Да не возмущается дух того, кто прочтет заглавие этого очерка — все это вовсе не так далеко от Петербурга, как может показаться с первого взгляда, а если взять еще в соображение то обстоятельство, что «езда на своих в Мордасы» уже отживает свой век на Руси и там, где тащились помещичьи рыдваны со скарбом и 12 дочерьми, там существуют уже вагоны и пароходы, то та неведомая страна, которую удалось мне посетить, и вовсе приблизится всего на 2-3 дня пути от Петербурга. Страна-то, положим, действительно неведомая и притом на столько, что даже, когда обзовут ее официальным её именем, так и то воображению представится лишь тундра, да какие-то заводы, которые очень ценил такой плохой оценщик, каков был Петр. Обонежье, Корела — все это ничто иное, как северный и северо-восточный край Олонецкой губернии. «Беспредельные леса и болота оной», «негостеприимная северная природа сего края», — вспоминаются всякому слова Ободовских и иных, которые хотят описывать местность, сидя в своем кабинете: а тут еще лоботрясная литература пускает в ход шуточки, в роде железной дороги через болотину имеющую везти оттуда одну палтусину, а туда лишь «вьюношей с весьма любопытными провожатыми». Все глумятся или пишут фразы и бредни, никто ничего не знает, а потому и понятно, что собрав в одно целое все, что я видел и слышал вместе в этом самим Богом покинутом крае, я главною целью имел хотя отчасти познакомить желающих с неведомыми странами, находящимися в 2-3 сутках пути от Петербурга, с тем, как живут там люди и как они могли бы жить, если бы Петры родились на Руси почаще, да, вместо русской инертности, ела-. вилась русская энергия, предприимчивость и разумность. Незнание этого края до того сильно, что даже и этот беглый очерк может принести некоторую пользу. Даже и название-то наше известно лишь в администрации, народ же игнорирует это ни на чем подходящем не основанное прозвище и называет край по-своему. Факт этот можно проследить везде по России — это мероприятия и жизнь, которые сойтись могут лишь при полном обусловлении первых последнею. Спросите крестьянина восточной части Бирюченского уезда: какого он уезда? «з Шереметивщины», ответит он, а о Бирюченском уезде он разве только слыхивал, но представить себе этой фикции не может; все эти: Поречья, Полесья, Залесья — все это продукты жизни народной, действительности, а Охтенские участки, юго-восточные углы Могилевской губернии — это административные фикции, которых народ не знает, которые навязаны ему из кабинетов наших администраторов. Также точно и весь северный и северо-восточный угол Повенецкого уезда Олонецкой губернии слывет в народе за Корелу и за Обонежье, на что конечно народ имеет основания веские, тогда как называть этот край по его административному центру по крайней мере странно, так как пресловутый центр этот насчитывает 40-50 домов, 2 церкви, да жителей душ 600.

Говорят, одно весьма высокопоставленное лицо на предложение побывать в Петрозаводске ужаснулось при одной мысли о поездке в эту болотную трущобу, куда даже, по его мнению, и пробраться-то невозможно, и крайне удивилось, когда ему разъяснили, что можно сесть на пароход у Литейного моста и чрез двое суток быть у Петрозаводской пристани. Подобное мнение о путешествии в Олонецкую губернию довольно распространено и по истине мало кто знает, что путешествие это не только удобно, но и может доставить много наслаждения. Если бы перенести Неву, Ладогу, Свирь и Онего куда нибудь заграницу, то конечно берега украсились бы дачами, замками, деревнями и селениями и сотни пароходов сновали бы взад и вперед, переполненные публикою, отправляющейся в lust-voyage. Но у нас ведь Россия, а публика наша — русская публика и отсюда лень, отсутствие охоты к передвижению, сонливость, апатия, недостаточность желания к восприятию новых впечатлений, косность, отмеченные еще стариком Кошихиным. Русский человек — враг путешествий, он может лишь ездить из Мордас куда бы то ни было и обратно и притом всенепременно с чады и домочадцы, с кузовками, пирогами, подушками. А между тем сколько поистине дивных мест, сколько интересного, непочатого, дикого и величественного находится под боком хоть бы у Петербуржца; но прадедовские поездки в Токсово и отнюдь не далее Сарков — вот все, чем Петербуржец разнообразит свою гнилую жизнь среди вовсе не прекрасной болотины. Для тех, кто не ужасается при слове путешествие и ищет новых впечатлений, мы могли бы рекомендовать две поездки, которые и удобны, и не дороги и прекрасны: пароходом до Петрозаводска, а оттуда в тарантасе по прекрасному природному шоссе на Кивач и Пор-Порог — это одна, а другая из Петрозаводска пароходом же в Повенец, все время причаливая к красивейшему северному берегу Онеги в Киже, Сенной Губе, Усть-Яндоме, Палеострове и Шунге, а из Повенца в экипаже на Масельгу Корельскую и на берега Сегозера в столицу Корелии Паданы. И дешево, и сердито и поучительно, а уж поучительно до крайности, так как тут кстати можно увидать, что может сделать из болотины и дикой гранитной скалы человек энергичный и трудолюбивый, начиная с Великого Петра и кончая тем Фадькой, который теперь разрабатывает свои несчастные пожни; а кстати, среди умиления и восхищения природою, любитель может попробовать Корельского хлеба из сосновой коры с невейкою, Беляевского хлеба малахитового цвета, которым питаются рабочие сего Шивы Олонецких лесов, и наконец попробовать того репного кваску, который безвредно пить может только такое суконное бердо, вместо горла, и переваривать такой жернов, вместо желудка, какими заботливая природа наделила русского мужика.

Рассчитывая заехать в Шлиссельбург на могилу скопческого лже-предтечи Александра Ивановича Шилова, я отправился из Петербурга на маленьком пароходе, устройство которого, грязь и мочивший нас всю дорогу дождь весьма много отнимали прелести у «красавицы Невы». В каюте разговоры о ценах на дрова, а также и о том, как следует учить дураков в среде лесопромышленников, частое посещение буфета мужчинами и сонливость дам, которые у нас на Руси вечно ухитряются проспать или вернее проковыряться носом в колени чуть не всю дорогу, все это заставляло невольно покидать каюту и предпочесть дождь. Нева — действительно красавица; берега живописны, в особенности, начиная с Рыбацкой; по правому берегу проходит бечевник, на реке значительное количество барок, пароходов, плотов; пассажиры-лесопромышленники считают долгом всенепременно справиться у мимо идущих на плотах и барках сплавщиков «чья барка? и, услыхав фамилию, тотчас же в поучение остальным профанам-пассажирам прибавляют: «с Свири значится», или «с Сяси» и т. п. Вот замечательные по местоположению Островки, вот Невские пороги, которых дамы пугаются и потому спешат уйти от греха в каюту.

Большая часть судов (унжаки, тихвинки, сомины, соймы) буксируются пароходами, хотя некоторая часть их предпочитает идти лошадьми; раз только привелось увидать настоящих бурлаков (мологжан), которые на своей несокрушимой спине тащат с Мологи хозяйские сомины. Заметно однако, что бурлачество на Неве отживает свой век и скоро мологская мужицкая спина не без пользы будет заменена более быстрым и сильным двигателем. На волоковых лошаденках сидят бабы или девки, редко мальчуганы; отцы, мужья и братья на судне изворачиваются среди луды (подводные небольшие камни). Далее за Шлиссельбургом никогда не встречается мужчина на волоковой лошади — это чисто уже бабье дело, на Свири и на прионежских реках бабы преимущественно рыбачат и перевозничают; на Вознесенской пристани у парохода нет ни одной лодки с гребцом — все гребчихи, крепкие, здоровые ручные мускулы которых поспорят с мускулами наших невских перевозчиков. От Шлиссельбурга по каналам, по Волхову и по Сяси существует даже насмешливое название «сарафанная почта»; почта эта состоит из небольшой крытой лодки (телятник), прикрепленной веревками к тощей лошаденке, а на последней боком, опираясь ногами на оглоблю, сидит возница — баба. Плата бурлаку и бурлачихе неказиста, но и её бы было довольно, если бы бурлак не представлял красного зверя для всех прибрежных жителей, а бурлачиха не имела бы мужа, который не умеет различать её денег от своих собственных. Бурлаку цена от 4 р. 20 к. до 5 рублей и даже до 6 р. (водовой — тот кто ведет барку, нечто в роде десятского над остальными бурлаками; он знает путину как свои пять пальцев, а своего брата бурлака знает еще лучше; он ренегат, а потому и хуже для бурлака, нежели сам хозяин). Коштованье у бурлаков или, что все равно, судовщиков, по большей части общее артельное; расчет бывает по доставке на место, с допущением заборов и даже переборов, которые в особенности выгодны хозяину, и вот почему: есть перебор — значит и на будущий год закабалена спина бурлацкая; русская натура такова, что редко лишь отлынивает от уплаты долга работой. Баба, девка получают от 2 р. 20 до 3 р. в неделю, но на беду с ними вместе путину по большей части совершают их тятеньки, муженьки и братцы, а так как, как я уже сказал, сии последние разности имуществ нс признают, то и выходит на поверку, что дамы работают в пустую, а кавалеры крайне бесцеремонно рассыпают дамскую трудовую копейку по бесчисленному множеству кабаков, которые, как тенета, расставлены охочими до бурлацкой выручки людьми бурлаку на погибель, а себе на пользу. Интереснее всего то обстоятельство, что количество кабаков прямо пропорционально количеству затруднений при плавании рекою; так напр. на Неве их меньше — и кабаков меньше, на Свири их больше и кабаков видимо-невидимо. Сначала меня изумил этот факт, но какой-то словоохотливый купчик разъяснил мне, в чем тут дело, и затем при каждом пороге я первым делом искал глазами кабака, который и находил не вдалеке, тут же у берега. Дело объясняется весьма просто: подошло судно к порогу — надо остановиться, чтобы или приготовиться к спуску самим или приговорить местного лоцмана (это случается редко, большею «частью на судне лоцманует водовой, который не хуже местных жителей знает всякую луду) — отсюда задержка, гулевое время, а следовательно и позыв на выпивку; судно счастливо спустилось через порог, опасность миновала — ну как же тут удержаться от легонькой выпивки, когда «в горле-тоуже свербит с давишней, которая одна-то заскучала». Таким-то образом спускает бурлак или судовщик хозяйское судно, пообтирает свою спину и раскидывает свой заработок по берегам сплавной реки, по тем местам, где скаредный мещанский умишко, обладающий однако полным знанием его бурлацкой натуры, расставил сети на гроши его.