Привлекши к себе дикарей, пустынники знакомили их с элементарными культурными знаниями и приучали их направлять производительность природы на улучшение своего материального быта; так Кирилл Челмогорский приучает лопарей употреблять для вскапывания земли кочерыгу, Тарасий Пияльский научает тамошних жителей вываривать соль из воды одного ключа и т. п. Наконец, нельзя не сознаться, что обители обонежских отшельников были единственными проводниками грамотности в роды финских народцев. Такими-то пионерами цивилизации и были: Кирилл при подошве горы Челмо, Корнилий на Палеострове, Лазарь на острове Муромле, Александр Ошевенский на реке Чурьюге, Пахомий на Кене, Александр Свирский, любимец народный, вечный стоятель за бедного человека, Никифор и Геннадий на озере Важене, Адриан на берегу Ладоги, Афанасий на Сяндемозере, Иона на Яшезере и Макарий на озере Высоком.

Если Нева уже названа красавицею, то Свирь всеконечно больше её заслуживает этот эпитет. Свирь почти вдвое уже Невы, хотя и не везде, но зато, где у Невы лишь намеки, там у Свири действительность. Нева красуется рощами — Свирь почти сплошь обрамлена прелестнейшим лесом; берега Невы картинно возвышаются над уровнем воды — на Свири обрывистые берега переходят уже в скалы; вода промыла эти скалы и обнажила напластования; цвета пластов то и дело меняются, одна картина уступает место другой, еще более красивой; на Неве сотни кабаков, этих признаков бечевника, — на Свири их тысячи; Нева обладает лишь намеком на пороги — на Свири пороги представляют уже «действительную опасность; пароход то и дело свистит, останавливается и принимает местных лоцманов с бляхами на груди, капитан не сходит с мостика, а лоцмана так и вперяют глаза вперед; быстро, под ловкими поворотами руля, несется красивый и большой пароход чрез журчащую луду; вот так и кажется, что сейчас ударится о камень, но ловкий маневр лоцмана — и пароход повернул в бок. Масса судов встречается с нами то на бечеве с сарафанницами за погонщиков тощих волоковых лошаденок, то на буксире у малюток-пароходов. Вот пароход остановился как раз перед порогом — надо дать пройти по опасному месту каравану из 25-30 унжаков, нагруженных низовою пшеницей; на палубах унжаков сидят не у дела парни, наигрывая на всероссийской гармонике плясовую, а девки и молодухи пляшут нижегородскую пародию на французскую кадриль. Ни удали, ни действительной веселости; не то они это перед пароходом вздумали пощеголять своим уменьем, не то и в самом деле обезьянство взяло верх и изгнало русский танец.

Далее по реке движется что-то неуклюжее, странное, некрасивое — это сомина с Соловецкими богомольцами. На небольшой барке, вроде тех, которые зачастую можно видеть приходящими вечером со взморья и других тоней к Петербургским садкам, столпились на палубе 60-70 человек обоего пола; ни на ком лица нет, да оно и понятно, потому что все эти добровольные страдальцы вытерпели в пути то, что снести может не всякая натура: и голодно, и холодно, и болезни — все это сделало из них каких-то живых мертвецов. Путь их лежит из Петербурга на Шлиссельбург, Сермакс, Вознесенье, Петрозаводск, Повенец и далее, через Сороку преимущественно (редко на Суму и еще реже на Нюхоцкую слободу), по Онежской губе на Соловки; стоит только увидать их, возвращающихся по Свири, чтобы представить себе, что они должны вытерпеть, едучи по каналам. Медленно двигается мимо нас эта барка и, трудно поверить! — страшное зловоние обдает нас! Грязь царствует на Соловецкой сомине, разврат производится открыто, недостаточность питательной пищи, недостаток и теснота помещения с своей стороны помогают делу — и тиф, холера, цинга и сифилис царят между богомольцами. Из 70-80 человек, отправляющихся на Соловки, достигают Петербурга 50-60, а остальные, вместо Соловков, попадают, если не в Елисейские поля, то наверное на кладбища, находящиеся по дороге. Странно! отчего бы, в виду огромного количества богомольцев, ежегодно отправляющихся на Соловки, не устроить этого путешествия как-либо поудобнее, напр. хоть бы отправлять особые богомольческие пароходы до Повенца, вроде тех, которые известны в Америке под названием эмигрантских? Что же гонит большинство богомольцев, тащащихся на сомине в Соловки? — Обычай, неохота к труду, номадность, которая осталась еще в характере жителей кой-каких закоулков нашей родины; едет туда баба, которой надоела её многотрудная жизнь в семье, купчиха, лоснящаяся от жира, но не имеющая средств для одиночной поездки, отлынивающие от дела парни, которые, напр. в Воронежской губернии, под названием «походчиков», шляются всю весну и часть осени «по праздникам и иконам», да девки и молодицы, которым слишком часто начинают сниться гласы трубные, фимиамы и т. п., или, вернее, те, которым «маменька не велит».

Вся Свирь закуплена лесопромышленниками; в особенности имена Гр. и Бен. царят всюду; Гр. и Бен. — боги свирские, и народ поставлен решительно в сомнение, кому выгоднее молиться: им двоим или Александру Свирскому. Патрон свирских жителей и в особенности судоходов — Александр Свирский, уважаемый во всем Обонежье (Заонежье почитает своих святых, Палеостровских и Каргопольских). Предания о нем до сих пор живут в народе, и в особенности лежит к нему сердце народа, потому что, как было уже выше замечено, он всегда был заступником его пред немногими, но полновластными тогда помещиками. Интересно весьма то обстоятельство, что местным здешним святым никаких служб долгое время не существовало, даже не имелось вовсе и житий некоторых из них; так напр., один монастырь получил службу его основателю и святому от беспоповщинских раскольников поморского согласия, которые в ту пору не были гонимы и потому находились в приязненных отношениях к обитателям монастыря. Монастырь Александра Свирского расположен всего в 6 верстах от берега Свири в прекрасном месте; он состоит собственно из двух монастырей, которые построены у озера Святого; преподобный никогда не хотел принять на себя сан игумена и только силой почти заставили его согласиться на это неприятное для него звание — «сам старостой не был, так и всех старост не любил», говорит народ. В настоящее время монастырь этот может считаться первым по богатству во всей Олонецкой епархии, которая впрочем далеко не может похвастаться богатством. Говорят, что уже решено устроить при монастыре школу иконописи, которая, по уверению монахов и их управителей, должна принести огромную пользу краю. Насколько верно это убеждение монашествующей братии, предоставляю судить читателю, которому однако напомню, что значительная часть Олонецкой губернии населена раскольниками, которые не примут произведений Александра-Свирского искусства, и что в крае вообще школ крайне мало.

Вечером пароход пристает к Вознесенской пристани, началу так называемой Мариинской системы, родине сибирки, тифа и камню преткновения всяких санитарных комиссий. Сотня лодок окружает пристань, штук 20 рослых девушек и женщин вскакивают на пароходный сходен и решительно осаждают пассажиров предложениями услуг по части перевозки на другую сторону реки. Дело в том, что, неизвестно по какой причине, пароход останавливается не в Вознесеньи, а на противоположном берегу, где через 10-15 шагов от Свири начинается такая трясина, что не рискнешь даже ехать по ней на знаменитых смычках, экипаже, который измышлен олончанами для передвижений по болотинам. Увидав эту трясину, я понял, где кроется между прочим причина тех лихих болестей, которыми дарит «Марьинка» тех, кому судьба указала по ней двигаться: и людей, и тяговых кляч. Все лучшие здания, все административные помещения, все трактиры, все кабаки, отправление трешкотов — все это помещается на другой стороне, а пароходу до этого как-будто и дела нет; подойдет он к своей болотине и претерпеливо дожидается в продолжение 9 часов, прихода из Петрозаводска своего товарища. Интереснее всего то, что в Вознесеньи пароходы Северного общества принимают значительное количество грузов, как для Петрозаводска (преимущественно хлеб, тысяч до 2-х пудов в рейс), так и для Петербурга и все эти грузы приходится из устья канала перевозить на пристанный берег, где заблагорассудилось приставать пароходам, в лодках, что составляет значительный расход для товароотправителей, делая необходимыми две перегрузки в одном Вознесеньи. Сначала немного опасаешься дамских услуг, но когда увидишь, какие крепко сколоченные индивидуумы хватают вас и тащат в свою лодку, то робость проходит и остается лишь... торговаться. О путешественник! не взирай на бойкость Вознесенских Харонов в сарафанах с восторгом и умилением идиллика, а прежде всего старайся сторговаться в цене, а также и не умиляйся очень при фразе: «что пожалуете!» Мы были предупреждены по части неудобств веры в эту фразу, которая царит во всей Олонецкой губернии и за умиление пред которою платятся путешественники из категории благодушных и поэтов. Переезд обходится двугривенный, но были легковерные, которые должны были заплатить целых 2 рубля. Пройдя мимо 20-30 кабаков, пред которыми галдело, ругалось и бестолковничало человек до 100 бурлаков и рабочих с барок, стоящих у пристани и идущих к Петербургу, мы отправились поглядеть на ту страшную заразу, которая отняла у России и вообще у науки такого талантливого труженика, каков был покойный А. Ф. Гильфердинг, и как раз попали на процедуру упаковки человек сорока на маленький и гаденький трешкот, носящий, Бог весть в силу каких высших соображений, громкое прозвище «Ури». В стороне отправления трешкота издалека еще слышалось какое-то странное пение и, видно, на ловца и зверь бежит: у пристани стояли 5 калик и пели знаменитый стих о Голубиной книге; вариант был хотя и не из особенно замечательных, но представлял все-таки некоторый интерес в смысле наблюдения над постепенною порчею или амальгамированием стихов, былин и т. п. Так напр. «часты дождички» происходят от слез ангельских — «по грехам-то ангелы плачут человеческим»; «тучки небесные» — от морщин на лице Божием, что великую Осподь думу думает, о грехах думает человеческих» Давыду Евсеичу (а кто пел и Асеичу) приписаны уже слова по отношению к Волотоману Волотомановичу: «широка рука христианская, высока рука царская у белого царя Волотомана Волотомановича». Между птицами первенствующая роль приписана «Алконосту», которого изображение можно найти вместе с «Сирином» в некоторых раскольничьих рукописях, напр. в цветниках, златоустниках и др., или же в виде отдельного изображения с надписью на стенах келий; в рассказе о сне Волотомана Волотомановича правда и кривда являются «двумя зайцами, двумя братьями», которые не спорят только, а в «кулачки бьются» и побежденная только правда уносится «под облакы», а кривда идет по земле. Собирание былин, стихов и иных произведений не входило в предположенную нами программу поездки, а потому мы и записывали лишь между делом и больше занимались личностью самих певцов, чем тем, что они пели и сказывали; тем не менее следует заметить, что в местах, нами посещенных, по части народной поэзии не записанного осталось очень мало, чтобы не сказать, что не осталось ровно ничего: Рыбников, Киреевский и Гильфердинг напечатали все, что знают местные сказители. Собственно в каликах чрезвычайно заметно ремеслинничанье; они часто прерывают пение, чтобы счесть брошенные им в чашку деньги, говорят среди пения друг с другом, покрикивают на поводырей, постукивают последних преисправно в затылок и вообще относятся к делу с точки зрения преимущественно хлебной; сказитель наоборот; тот видимо признает важность передачи слушателям старины, он будто священнодействует и даже не преминет перекреститься перед началом сказа. В Вознесенье калики ходят кучками в 3, 5 и более человек и либо каждый имеют своего поводыря, либо берут поводыря «слогом, сообща. За поводырство мальчуга получает рвань, вместо одежды, и пищу; винцо же принадлежит лишь каликам, что не мешает однако поводырям при посредстве утайки денег спиваться окончательно с круга в 15-16 лет. Редко платят калики жалованье поводырям (от 50 к. до 1 р. в месяц). Поводырь приучается к слоняны», к лени и ничегонеделанью, к воровству, обману, и, в конце концов, становится отвратительным нарывом той среды, из которой от вышел. Слепцы-калики в день зарабатывают иногда до 2 р. и более на пяток, а так как кормятся они по большей части на даровщинку, то это представляет весьма сносный заработок, которому вполне может завидовать любой судорабочий.