

Одно слово, ботан. Он против этого бугая сморчок, его ж в ровный блин раскатают за полминуты. Однако вступился, зачет ему. И, пожалуй, даже уважуха.

Рыжий меня отпустил, к Борюсику повернулся, оценил противника, сказал только «фак ю». Ну, это, можно сказать, международное слово. Тут и без перевода понятно – бить будут. А ботан мой как затрещит на вражеском, не хуже, чем на великом и могучем. Пока говорил, почти подошел к англичанину. Тот опять «фак ю». А Борюсик, надо же, даже замахнуться попытался. Но мужик только двинул рукой почти не глядя. Борюсик к скале отлетел, да по ней без чувств на камни стек. А потом рыжий схватил меня за ворот и потащил туда, откуда я пришла, прямо на мою полянку. Притащил, швыранул на спину, штаны спустил, сверху навалился и давай хером меж ног тыкаться.

От бугая винищем так перло, что аж глаза слезились. Попыталась спихнуть его – да где там, легче бадью с раствором поднять. Добилась только того, что он мне еще и слева добавил – мол, лежи и не рыпайся. А сам тяжелый, всю задавил, я аж дышать не могу, и под спиной что-то в позвоночник упирается, царапает. А мужик сопит, ерзает, что-то не по-русски бормочет. И тут меня такое зло взяло, что я аж зубами заскрипела. Я тебе, сволочь, покажу, как на русскую девку наезжать! Ладно, двигаться не могу, шкафом этим двустворчатым придавлена, так руки-то свободны! Я, едва это сообразила, тут же давай судорожно вокруг наугад шарить - вдруг что подходящее под руку попадет. И точно, нашарила камушек из тех, которыми костровище облагораживала. С полкило весом, округлый, так в ладонь и лег. Не зря старалась, таскала! Но вот только решимости у меня не хватило: все-таки живой человек, хоть и сволочь, а я его камешком по темечку. Но тут этот алкаш, наконец, сообразил, что на мне еще и трусы есть, полез рукой себе помогать. Рванул там что-то, тряпка затрещала, больно стало – аж слезы из глаз. Я заорала, да со всей дури саданула своим булыганом этому пи@&ру гнойному по башке. Тот дернулся было, а я добавила. И еще раз, и еще. Орала, матом крыла в три этажа и все лупила его своей каменюкой, пока он не затих и не обмяк. А, может, и после – не знаю, не в себе была. Потом у меня силы кончились, и камушек из руки выпал.

Я чуток полежала, в себя приходя, потом кое-как спихнула с себя рыжую тушу, поднялась и гляжу: браслетик хайтековый у бугая на руке растаял. Просто взял и у меня на глазах исчез. Вот только мне в тот момент не до того было. Я потихоньку, по стеночке, на солнышко выползла, осела на ближайший камушек, и тут меня накрыло.

Как меня колбасило – ни в сказке сказать, ни вслух произнести. Я с пацанами в разные истории встревала, и опасно бывало, и страшно, и всяко, но вот такого никогда не было. Дрались – это случалось. Пусть даже и пацан с девчонкой. Оно и понятно: если ты посчитала себя достаточно сильной, чтобы вровень с пацаном встать, докажи это на деле. Но по-честному, один на один, до первой крови. А чтобы кто к укромным женским местам потянулся – такого и в мыслях ни у кого не было. Да найдись во дворе подобный урод – его бы всей кодлой каждый день лупили.

В общем, трясло меня, как врага трудового народа, только зубы лязгали. И сидела я, скрючившись в три погибели, обхватив себя руками, и пытаясь хоть как-то сдержать сотрясающую меня нервную дрожь.

Сколько времени прошло, я даже не знаю, но мало-помалу меня отпустило. Трясти перестало, голова пришла в относительный порядок, а тут и солнце подмогло: тельце моё согрело и одежонку просушило. Правда, физические силы напрочь кончились, и жрать захотелось неимоверно, зато мозги снова заработали.

Едва я начала соображать, как первым делом вспомнила про Борюсика. Ахнула, подскочила, подбежала – нет, живой, дышит. На башке ссадина, кровь, но череп, вроде, целый. Притащила пенку, перекатила его на мягкое – откуда только силы взялись! Ну а раз поднялась, надо дело делать. Подобрала вещички, что по камням разлетелись, сложила их аккуратно на одеяло. Нашла новый ножик, ухватила его покрепче и отправилась проверить, как там тот рыжий. Осторожно, крадучись, на полянку выползла, а он лежит, как лежал. Я подобралась поближе, тронула его – а он уже холодный. Это что же, я его прибила?! И едва я это сообразила, как со мной случилась самая натуральная истерика. Первый раз в жизни. Я не орала, как это частенько за мной водится, не складывала многоэтажные матюки, я просто сидела и тихо, на одной ноте выла, не в силах принять то, что случилось. Хотя, если уж начистоту, я не испытывала не малейшего сожаления по поводу содеянного. Я бы безо всяких сантиментов прикончила этого мерзавца еще раз, но сейчас… Я не знаю, почему так отреагировала. Наверное, просто впервые увидела, как легко живой человек может стать мертвым. И от этой простоты мне было жутко. Вы понимаете? Не от того, что я убила, а от того, что ощутила, насколько уязвим человек, и как легко может прийти к нему смерть.

Тут на плечо мне легла рука. Я повернула голову – Борюсик. Уже в штанах и рубахе. Сам бледный, пошатывается, но подошел, присел рядом и, пусть неуклюже и неумело, но попытался утешить. Погладил по голове, забубнил что-то пустое и заумное… И тут меня как прорвало. Я притянула Борюсика к себе, уткнулась ему в плечо и, наконец, разревелась в полный голос. Я рыдала самозабвенно, взахлеб, основательно вымачивая свежепросушенную рубаху, и со слезами уходили боль, стыд, гнев, обида…