Перед лицом столь блистательного будущего в «испанских замках»{109} — или, точнее, в фенуйедских замках — Пьер Мори не теряет головы. Он ставит перед Бернаром Белибастом вопрос, являющийся одновременно и проверкой, и проявлением здравого смысла:
— А как вы сейчас можете знать, Бернар, что, достигнув зрелости, Бернадетта возвысится до постижения Блага? (III, 122). Сформулированный Пьером Мори вопрос совсем не глуп: из регистров Жака Фурнье нам известны случаи «спланированных браков», когда верующий катар радостно сочетается браком с девицей, которую он считает еретичкой и надеется, что супружеская жизнь будет проходить в милых альбигойских беседах у огня. Но, бессовестно обманутый тестем, несчастный оказывается женат на католической мегере, в компании с которой ему предстоит жить добрую четверть века, замкнувшись в гробовом молчании ввиду опасности встречи с инквизицией (III, 322).
Но у Бернара Белибаста на все есть ответ. Вопрос пастуха его нисколько не смущает. Раймон Пьер, — возражает он Мори, — так хорошо вскормит (то есть воспитает) свою дочь Бернадетту, что с Божьей помощью она постигнет Благо. А если же вдруг она не постигнет Благо, когда достигнет зрелости, тогда, Пьер, тебе будет достаточно уйти из дома Раймона Пьера, унося с собой твое собственное добро. Тебе останется лишь расстаться с этой девицей, ибо было бы весьма дурно для тебя, Пьер, брать в жены не постигшую Благо (III, 122). (Отметим, что в этом оригинальном курсе домашней социологии мимоходом уточняется один небезынтересный момент: в Пиренеях или в припиренейских землях в XIV веке, как в Севенне XV—XVI веков, молодой человек, на которого рассчитывают как на будущего зятя, уже живущий в семье, частью которой он собирается стать, приносит свою долю имущества. Он забирает ее обратно в случае расстройства планируемого брака.)
Соблазненный свадебным проектом, разукрашенным ораторским искусством Белибаста, Пьер Мори решается узнать «добрых людей»: они являются центром матримониального заговора, во исполнение которого Раймон Пьер и Раймон Молен, понимающие друг друга как два вора на ярмарке, хотят завлечь Пьера в лагерь «постигших благо» (III, 110). Пьер Мори задает тогда Раймону Пьеру и Бернару Белибасту, размах еретических связей которого мы скоро увидим, ключевой вопрос:
— А что это за «добрые люди», про которых мне столько твердят?
Назидательный ответ Бернара и Раймона:
— Они такие же люди, как и другие! И плотью, и костью, и статью, и лицом — точь-в-точь как другие люди! Но только они придерживаются пути праведности и истины, коим шли апостолы. Они не лгут. Не берут чужого добра. Даже если бы нашли на дороге золото или серебро, они не «соблазнятся» им, если только никто не подарит его им. Вернее спасешься в вере этих людей, которых называют еретиками, чем в любой другой вере, какой бы она ни была (III, 122).
«Добрые люди», которые не крадут, но охотно принимают маленькие подарки, являются, стало быть, посредниками на пути к обретению благодати и гарантами индивидуального спасения. Пьер Мори оказывается соблазненным не только перспективой легкого спасения, но и многообещающим союзом с дочуркой Раймона Пьера. Пятнадцать дней спустя после этой беседы у нашего пастуха состоится первая, решающая встреча с «совершенным». Это первый зарегистрированный контакт в долгом «поиске доброго человека», в который превратится жизнь пастуха Мори. Идет 1302 год, и Пьеру около двадцати лет.
Встреча происходит во время званого ужина в доме Раймона Пьера (III, 122). Напомню, что Раймон — крупный овцевод и землевладелец из Арка; он гоняет гурты между долиной Арка и летними пастбищами Айона; в его доме есть солье (II, 17, 404). В этот период он постоянно держит двух работников (возможно, потому что у него нет взрослых сыновей): один из них — овчар (в то время Пьер Мори), а другой ходит за мулами. Последнее место поначалу занимал работник Арно, родом из земли Соль. Раймон Пьер бесцеремонно уволил его, поскольку тот не катар, и взял Пьера Каталонца из Кустоссы, «верующего из еретиков» (III, 135).
Званый ужин у Раймона Пьера проходил, разумеется, на кухне, поскольку разделения кухни и столовой, за некоторыми исключениями, у богатых окситанских крестьян того времени не существует[147]. В застолье принимали участие сам хозяин, Раймон Пьер из долины Арка, которого по первоначальному месту жительства зовут также Раймон Пьер из Сабартеса (III, 121, 140), его жена Сибилла и ее мать, проживавшая, таким образом, в доме зятя, в несколько расширенной семье. Женщины позаботились о приготовлении пищи. Другие овцеводы, в той или иной мере местные, родом из Айонского края либо из округи Акс-ле-Терма, связанных маршрутами перегонов с долиной Арка, пришли в качестве соседей или сотрапезников. Среди приглашенных в этот день мы видим Раймона Молена, кузена и первого работодателя Пьера Мори в Арке, Бернара Виталя, живущего в долине Арка, но родившегося в Монтайю (двоюродного брата Арно Виталя, башмачника, сторожа, бабника и всем известного катара). Мы видим также Гийома Эсконье, овцевода из Акс-ле-Терма, которого привели в Арк заботы перегона, его сестру Маркизу Эсконье. Брат и сестра Эсконье были друзьями Отье: именно у Маркизы Гийом чуть раньше случайно встретил Пьера Отье, который по-простецки жарил себе в тот день мелкую рыбу (II, 12, 13).
Пьер Мори без церемоний приглашен на ужин к Раймону Пьеру. По сути дела, его статус работника-пастуха не требует приглашения, поскольку он полноправно входит в число домочадцев. Впрочем, как и все сельские работники того времени, он настолько полноправен, что без зазрения совести в унисон с патроном с утра оскорбляет хозяйку. Ведьма злоплодная, — крикнет он подвернувшейся под руку Сибилле Пьер (II, 415).
В общем, званый ужин на одной из фамильных кухонь одского края собрал (кроме Пьера Мори) представителей четырех крупных крестьянских еретических родов, обитающих на стыке долины Арка и земли Айон-Сабартес: Виталей, Моленов, Пьеров, Эсконье. В соседней комнате Пьер Отье, «сеньор» еретиков, и два человека (еретики) из Лиму ели рыбу, отборные куски которой они время от времени отправляли Раймону Пьеру в его фоганью. В ходе вечери Пьер Мори стал жертвой царившей там доброй атмосферы. Он был под впечатлением католической проповеди братьев-миноритов, неплохой образец которой ему довелось услышать в церкви Арка за несколько дней до того (III, 123). Однако, будучи очарован теплотой общения во время трапезы, Пьер Мори почувствовал в этот вечер, что его римская вера поколеблена. Пьер Отье делает его «верующим из еретиков»; по этому случаю Отье «тыкает» Мори, тогда как тот продолжает говорить «вы» катарскому миссионеру. Обед завершается веселой попойкой, во время которой присутствующие празднуют у огня приобщение новичка.
Пьер Мори больше никогда не увидит Пьера Отье. Но каждую восьмидневку он спускается с местных пастбищ, где пасет своих и хозяйских овец, чтобы пополнить запасы хлеба в доме Раймона Пьера в Арке. В такие моменты он часто встречает того или иного еретика. Как-то раз, будучи в кухне, где хозяйская теща жарила ему на сале яйца, он узнает, что в соседней комнате, предусмотрительно закрытой, находится еретик Прад Тавернье, бывший ткач, вездесущий и всем в Айонском крае известный; Тавернье поглощает свою катарскую еду, состоящую из хлеба, вина и рыбы. Узнав о приходе пастуха, он велит передать, чтобы тот вошел, привстает в его честь, потом снова садится; он одаривает Пьера кусочком хлеба, собственноручно им благословленным. Для Пьера Мори, чья коллекция благословленных разными «совершенными» ломтей хлеба скоро станет знаменитой в Пиренеях[148], это несказанное везение. Потом, — рассказывает Мори, — я распрощался и вернулся к моим баранам, пополнив свои припасы хлебом, благословленным и не благословленным.
