Всю ночь стоит пароход на Палеостровской пристани за туманом и за неизведанностью дальнейшего пути, а святые отцы тому и рады: посиживают себе кто во 2-м, а кто в первом классе и питаются, как духовною, так и телесною пищею. По утру, когда туман разойдется, пароход отчаливает и начинается капитанское мученье: все время пути до Петрозаводска он стоит на своей вышке и чуть ли не всю дорогу сам управляет рулем; малейшая ошибка руля — и пароход сядет на мель. Часто дерет пароход шезом по луде, то и дело оставляет он за собою желтоватый след, зацепляя со дна песок, новее время идет полным ходом и гордо проходит мимо ставшего недавно на мель «Петрозаводска». Раздаются с «Петрозаводска» какие-то крики, отчаливает лодка, подъезжает к нам; приехавший на ней шкипер, шепчется с капитаном нашим, на «Петрозаводскъ» завозят два добрых каната и раздается команда: «полный ход». Канаты лопаются, «Повенецъ» получает за пробу плату и оставляет своего собрата стоять на мели и ожидать его нового прохода для новой пробы и для новой бестолковой пробы. Только осенью уже «Петрозаводскъ» был снят опять таки же по способу, придуманному отважным капитаном Повенца, без больших расходов, и общество расщедрилось и отблагодарило этого капитана, который сберег ему несколько тысяч рублей, целыми пятидесятью рублями. Останавливается «Повенецъ» у пристани Кижей, но на берег я нейду, потому что там, благодаря огромным сборникам Рыбникова, Киреевского и Гильфердинга, делать больше нечего, разве только в пылу этнографического восторга расцеловать сказителя Рябинина, да посмотреть на действительно интересную кижскую церковь с 28 главами, которая, впрочем, видна издали, да с парохода, пожалуй, и покрасивее еще, нежели вблизи. Но прошли мы Ивановские острова и полетели по Соломенской губе в виду Петрозаводска. В 3 часа «Повенецъ» пристал к пристани и снова подскакивает квартальный с вопросом: «а позвольте узнать вашу фамилию», но я уже знаю, что это делается ради моей же собственной пользы, и начинаю благодарить создателя за то, что живу в таком государстве, где полиция до такой степени заботится о благе граждан; снова вскакивают на пароход извозчики с предложениями услуг, но я остаюсь бесчувственным к прелестям «Палермо» и прямо переселяюсь на «Царицу», которая в 8 ч. вечера должна отчалить от Петрозаводской пристани и встретиться с «Царемъ» отнюдь не так враждебно, как это случалось, да и не на Ладожском озере, а на Вознесенской пристани и притом совершенно дружелюбно.

Широка и велика ты Русь и беда до какой степени еще ты не изведана! Один несчастный уголок удалось мне увидать, а интересного пришлось насмотреться вдосталь. Благодаря необыкновенной любезности местных властей и помощи местных деятелей, напр. г. Начальника губернии, секретаря местного статистического комитета, я конечно видел много такого, что другому пожалуй при иных условиях и не удастся, и потому считаю долгом хотя слабо отблагодарить их за помощь, которую они захотели оказать мне. Отрадно, что есть-таки люди, которые понимают дело и облегчают нашему брату разведку непочатых углов российских, но тяжелое, страшно тяжелое чувство гнетет и меня, и всякого иного исследователя, когда придется сделать общий вывод поездки, подвести, так сказать, итоги всему тому, что видел. Всюду-то русский человек — кабальник, всюду кто-нибудь да ездит на его выносливой шее; всюду огромные богатства лежат нетронутыми и словно забытыми и никому-то не в охотку взяться за них! Всюду царствуют спячка, апатия, а если и воспрянет русский человек от этой апатии, то непременно подгадит дело каким-нибудь фанатическим спором о значении букв на кресте или чем-нибудь подобном. Все спит, все прозябает, а не живет. Неужели же не придет никогда новый Петр, в виде царя в голове у русского человека, не разбудит спящее царство и не призовет к жизни прозябающий народ?

18 Февраля 1874 года.