Перейдем теперь к верхнему эшелону — на епископский и даже папский уровень. На уровне диоцеза кюре Монтайю участвует время от времени в синоде[838], проходящем в Памье. Для Пьера Клерга это повод освежить некоторые старые знакомства и совершить «общую инспекцию» прежних подружек, уехавших из Монтайю. Именно связанные с диоцезом обстоятельства делают власть памьеского епископа необычайно тяжелой и гнетущей: во всяком случае, так она воспринимается в Монтайю. Для того, чтобы сказать простое «да» или «нет», по крайней мере в период кризиса, жители нашей деревни отправляются в Памье: в слезах они отзываются на вызов прелата, либо просто приходят, чтобы броситься ему в ноги, либо — чтобы быть брошенными в тюрьму.

Если подняться уровнем выше, нашей деревенщине известен папа. Жители Арка, довольно захолустной деревни в современном департаменте Од, лично предстают перед папской бюрократией — и действительно добиваются от кого положено прощения своих еретических грехов. В самом Монтайю какая-нибудь крестьянка, как, например, Гийеметта Аржелье, урожденная Каравесс, хорошо осведомлена — пусть несколько наивно — о существовании и о роли Верховного Понтифика. Все кюре, — говорит она, — свои слова говорят от лица папы, которого Бог назначил представителем своим на земле (III, 95). Незамысловатые каламбуры Белибаста по поводу pape qui palpe[839] вызывают бурю восторженного смеха у аудитории пастухов из нашей деревни, осведомленных в этом отношении.

Но папа далеко. Епископ также находится не близко: он не появляется в наших горах, хотя даже его паства решается, зажав страх в кулак, совершить путешествие до самого Памье... В этих условиях, и с учетом отсутствия в местности разветвленной сети браьев-проповедников и миноритов, речи которых лишь случайно достигают ушей наших горцев, забота о религиозном воспитании селян ложится на плечи местного священника, в данном случае — на плечи кюре. Это воспитание может осуществляться путем произнесения речей с кафедры, путем преподавания великих истин церкви детям и даже подросткам. По этому вопросу теоретические предписания окситанских соборов однозначны. Священники да будут объяснять верующим догматы веры в воскресные и праздничные дни...[840] — указывает собор в Альби 1254 года, добавляя. — Дети да будут приводиться в церковь с семи лет, дабы обучиться католической вере и выучить Pater и Ave Maria[841].

Эти прекрасные теоретические положения отделяет от приходской сельской практики лишь один шаг... далеко не всегда сделанный. Когда «добрые люди», сумерничая с крестьянами, провозглашают из пропагандистских соображений, что священники своего долга не выполняют, не обучают свою паству как положено, потчуют чем-то невразумительным и только (II, 367), их речи встречают одобрительный прием — доказательство того, что описанная таким образом ситуация не является полностью вымышленной.

Однако не стоит заключать, опираясь на эти слова «добрых людей», что с кафедры приходской церкви совсем не произносятся назидательные и понятные проповеди. Совсем наоборот! В наших текстах ясно указывается, что после освящения даров во время воскресной мессы сельский священник произносит проповедь на народном языке; именно таким образом, например, Амьель из Рие, постоянный викарий Жюнака, просвещает своих деревенских прихожан, среди которых присутствуют один благородный и один священник; в целом же проповедь Амьеля слушают около пятидесяти человек. Он разъясняет на окситанском языке положения Credo и догматы веры, пользуясь этим (что верно, то верно) для распространения некоторых «заблуждений», таких как отрицание грядущего воскрешения во плоти или наличия души у новорожденных. Эти «ложные утверждения» возмущают некоторых слегка «образованных» людей, присутствующих в то время в церкви, но оставляют безразличным деревенское большинство аудитории викария (III, 9—13). Случай этой полуеретической проповеди не является единичным: другой деревенский священник, враждебно настроенный по отношению к идее воплощения Сына, заявляет в своей проповеди[842], в церкви, что Христос ест и пьет, как все, но когда ест, следит, чтобы ничего не проглотить (III, 55). Годы спустя в Сабартесе все еще будут хохотать до изнеможения над этой шуткой.

Рака с мощами, которую несут собака и монах-животное, слева — сирена с книгой. Миниатюра из французской псалтыри конца XIII в.

Однако не следует, исходя из этих примеров, делать преждевременный вывод о радикальном инакомыслии наших кюре в их качестве воскресных проповедников! Наши документы намеренно подчеркивают подобные отклонения, остающиеся, на самом деле, скорее исключениями, с целью более успешного их искоренения. Нам необходимо скорректировать перспективу и вернуться к действительной практике: в большинстве своем кюре графства Фуа произносят речи, и во время проповеди, и в других ситуациях, которые grosso modo совместимы с римской догмой. Приходский священник Бартелеми Амильяк, например, подозревался инквизиторами в чрезмерно распущенном нраве, но никогда — в отклонениях от истинной доктрины. А он преподавал «школярам» Далу, девочкам и мальчикам, в местной церкви (I, 252). Его целью в этой педагогической деятельности было внушение юным умам (как и обязывали его южнофранцузские соборы) истины католической веры. Свидетельство Гийома Остаца, байля и земледельца из Орнолака, показания которого я здесь резюмирую, еще более однозначно по этому поводу. Попав под влияние Пьера Отье и моей матушки, — рассказывает Гийом, — я перестал верить в телесное воскрешение. Но, однако ж, разум мой колебался от одного края к другому. И правда: в церкви на проповеди я слышал о воскрешении, да и священник Гийом из Альзиньяка, что жил у моей матушки в Лорда, занимался моим образованием в юности; и он также уверял, что мужчины и женщины воскресают после смерти[843].

Мы видели, что ересь распространяется прежде всего (в четырех стенах domus и посредством его членов) от старших к младшим, от родителей к детям. Католическая же доктрина пропагандируется устами церкви в приходском храме, во время проповеди либо в воскресной школе. Случай Гийома Остаца показывает, однако, что римская вера может внедряться и в самый осталь благодаря присутствию священника, живущего с матерью и играющего роль гувернера по отношению к ребенку. Конечно, мать Гийома Остаца, богатая крестьянка, находится в особом положении: мужичье с малым достатком, то есть большинство, не может позволить себе роскошь держать дома священника, который, говоря фигурально, всегда под рукой.

Как бы то ни было, при любом варианте деятельность сельского священника оказывается основным инструментом распространения и поддержания католической веры, а также обязательной составляющей воспроизводства культуры, от одного поколения к другому. Можно допустить, что с этой точки зрения Монтайю не очень повезло в рассматриваемый период! Несмотря на католические уроки, которые мог давать Пьер Клерг деревенскому школяру, исповедуемые этим священником радикальное иноверие и откровенный цинизм (он сам утверждал, что осуществляет свои обязанности лишь для получения доходов, [I, 227]) делали его воскресную проповедь достаточно посредственным способом приобщения монтайонцев к католицизму. Естественно, тем легче наша деревня в большинстве своем устремилась по открывшемуся пути ереси, или, по крайней мере, сообщнической терпимости по отношению к ней. Конечно, некоторые католические матроны, в числе которых матери Вюиссаны Тестаньер и Жана Мори, добровольно всеми силами стремились передать своим детям, в собственном доме[844], пламя католической веры, начинавшее чадить и гаснуть в округе[845]. Но в отсутствие достойного кюре роль этих женщин не шла ни в какое сравнение с эффективной деятельностью «добрых людей».