Как же она могла такое забыть? И если б не тетя Люся… А мать? Что ж? Как говорится, бог ей судья, но она даже и отца забыла. Даже фотографию не сохранила.

— А ты на Тараса похожа, — словно угадав ее мысли, сказала тетя Люся, — крошечки все подобрала. Посмотри, если не веришь.

С портрета, висящего над столом, глянули на Людмилу очень знакомые глаза. Такие ж, как теперь у ее дочери. Как у ней самой. И нос тот же. И подбородок.

— Можно, я возьму этот портрет себе?

— Возьми. У меня еще есть. Он любил тебя. На фронт уходил, никак не мог оторваться. До дверей дойдет, опять вернется. У меня и письма его сохранились. Правда, только два. Больше не успел написать.

У Людмилы задрожали пальцы, когда она взяла в руки пожелтевшие солдатские треугольнички.

Во втором письме было и прямое обращение к ней, к Людмиле:

Как же так случилось, что и отца своего она не знала и даже никогда не задумывалась о нем? Как будто его и не было совсем? Чужого человека звала отцом… А ведь он жил, любил, страдал. Ходил вот по этим скрипучим половицам.

— Когда погиб отец? — спросила Людмила.

— В сорок втором. Под Сталинградом. Разве мать тебе не рассказывала о нем?

— Никогда. Ничего.

— Значит, не любила. Мы знали это, чувствовали, только он не видел. Может, и хорошо, что не видел: не так страшно было помирать.

Людмила оглядела комнату.

— Тетя Люся, — спросила она, — а вы так и жили все время здесь? Одна?

— Почему одна? Муж был. Хороший человек. Разошлись.

— Почему?

— Детей не было. Меня, видно, война покалечила. Такие страхи пережить… А ему так хотелось детей. «Ты, говорит, прости меня, Люся, что ухожу. Но я еще на фронте клятву дал: останусь живой, выращу не меньше трех сыновей. Назову их именами погибших своих друзей». Теперь у него семья. Четверо детей, все девочки…

Тетя Люся смахнула слезу, улыбнулась:

— Что это я все о себе да о себе. Ты-то как живешь? Детки есть? Муж?

Людмила сразу как-то обмякла, тихо заговорила:

— Тоже разошлись. Он во флоте служил, а я то дома одна, то на гастролях… Может быть, мне надо было уступить, поступиться своей работой. А я не смогла. Не смогла бросить театр. Это знаешь как затягивает! Нет, ты не думай, я не жалуюсь. Когда входишь в роль… Будто влезешь в чужую шкуру и чувствуешь, как она прирастает к тебе. Тебя уже вроде нет. Ты та, которую ты изображаешь. И если люди плачут и смеются вместе с тобой, значит, верят тебе. И это счастье. Во всяком случае, я думала так… до сегодняшнего дня.

— До сегодняшнего?

— А сегодня я поняла. Не только на сцене, но и в жизни я жила какой-то чужой жизнью… Жила и ничего не знала ни об отце, ни о тебе, а в сущности — и о себе самой ничего не знала. Кто я? Откуда?.. Не думала как-то об этом, не вспоминала. А впрочем…

Впрочем, теперь Людмиле казалось, что наконец она все вспомнила, чтоб не забыть уже никогда.

Озеро было огромным — противоположный берег скрывался в синем мареве, — а на озере семь островов, словно чьей-то мощной рукой сброшенные с высоты изумрудные камни. А еще острова, поросшие высокими мачтовыми соснами, походили на старинные парусники, плывущие невесть куда.

У какого же острова бросить якорь?

После долгих споров и пререканий остановились наконец на одном почти голом островке. На нем росли только три захудалые сосенки, зато пляж целый день был открыт солнцу. Быстро разбили палатки, разожгли костер.

— Ребята, а тишина здесь какая!

— От такой тишины и оглохнуть недолго, — тут же возразил Игорь и полез в палатку за гитарой. «Добровольный массовик-затейник» — так он сам себя называл, а другие, конечно, ему подыгрывали:

— Давай, давай, Игорек! Ударь, чтоб небу стало жарко!

Игорь и ударил:

Остальные дружно подхватили:

Когда до хрипоты напелись, вспомнили и про обед. Девчонки тут же взялись за концентраты, ребята развалились на песке в блаженных позах — закурили… Игорь не курил, он лишь презрительно глянул на ребят и поднялся:

— Пойду пройдусь. Надо обследовать местность.

— И я с тобой, — сказала Эля, — только разуюсь.

Песок под ногами был так сыпуч, что почти не оставлял следов, тут же и заравнивал их, и лишь у самой воды лежал плотно, укатанный волнами. День был безветренный, и волны лениво, будто нехотя, лизали берег.

— Правда, хорошо?

— Хорошо, только ногам щекотно.

Западный берег оказался крутым, здесь-то, на самом краю, и росли три сосны. Одну сосну вода подточила так, что обнаженные корни ее торчали высоко над землей, образуя маленькую пещерку.

Эля тут же забралась в нее.

— Ой, как здесь уютно! И солнце не палит, и от дождя можно укрыться.

Игорь тоже влез в пещеру, обнял Элю за плечи. Она отстранилась.

— Ты что?

Не отвечая, Эля отодвинулась в угол пещеры, легла там, стала смотреть на озеро.

«Подумаешь, недотрога… Да мы таких!..» Он хотел было уйти, но Эля остановила его.

— А там звонят, — сказала она.

— Где?

— Под землей. Приложи ухо.

Игорь лег, прижался щекой к горячему песку.

— Придумала…

— Да нет же, слышишь? Будто колокола, только не большие, а маленькие — подколокольники. Как эхо, слышишь?

— А, — усмехнулся Игорь, — я где-то читал: поющие пески.

— Вовсе не пески, — сказала Эля. — Это в церкви звонят.

— В церкви?!

— Ага. Раньше на этом месте церковь стояла. А потом провалилась — образовалось озеро…

— А ты откуда знаешь?

— Мне одна старушка рассказывала. Почему на озере семь островов? Потому что это купола от той церкви. Церковь провалилась, а купола остались. Семь куполов — семь островов.

Игорь осуждающе взглянул на нее:

— Ты так говоришь, будто веришь этой чепухе.

— Не верю, конечно, а жаль, — вздохнула Эля. — Уж очень красивая легенда.

Игорь засмеялся, схватил Элю за руку, пытаясь вытащить ее из пещерки.

— Ах ты моя выдумщица!..

И от одного этого слова «моя» сердце у Эли часто-часто забилось. Она прижала руки к груди, словно боясь, что оно выскочит, и попросила:

— Не надо так шутить.

— Как? — не понял Игорь.

— Так, невсамделишно.

Чтоб как-то унять сердце, Эля поднялась по крутому обрыву, села у самого края его, стала смотреть в воду. Вода была такая прозрачная, что не отражала, а будто вбирала в себя небо. Отчетливо виделось, как плывут по дну озера облака. Некоторые из них будто приостанавливались, натолкнувшись на подводные камни-валуны. И тогда из-под этих валунов начинали бить роднички. Там, на глубине, взбалтывая вокруг себя песок, появлялись откуда-то воздушные пузыри. Они бежали наверх, как мальчишки, играющие в чехарду, догоняя и перегоняя друг дружку, чтоб, достигнув поверхности, тут же и лопнуть. То тут, то там лопались на воде пузыри, и от этого казалось, что озеро дышит.

Подошел Игорь.

— Как бы нас не стали искать. Пойдем, что ли?

Весь оставшийся день до вечера дружная ватага туристов купалась, загорала, играла в мяч. Утренний костер уже давно потух, но когда настали сумерки, его раздули снова. Это послужило как бы сигналом — на других островах тоже запылали костры. В тягучей, быстро сгущающейся темноте они словно перемигивались друг с другом: «Вам весело? Нам тоже не скучно!»