— Моё предложение перед праздником Аполлона было поспешным, и ты не обязана его принимать. Я желаю тебе только радости и счастья и хочу дать тебе право выбора, дать свободу, о которой ты всегда мечтала. Я понимаю. Кому хочется жить в этом месте, быть объектом насмешек и косых взглядов? Ты этого не заслужила, Персефона. Ты слишком великий дар для царства Теней, оно тебя недостойно. — Аид обдумывал эти слова всё время с момента разговора с Зевсом, и сейчас, наконец, сказав их вслух, почувствовал облегчение. Он даже заставил себя поверить, что, отпустив её, решит множество проблем, созданных их браком. — Ты можешь уйти, но, обещай, что вернёшься, когда мне потребуется помощь.
Если сначала Лина не поняла, к чему он клонит, то на последних его словах её руки дрогнули, и она, не дав сомнениям вторгнуться в сознание, обняла его. Порывисто, крепко обхватив руками шею, так, что у обоих перехватило дыхание.
— Но моё счастье не будет полным без тебя, — заговорила она, почти касаясь губами его уха, — свобода вдали от тебя и не свобода вовсе. Я не хочу уходить, не хочу... что бы ни было, я останусь.
Аид оцепенел. После всего он ожидал, что она станет обвинять его, устроит скандал, возненавидит, но она буквально призналась ему в любви. Нет. Это было даже больше, чем признание в любви, больше, чем любые другие слова, в которых она могла бы выразить свои чувства.
Лина расценила его бездействие по-своему: он не обнял её, не ответил, не сделал ничего, что дало бы ей понять его отношения. Она разомкнула кольцо рук и сделала шаг в сторону, собираясь уйти.
— Ты говоришь о свободе, но снова решаешь за меня... решаешь, уйти мне или остаться. — Лина сделала несколько шагов от него, но вдруг развернулась и, сжав кулаки, стала наносить не сильные, но ощутимые удары ему в грудь, подчёркивая ими каждое своё слово. — Ты! Невыносимый. Невозможный. Самоуверенный...
Аид прикрыл глаза, собирая волю в кулак, но одной воли было недостаточно. Она вернулась к нему, она была рядом и любила его — от одной только этой мысли можно было потерять голову. Аид схватил её за плечи и, когда Лина в удивлении посмотрела на него, поцеловал. Страстно, горячо и чувственно, так, что у неё земля ушла из-под ног. Это был поцелуй после тысячелетней разлуки, после расставания, в котором они уже не чаяли встретиться, после стольких потерь. Это был поцелуй и прощения, и нежности, и обещания.
— Сокровище моё, любовь моя, душа моя... — шептал Аид между поцелуями.
Лина отвечала с той же чувственной прямотой и плакала — последний раз они виделись не на празднике Аполлона, нет, их последняя встреча случилась многим раньше, на том поле боя, где она сама отняла свою жизнь, оставила его одного в мире, полном одиночества, боли и отчаяния, в таком же мире, где пребывала много веков она сама.
Разорвав поцелуй, Аид прижал Лину к себе и уткнулся носом ей в шею.
— Я задолжал тебе столько объяснений, столько, что не уверен, успею ли рассказать всё до рассвета.
— Посмотри на меня, — она невесомо коснулась его волос. — Посмотри на меня, пожалуйста. — Аид поднял голову, заглянул ей в глаза, и Лина обняла его лицо ладонями. — Мне не нужны сейчас все объяснения, только одно. Арес сказал, Макария наша дочь? Я долго не верила, но потом... — её голос стал ещё тише и почти слился со звуком водопада у стены. — Что ты сделал? Расскажи мне...
Он взял её руки и прижался к ним губами, давая себе время подумать.
— Это будет непросто... Макария самостоятельная богиня, не связанная с нами, я не уверен, что мы должны вмешиваться в её жизнь. Обещай, что не примешь поспешных решений, после того, как я расскажу...
Лина грустно улыбнулась и покивала своим мыслям.
— Как я и думала, ты так сильно дорожишь ей, что оберегаешь даже от меня. Я не Деметра, не бойся, и сейчас я даже не её мать... — она помолчала немного и вдруг спросила. — Она знает?
— Нет. Мы боялись, что это просочится к смертным. Легенды всегда отчасти правдивы, я не хотел давать дополнительную подсказку тем, кто искал её.
Лина смотрела так внимательно, что Аид в совершенно несвойственной для себя манере смутился.
— Расскажу сначала. За несколько веков до рождения Макарии Пифия предсказала появление божественного сосуда — бога или богини, способных удержать в себе невероятную силу, такую, что может разрушать миры. Говорили, что кто-то ищет сосуд, что некоторые боги объединились в надежде завладеть этим ценным даром, но я не верил. Я долго не верил слухам, пока однажды, перед самым твоим уходом к Деметре, не почувствовал сосуд в тебе. Тогда мы узнали, что у нас будет дочь... — Аид отпустил Лину и повернулся к ней боком, устремив взгляд на воду. — Я боялся, что Деметра может что-то сделать тебе и нашему ребёнку, но не отпустить тебя было бы ещё большей глупостью. К счастью, скрыть ребёнка удалось, а осенью ты вернулась, закрылась во дворце и ограничила общение с Олимпийскими богами.
— И я не напомнила тебе, что нас могут предать?
— Меня невозможно предать, Персефона. Царство Теней накладывает на богов, решивших поселиться в нём, нерушимые обязательства, не позволяющие разглашать тайны. Но только если эта тайна названа тайной, и если я озвучил свой запрет.
— Морфей знал об этом и обошёл твоё правило.
— Я слишком поздно это понял. Он обошёл его не один и не два раза, заключая выгодные сделки с другими богами... Да и без Морфея всё выглядело достаточно неопределённо. Ты была не только богиней двух миров, но и чем-то большим... всегда чем-то большим, и я понимал, что однажды придёт момент, когда я не смогу защитить вас. И ты понимала это тоже. — Аид бросил на Лину мимолётный взгляд. — Это была твоя идея, переместить сосуд. Мы случайно узнали, что Артемида нашла способ передать божественную способность другому богу, и решила использовать это на сосуде. Идея была безумная... ты считала, что жизнь Макарии важнее твоей. Но не я. Мне были важны вы обе. Клянусь, я пытался тебе помешать, вы могли пострадать так сильно, что не помог бы и Кристалл Душ, но ты сделала всё сама. Ты не оставила мне выбора, мне пришлось спасать вас и завершить перемещение сосуда... А потом, — его голос задрожал, — ты потребовала спрятать ребёнка и забрать твои воспоминания, чтобы никто и никогда не смог узнать о ней, чтобы она не была связана ни с царством Теней, ни с нами. — Он замолчал и долго стоял так, собираясь с мыслями. Лина терпеливо ждала. — Я исполнил твоё желание, извлёк и запечатал воспоминания о дочери, а сам отправился к сыну Зевса. Гераклу суждено было стать отцом исключительно мальчиков, а я подарил ему возможность воспитать дочь. На удивление, Макария не стала изгоем, её любили и братья, и родители... Её детство было счастливым и, может быть, лучше того, которое могли дать ей мы.
Лина молча плакала, не в силах выразить всё, что чувствовала. Она боялась говорить, чтобы не нарушить момент, чтобы не перебивать его.
— Когда Макария выросла, — продолжил Аид, — мне снова пришлось действовать. Бессмертная дочь полубога и смертной могла вызвать подозрения у Олимпа, и я стал искать возможность инсценировать её смерть... И я просто... — он махнул рукой, не находя слов. — Я не мог оставить всё, как есть... наша дочь... Тебе было так больно, что ты решила забыть, но я забывать не хотел. Думаешь, Макария случайно принесла себя тебе в жертву, спасая сыновей Геракла?* Думаешь, случайно, заняла место среди богов царства Теней? Она могла обратиться за помощью к кому угодно, найти более значимую богиню, хотя бы Геру или Афину, но она принесла жертву именно тебе... — На этот раз молчание опустилось на них тяжёлым бременем, и Лина, собравшись с силами, положила ладонь ему на плечо.
— Столько боли... и всё потому, что у тебя была я... потому что ты так сильно любил меня, что забывал о себе. Мои страдания и в половину не могут покрыть твои...
Он обернулся и покачал головой.
— Нет. Не любил, Персефона, всё ещё люблю. Мою боль, всё, что я пережил, покрыло твоё возвращение, твоя жизнь... Это самое главное. Только это. Только ты.
