Он ступил на гарь с видом сталкера, который пробирается по аномальной зоне, бросая гайки, в поисках скрытых от глаза смертельных ловушек. Ева шла за ним след в след, стараясь не отстать от Маши, готовой в любой момент расправить крылья и прийти на помощь. Ксюша бесшумно кралась в арьергарде.

Лева беспокоился не зря. Хотя сама по себе пустошь не подкинула никаких ловушек, это место притягивало к себе навь. Они прошли не более половины открытого участка, когда запах серы и паленой шерсти, неуловимо витавший в воздухе, сменила отвратительная вонь зараженной миазмами гниющей заживо, истекающей гноем плоти.

Лес со стоном раздвинулся и на край гари выехал всадник на белом, словно мучнистой росой обсыпанном, коне. Впрочем, нездоровый цвет скорее напоминал гниющие струпья проказы. Ибо шкура жуткого порождения Нави от макушки и до копыт была изъязвлена отвратительного вида болячками, гноящимися ранами и чумными бубонами. Они же покрывали руки, стопы и икры седока, чью единственную одежду составляли плотно охватывающие голову, туловище и частично ноги, не оставившие даже прогалков для глаз давно истлевшие, распадающиеся повязки.

— Это Чума? — вспомнив «Откровение», в ужасе спросила Ева.

— Это День Нави, — хмуро отозвалась Ксюша.

Пока всадник и конь, остановившись на краю гари, принюхивались и слепо озираясь, Лева и Маша продолжали играть. Прикрыв с двух сторон Еву, они отчаянно выводили покосный наигрыш. Вот только всадник уезжать не собирался. Когда он уверенно двинулся к ним, Ева, забыв начисто слова Бессмертного о том, что перо и бабушкино благословение ее хранят, едва не бросилась наутек. Ксюша ее остановила.

— Стой, где стоишь! — сурово приказала она, отдавая подруге рюкзак и косуху. — Я попробую его увести. Если не получится, просто загрызу, как дедушка коня.

— Ты что? Он же, наверное, заразный! — запротестовала Ева, даже не пытаясь осмыслить, насколько абсурдно звучат ее слова.

— Волки — санитары леса, — спокойно отозвалась Ксюша, покидая пределы незримого круга, созданного звуками двух мокшанских флейт.

Ева на секунду отвлеклась, чтобы глянуть на жуткого всадника, и этого хватило, чтобы на месте подруги по пустоши закружилась серая волчица, молодая, достаточно упитанная, как раскормленная овчарка или лабрадор, но при этом ловкая, верткая и подвижная. Настоящая переярка.

Когда она, вздыбив шерсть и оскалив полную острых зубов пасть, бросилась под ноги коню, тот, хотя давно или никогда не принадлежал к миру живых, встал на дыбы и заржал, испуганно прядя ушами. Всадник едва с ним совладал.

Ксюша не отставала и буквально лезла под копыта, загоняя коня обратно в лес и не позволяя всаднику достать себя плеткой. Потом, убедившись, что всадник клюнул на ее уловку, и вовсе пустилась бежать, перейдя с ходкой рыси на отчаянный собачий галоп. Белый конь мчался за ней по пятам, но никак не мог нагнать.

Когда они скрылись из вида, Лева, не прекращая играть, подал Еве и Маше знак, что можно отмереть и двигаться дальше. Почти бегом они добрались до кромки леса в противоположной стороне от тех мест, откуда выехал и куда скрылся всадник, прошли еще пару километров и в изнеможении рухнули на мох.

Глава 19. Полет жар-птицы

Еву трясло, ее душили рыдания, горло разрывал подкативший туда комок льда, никак не желавший излиться слезами. Как она могла сомневаться в Ксюше? Даже не сомневаться, а носиться с какими-то глупыми обидами. Подруга же всегда ее выручала начиная с типовых расчетов по химии в лицее и заканчивая историей с подброшенным кулоном. И какую за все это время получила благодарность? А теперь она сгинула где-то в лесу, отвлекая всадника, и неизвестно, удастся ли с ней когда-нибудь встретиться.

— Даже не думай о плохом! — предостерег Еву Лева. — Ксюша — девушка зубастая, в любом из миров сумеет за себя постоять!

— Но этот всадник! — всхлипнула Ева, с трудом размыкая выстукивающие частую дробь, сведенные судорогой зубы. — Что если он ее все-таки настигнет? К тому же Карина во сне сказала, что, пока при мне перо, ее слуги не смогут причинить мне серьезного вреда.

— Только в плен возьмут да к Карине приведут, если до этого в Навь не загонят! — строго глянул на ее Лева.

Ева хотела что-то сказать, но обнаружила, что не может вздохнуть. Грудь сдавило обручем, горло сжалось, из глаз брызнули слезы, в ушах появился звон.

— Конечно, и оттуда, и оттуда можно выбраться, — словно сквозь вату прозвучал голос Левы. — Но это дополнительная трата времени, которого у Филиппа не так уж много.

— Да ты и сама понимаешь, что, оказавшись во власти Карины, вряд ли сможешь своему соколу помочь, — добавила Маша, с помощью массажа помогая Еве ослабить мышечный тонус и выровнять дыхание.

— А как же Ксюша? — кое-как продышавшись, спросила Ева.

— Ее предки веками бороли Навь, — с серьезным видом пояснил Лева. — Она, насколько я знаю, тоже в дозоры с родителями выходила. Должна справиться.

— Не переживай! Ксюша нас обязательно нагонит! — протягивая Еве фляжку с ягодным взваром, пообещала Маша. — Если не возле Одолень-ключа, то в логове своей прабабки.

Конечно, уверения спутников Еву немного приободрили, а ягодный напиток помог протолкнуть внутрь комок, который рассыпался мелкими льдинками, оставляя в горле ощущение охлажденного фруктового смузи. Однако тревога за Ксюшу и переживания о судьбе Филиппа гнали сон куда-то прочь. Понимая, что с вечера не заснет, Ева упросила Машу уступить ей первую вахту. И даже когда ее в полночь сменил Лева, долго ворочалась, пытаясь найти в спальном мешке удобную позу и чувствуя в рассчитанной изначально на двоих палатке ощутимую пустоту без соседства привычного мягкого, хотя в человеческом обличии не мохнатого, бока.

Когда же ее все-таки сморил сон, она сначала увидела ракитовый куст, под которым, уютно свернувшись в калачик и прикрыв нос пушистым хвостом, чутким звериным сном спала молодая волчица. Ее острые уши чуть подрагивали, улавливая любой шорох, на холке болтались волокна синего канекалона, вплетенные в мех знаменитые дреды.

В следующий миг лес сменился знакомым подземельем, вернее, мрачноватыми покоями с тяжелыми сводами и колоннами, украшенными переплетающимися ветвями терновника. Впрочем, на массивном дубовом столе, накрытом явно не для одного человека, место терна и дички занимали наливные, созревшие на ветке, а не в витрине супермаркета, персики, виноград, абрикосы и сливы. По центру красовалось огромное блюдо жаркого с овощами, с которым соседствовали изысканные салаты, копчености, сыры, морепродукты, соки и морсы в запотевших пузатых графинах, откупоренные бутылки с дорогим вином.

Облаченный все в ту же майку с дохлым соколом и черные джинсы Филипп, глотая голодную слюну и стараясь даже не вдыхать источаемые изысканными яствами ароматы, сидел над пустой тарелкой. На руках и лице виднелись подживающие следы от побоев, кожа на запястьях запеклась кровавой коркой, стертая кандалами. Напряженная спина, на которой вряд ли полностью зажили рубцы от плетей, не касалась спинки стула.

У Евы сжалось сердце. Скорей бы уже добраться, скорей бы его оттуда вытащить! Почему приходится идти пешком, наматывая километры по этому бесконечному лесу, отчего она так быстро выбивается из сил? Если бы она могла разделить боль Филиппа! Однако уже в следующий миг щемящий водоворот нежности и сострадания смыла горячая лава жгучей ненависти.

На другом конце стола сидела Карина. Словно желая досадить Филиппу, дочь олигарха демонстративно наслаждалась трапезой. Умело и непринужденно орудуя бесконечной чередой ножей и вилок, она неторопливо переходила от одной закуски к другой, не забывая оставить место для жюльенов и горячего.

— Ну и что ты застыл как истукан? — смачно надкусывая хрустящую корочку фаршированной куропатки, насмешливо глянула она на Филиппа. — Никак не выберешь, с чего начать или руки отсохли? Если бы я хотела тебя отравить или опоить, сделала бы это еще тогда на яхте. Чем изображать тут из себя святого мученика, налил бы лучше даме вина!