Поселился Обонежанин маленькими деревнюгами, да иначе и быть не могло, так как селиться норовили там, где находили почву, возможную к обработке; чуть сележная земелька выискалась, того и смотри путник, что где нибудь в сторонке увидит зароды, а где зароды — там и деревня. Обидела природа земелькой, так не обидела она здешнего крестьянина иным богачеством, лесом, а потому, и поселился он, словно наш южный помещичек из мелкотравчатых, а то так и получше. Видно, что выстроился он здесь надолго, что он не уступит своей оседлости никому, а напротив того всяких корельских детей норовит отогнать подальше и занять их сележную землю и покосы. Не боялся он здесь ни ханов, ни иной татарской силы, а потому и выстроился хозяйственно, стойко и на многие лета. Первое, что невольно поразит новичка, который впервые заглянул на север, — это необыкновенная чистота полов, стен, утвари и т. п. Это не изба нашего южного и центрального крестьянина, где невозможно обночиться без того, чтобы прусаков не забралось в уши, ноздри и рот, чтобы не быть съеденным блохами, клопами и иною прелестью, чтобы тут же ночующая свинья не приняла вашу физиономию за дынную корку и не попробовала, какова она на вкус; нет! это чистенькая, уютная изба, широко задуманная, ловко излаженная, удобная для ночлега, светлая, теплая, без запаха прогорклого дыма, с печью, изба могущая по чистоте и удобству поспорить с любою гостиницей в наших уездных городах. Кроме самого жилья, у всякого, даже у самого небогатого крестьянина, есть рига, баня и амбар. Жилую избу свою строит всякий обонежанин с запасцем, чтобы хватило, видно, места на всех малышей, которых вздумается народить на свет Божий его дражайшей половине, а также и на тот случай, что сын придет в возраст, настанет ему пора «в дом взять» — так чтобы и на их грех было место. Дробление семей и дележки здесь просто немыслимы, так как только большими семьями здесь и жить-то можно; природа сама здесь старается, чтобы не допускать дробление дворов и хозяйств, и чуть ли не успешнее действует, нежели все мировые посредники и крестьянские доброжелатели, вместе взятые. Жилая изба почти всегда двухэтажная; внизу помещаются: горница, сенцы и двор или хлев, а на верху: еще горница, опять-таки сенцы с двумя чуланами (пологи) и над двором сарай. Если же изба одноэтажная, то нижней горницы нет, а верхняя ставится все таки сажени на полторы от земли. Горница по большей части квадратная, светлая, так как северян любит свет, и солнышко ему мило. Дверь в сени помещается всегда в той стене, у которой прилажена печь — видно для того, чтобы не терять места. У самой печи сделан проруб в полу, а над ним прилажен рундук — это знаменитая подпольница, которая сослужила не раз добрую службу тамошним беспоповцам, преследуемым местными ревнителями православия. В одноэтажной избе в сенях начинается лестница, которая выводит на высокое крыльцо, тогда как в двухэтажном строении лестница сводит в нижние сенцы. Из верхних сенец ведет дверь на сарай, а из последнего всегда есть сходен во двор. Против сенных дверей в сарае проделаны ворота, спускающиеся «съездом» на улицу. Иной обонежанин побогаче (да и много таки таких найдется) не удовольствуется и двумя этажами и делает еще один «настрой»; тут, кроме сенец, есть непременно одна или две «кельи», где хозяин «спасается», т. е. молится и читает священные книги; тут иной раз, грехом, соберутся и соседи «помолитствовать»; тут-то в прежние времена и была всегда пожива для любителей раскольничьих икон в богатых окладах. Все стены кельи увешены иконами, но богатоокладные редки, частью потому, что вывезены и куда-то поразбрелись, а частью и потому, что страсть православных к ним уже замечена раскольниками, которые и прячут их теперь более тщательно. Видно и по риге обонежской, что лесом здесь хоть Онего пруди; рига состоит из собственно риги и так называемого гумна; ригу норовят срубить квадратную, а пол в ней на аршин от земли поднимают, чтобы не прел да чтобы можно было в ней печь смастерить; печь выводят в ней устьем пониже пола и употребляют на нее большие отломки местного камня; окна в риге прорубаются различные: одно большое, чтобы снопы швырять в него можно было, а другое — поменьше для дыму; снопы кладутся не прямо на пол, а на жерди. Гумно всегда больше самой риги — было бы где молотить, да изворачиваться с хлебом. Своим умом дошел обонежанин до того, что поставил ригу с гумном подальше от жилья и так, чтобы, печь топивши, не спалить своей избы. Крыши кроют тесом, а под тесом кладут «скалу» (береста), должно — от подтёка. Фундамента не полюбил обонежанин, хотя камня ему не занимать стать; глины много, песок тоже в изобилии, а потому зачастую и можно встретить на деревне бабу, которая делает кирпичи для домашнего обихода. «Где же, — говорим, — обжигаете их?» — «Не обжигаем вовсе». — «Почему же?» — «Да от обжогу оны хуже». Вот и толкуй тут с ними. Извести до сих пор добывается еще мало, да она и не особенно нужна обонежанину, чуть ли не по той же причине, что от неё «хуже», и он обходится пока просто глиною; однако близ Кижей, на Оленьих островах, и близ Кузаранды известь все-же таки добывают, и в 1861 году добыто её было до 20 т. пудов.

До смерти любит заонежанин (а обонежанин пореже, по меньшей состоятельности своей) приодеться и щегольнуть; баба все отдаст за подвеску, мужик готов не есть, лишь бы сколотить деньгу на обнову; в будни бабы ходят в ситцевых сарафанах, а в праздники вовсе не редкость увидать на них не только шерстяные материи (рипс), но и красный штоф, и синее фабричное сукно, известное под названием французского. Иной раз плохо придется заонежанину — хоть в петлю лезь, и отдает он все свои и женины наряды под залог за пуд муки; раздобудет деньжонок и тотчас же норовит выкупить наряды, а о запасе муки и не думает. Крайне характеристично то обстоятельство, что здесь выработалось народом целых три выражения для щеголя и что народ умеет различать в том же самом щегольстве три типа: хаз — тот человек, что щеголяет вообще новизною и добротностью костюма; лощило — тот, который на добротность внимания не обращает, лишь бы все было с иголочки, да подороже, и наконец фабольщик — тот, кто щеголяет уже скверно, по бабьему, так что ленточку лишнюю вденет в волосы примаслит, словно телок, что корова облизала, не прочь пожалуй и духов на гривенничек прикупить в Петрозаводске, чтобы от «себя запах пущать» на погибель сердец красивых заонежанок. Особенности костюма не бросаются резко в глаза и выдается разве только «балахон», который спускается не много повыше колен у заонежанина; с боков балахон подхвачен, а сзади делается обыкновенно «щепочек», ловко сделать который не так легко, как кажется с первого раза, а потому и славятся на щипочки только 2 швеца во всем Заонежьи, да и те «шалые», т. е. приходящие, а не местные жители. Полушубок всегда снабжен стоячим воротником —  пальца в два вышиной. На руках заонежанин носит «дельницы» или вареги, которые могут быть двух сортов: «русския» — из толстой шерсти и «панския» — из «шленки». Сапоги всегда выбирают сшитые из белой кожи, которая, по уверениям местных жителей, никогда не промокает, а черную кожу хают и никого не увидишь в сапогах из черного товара до праздника, когда без него не обойдешься для того, чтобы «похазить». Не знаю, верно ли убеждение крестьян по поводу белого товара, но только мои обыкновенные, черного товара «непромокаемые» сапоги промокали так, что иногда их просто снимать приходилось за совершенною бесполезностью. Женщины носят обыкновенно сорочку из «пачесины»; рукава у сорочки делаются короткие, до локтей и притом непременно с цветными обшивками и складками. Сарафан у них обыкновенный великорусский, со складочками на талии и руки продеваются в «лямочки»; фартук составляет чуть не непременную принадлежность туалета. Поверх сарафана носят «шугай» с вырезною спинкой и с коротенькою юбкою в 1/2 арш, длины; назади шугая понаделаны складки, как у наших охтянок, и иная сноровистая насажает их у себя на спине до 30 штук; воротник у шугая круглый, вершка в 3 — не больше. Осенью носят женщины «кафтанушку», которая очень смахивает на мужской балахон, а для зимы употребляют такой же полушубочек, крытый то штофом, то плисом. Волоса заплетают в две косы, которые кладутся вокруг головы, в виде венка; на голове надет у баб ситцевый чепчик или повойник. В праздники, на чепчик надевается «колпачок» или «мода», — просто шелковая косынка; на гуляньях головной убор довершается жемчужною сеткою, которая лежит на голове холмами; на такую сетку идет жемчуга от 3-20 и более золотников. У девушек, обыкновенно, можно увидать «повязку» из ленты в 2 пальца ширины (подволосник), а в праздник этот подволосник заменяется шелковою косынкою, которая складывается опять-таки так, чтобы походить на ленту, пальца в три шириною, а концы прячутся под косу. В праздники, на гуляньи, нередко можно видеть и девушку в сетке. Сетки эти передаются от матери дочери по наследству и проданы быть не могут, как гордость той семьи, к которой принадлежит обладательница сетки. Нам случалось видеть сетки в 300 и 400 р. сер.; все дело здесь в количестве жемчуга, нанизанного на сетку.