Но вот Выг становится все шире и шире, вдали виднеется водная ширь, берега как-то словно расползаются в глазах путника и наконец лодка выезжает в Выгозеро. Еще приналегли на весла гребцы и часу в восьмом вечера лодка наша причалила к мосточку в Выгозерском погосте. Путешествие ночью здесь решительно не возможно, как потому, что за туманом решительно ничего не видно, так еще и потому, что в день-то деньской и ходом идешь, и верхом едешь, и гребешь и так-то к вечеру умаешься, что рад добраться до оленьей шкуры, постланной на солому; а на утро часов в 5 уже самоваришься, балагуришь с хозяином или хозяйкой и норовишь как бы скорее уехать; а хозяева то и дело: «да ты бы морошечки! а то вот рыбничка!» разузнали, что я охотник до мамуры, так обкормили до боли желудка. Побывал утром у священника местного; ревнитель оказался куда строгий и доходит, говорят, до такого увлечения, что сам ходит с топором по окрестностям и срубает придорожные пяточные осьмиконечные кресты. Делать нечего, пришлось доложить ему о том, чтобы он не взъярился на только что срубленный моими гребцами на яму крест и не подрубил его в пылу православного своего экстаза. — Тип женщины в этих местах чрезвычайно хорош: правильное овальное лицо, великолепные, по большей части, каштановые волосы, большие то синие, то карие глаза формы правильно миндалевидной, средней величины рот с довольно большими алыми губами, редко курносый, по большей же части греческой формы нос — все это делают то, что красавиц следует искать нигде иначе, как на Выгозере; но оспа, страшная оспа, и здесь наделала много зла и зачастую настоящая красавица издали — вблизи оказывается вся «конопатая». Мне надо было заехать на Корельский остров, чтобы повидаться с дочерью бывшего даниловского большака, у которой сохранилось, по слухам, кое-что из рукописей и книг. Часов в 12 я уже сидел в большой восьмивесельной лодке, с четырьмя гребчихами, которые считали долгом всю дорогу петь песни, правда, весьма хорошие, но отнюдь не представлявшие ничего нового; мне, признаться, гораздо интереснее был бы разговор, как да что, но мешать не хотелось — обиделись бы. Площадь, занимаемая Выгозером, сравнительно довольно велика (927 кв. верст) и зачастую бывают здесь такие бури, что, если бы не бесчисленное множество островов, так и ко дну пойдешь даже и в 8-веселке. На картах Выгозеро рисуется совершенно неверно; народ уверяет, что на нем столько же островов, сколько дней в году, в действительности же их вместе с малыми островками наверное около 200 наберется; не на одной карте островов этих не значится и даже Корельский остров, довольно большой с значительным селом, почему-то не проставляется. Быстро проехали мы 30 верст и высадились на Корельском острове. Старуха, дочь большакова, оказалась отличным знатоком лексинских порядков, существовавших до разорения; много рассказывала интересного и в конце концов, когда уверилась, что я не сыщик, притащила мне целую охапку книг и рукописей. Но дело в том, что, принужденная стесненными обстоятельствами, она торгует ими уже давно и из всего вороха я отобрал только риторику, собственноручно писанную Андреем Денисовым, да полную азбуку крюкового древнего пения[14]. Много пела она, по моей просьбе, и тут только я увидел, откуда взялись наши грустные народные напевы как былинные, так и духовностиховые и песенные — все это из древнего церковного напева. Часа в 4 оставил я Корельский остров, наняв гребцов до Ловища, откуда начиналась уже terra incognita и за которым никто из корельскоостровитян не бывал никогда. Долго боролись мы с противным ветром и волнами, которые расходились на Выгозере, и только в сумерки уже подъехали к Ловищу. Глядя на карту, я держал руль так, чтобы идти на север от устья Сегежи, и удивлялся все, что гребцы посмеиваются — «Да ты куда же держишь?» не вытерпели они наконец. «Да на Ловище». — «Да, ведь ты по карте норовишь то. Ну это мы знаем. На карте-то Ловище на север от Сегежи обозначено, а на деле-то оно — 10 верст на теплынь». Вот те и карты! Да как же так? говорю. Да ведь здесь местов-то никто не сымал, а так больше по сказу, а мало ли иной что набрешет! Интересно, что действительно весь север, начиная от Выгозера, нанесен на карту совершенно неверно; ошибки на 20 верст встречаются то и дело — видно, что карта составлена по сказу. На ночлег расположился я у крестьянина — отставного матроса, который ходил в Японию, а теперь занимается починкой и выделкой мебели и утвари в Ловище на Выгозере. Япония и Выгозеро! как это клеится!

Рано утром я позвал хозяина.

— «Можно ли, говорю, друг милый, пробраться от вас в Паданы?».

— «Отчего же. Сейчас в Повенец, а там почтовая дорога».

— «Нет, — говорю, — по Сегеже».

— «Ну так-то не езжали».

— «Да ведь Сегежа-то из Сегозера вышла?»

— «А то откуда же?»

— «Ну, значит, можно?»

— «Да вот гонки идут оттуда».

— «Как? гонки ходят?» — обрадовался я и стал расспрашивать как ехать и какие деревни на Сегеже стоят.

— «Да вот первая деревня будет Линдозеро». Посмотрел на карту — никакого Линдозера не значится, а значится только дер. Сегежа, но, по-видимому, это отнюдь не одно и то же.

— «Ну а Сегежа — это что такое?»

Как расхохочется хозяин мой:

— «Да это говорит на картах так его обозначают!»

— «Кого его?»

— «Да Данилу Воцему — он один там и живет, где Воцема река в Сегежу пала».

Вот тебе и деревня Сегежа! Ну, а Линдозеро, думаю, это что за штука. «Да вот теперь хоть бы Линдозеро: живет значит Павел на одном берегу, а на другом — Никифор, — вот тебе и вся деревня, а озеро верст на 5 в ширину далось. Справляюсь с картой — опять чепуха страшная: Сегежа как-то сливается с какими-то реками, из Ондозера впадает в нее и в Сегозеро какая-то Ондозерка, но озер на Сегеже ни одного не показано. По поверке с рассказами местных жителей и с моими собственными наблюдениями оказалось, что никакого соединения с Ондозером Сегежа не имеет; на 20 версте от устья Сегежа образует обширное (верст 12 квадр.) озеро Линдозеро; затем на 35 в. находятся пороги: Койкеницкий, Кривой, Сиговец, Щучий, Сюрейне и Нереукса (2 с. падения на 1/2 в. течения); перед порогами впадает в нее небольшая речонка Западный ручей, а за порогами р. Войванцы — обе с левой стороны; на 50 версте с правой стороны впадает в Сегежу р. Кягма, где и живет Данило; на 53 версте снова идут большие пороги: нижний, средний верхний и Попов порог (2,5 с. падения на 200 с. течения); эти пороги тянутся на 4 версты, т. е. до небольшого озера Воцема-Ламба (мужа Воцемы), в которое впадает с юга р. Воцема. Всего течение Сегежа имеет 65 верст тамошнего счета, или 91 версту. Течение её чрезвычайно извилисто, а отнюдь не идет таким хлыстом, каким Сегежа изображается на картах. Ондозеро соединяется не с Сегозером, а с Выгозером, выпуская из себя Ондозерку, впадающую в Кирасозеро при Кирасовском жилище; Кирасозеро выпускает из себя в свою очередь р. Тамбову, которая почему-то на картах обозначается Ондогой. — Часу в 8-м утра я выехал наконец из Ловища, подрядил гребцов до Линдозера, с условием протащить лодку через первые пороги, находящиеся в самом устье Сегежи. Верстах в 10 от Ловища, пролавировав все время среди бесчисленного количества островов на Выгозере, и следовательно в полном затишье, я увидал на берегу какую-то постройку и народ, который что-то рубил и над чем-то плотничал. Оказалось, что строят «головки» для тех «кошелей», которые будут здесь собираться для отправки в Надвоицу (на истоке Северного Выга из Выгозера) из бревен, принадлежащих Беляеву и идущих уже по Сегеже. Из расспросов оказалось, что бревна в настоящее время уже в «порогах бьются», и я возрадовался духом — будет от кого разузнать и что посмотреть. Вот, наконец, лодка наша вошла и в устье Сегежи, которая оказалась тут шириною в 3/4 версты; с трудом идет лодка против течения; слышен шум какой-то —  это первые пороги. Ловко работают гребцы, которые в порогах действуют где багром, где веслом, а где и горбом, и первая опасность скоро остается за нами; далеко за кормою виднеются уже головки, с народом, который любопытствует, куда это люди по своей охоте забираются. Тут-то на Сегеже не мало удивлялся я той честности, которая царит на нашем севере; все время пути постоянно приходится выходить из лодки, идти берегом, а лодку тащить; шел я таким образом — вдруг вижу на берегу топор, снасти рыболовные лежат. «Чье это?» спрашиваю. «Да так чье-нибудь», преспокойно отвечает мне проводник. —  «Видно, говорю, забыл кто-нибудь?» — «На что забывать! это нарочно оставлено.» — «А ну как кто-нибудь возьмет?» — «Снасть-то? топор? да кто же возьмет? Нет, этого никогда никто не сделает!» Как после оказалось, зачастую оставляются на берегу вещи, и ни одна душа не возьмет чужого; лодкой, топором, снастью пользоваться можно сколько угодно, но доставь на свое место. Что это за чудеса! постоянно дивился я, оставь-кась так у нас, на Руси, что-нибудь — вряд ли кто поцеремонится взять чужое добро. Тут взять чужое, и в особенности чужой припас, снаряд — страшный грех, да оно и понятно, так как здесь украсть лодку значит лишить возможности питаться, т. е. факт пользования чужою собственностью будет уже не наше великорусское «стибрение», а просто грабеж, чуть не убийство. Берега Сегежи до Линдозера совершенно ровные и заросли огромною травою из рода осоковых; часто наезжают сюда и из Ловища и даже из Койкелиц покоситься, да половиться, и потому между жителями установлен всегда порядок, какой деревне где косить траву по реке и ловить рыбу; в силу этого обычного раздела зачастую видишь по берегам «зимушки», т. е. хатки с земляною крышей, которые построены приезжими косарями, рыболовами и пользовщиками на случай непогоды; зимушки эти представляются великим благом для пришельца, когда его в дороге застанет ненастье, но мне пользоваться зимушкою не пришлось даже и для ночевки, как видно будет из последующего. Часу во втором мы въехали в Линдозеро, пристали к жилищу Павла и захватили его с собою, чтобы свезти его на ту сторону Линдозера к Никифору и сговориться там о дальнейшем путешествии. У Никифора мы застали целое общество — у него учреждена главная квартира, пекарня и кабачишко для гоночных рабочих. В горнице гоночных сидели два главных приказчика, которые разъяснили мне, что гонки их стоят в порогах, что нам тянуться через пороги придется не иначе, как ночью, а потому и предложили с необыкновенною любезностью дать мне записку на «харчевую» к своим соприказчикам, чтобы они приютили меня на ночь на харчевой, а на утро дали бы хорошего рулевого для прохода через пороги. «А может на харчевой и Данилу встретите», закончил любезный приказчик. «Да как же, спрашиваю, он один через пороги проезжает?» — «Да больше на веслах.» Ну, думаю я, хорош же должно быть этот Данило, если один делает то, при чем дай Бог 5-6 управиться. Так и сделали: переложили в новую лодку вещи и порешил я воспользоваться крайнею любезностью приказчика и переночевать на «харчевой» — кстати, и потолковать можно будет. В Линдозере впервые видел я лодку, сшитую ивовыми прутьями, так как хозяин сам шьет лодки. Такая лодка отнюдь не менее прочна, нежели всякая иная, а пожалуй даже и прочнее будет. Лодки здесь крайне неуклюжи и заметно, что все делаются по образцу чуть ли не Ноева ковчега; кабы сюда (т. е. конечно не в Линдозеро на Сегежу, а хоть бы в Повенец) да школу кораблестроения и управления! Много бы пользы было, да видно Повенцу вместе со всем Онежским озером суждено от Аллаха ждать, ждать — и ничего не дождаться.