— А давайте, ребята, — предложил кто-то, усаживаясь у костра, — пусть каждый расскажет про самый счастливый день в своей жизни.

Все охотно согласились.

— Мой самый счастливый день тот, — начал, как всегда, заводила Игорь, — когда я родился.

— А мой, когда я в первый раз женился.

— Перестаньте! Вечные шуточки. А если всерьез?

И тут оказалось, что ни у кого счастливых дней просто-напросто не было. Удачные — были, приятные — тоже, а чтоб счастливые — нет, не наблюдалось.

— Стало быть, все мы несчастные? — удивилась Эля.

— Ну, почему несчастные? Не надо перегибать. Просто счастье — это нечто такое!..

— Счастье можно почувствовать только в сравнении с несчастьем.

— А что такое счастье?

— Это как несчастье, только наоборот.

— А вот когда была война… — начала было Эля, но ее тут же перебили:

— Хватит! Надоело! Каждый день от родителей слышим: не цените вы своего счастья! Вот когда мы были молодыми…

— У нашего времени тоже свои проблемы.

— И неизвестно еще, чьи посложнее!

— Зато у нас есть хлеб!

— И даже с конфетами!

— Так что кончайте свою философию и давайте честно пить чай.

Закопченный на костре чайник пошел по кругу.

— А вкусно как!..

Пили чай, о чем-то болтали, а то вдруг разом замолкали и глядели в ночное, усеянное звездами небо.

«А что там — вокруг этих крохотных мигающих светляков? — думала Эля. — Может быть, такая же земля и такой же остров, на острове горит костер, и такие же девчата и ребята тоже пьют чай и глядят в беспредельное ночное небо, усеянное звездами?»

Молчавшая весь день тонкая белокурая Вера — она всегда была неразговорчивой — вдруг засмеялась тихонько и подала свой голос:

— А знаете, был такой художник Коровин…

— Ну и что?

— Перед смертью у него спросили: «Какой самый счастливый день вашей жизни?» И знаете, что он ответил? Сегодняшний!

Все замолчали, задумались, лишь костер трещал, без умолку, вздымая к небу шипящие на лету искры.

Игорь не выдержал:

— Да что это мы загрустили? Прав Костя Коровин: самый счастливый день — сегодняшний. Счастье уже в том, что мы живем! И давайте-ка петь!

Снова маленький островок гремел песней:

Из-за песни не сразу и услышали, как с другого конца острова кто-то закричал:

— Сюда! Сюда!

Песня тотчас же оборвалась.

— Кто это?

— Кажется, Борода.

— Какая Борода?

— Ну, Вадим Козлов. Ушел, никому ничего не сказал.

— А чего орет-то?

— Зовет вроде. Нашел что-то.

— Да ну его! Следопыт-переросток!

— Только песню испортил, дурак!

Песня действительно дальше не пошла, хотя «добровольный массовик-затейник» и старался вовсю, терзая струны своей гитары. А Борода не унимался, продолжал звать.

— Ребята, давайте сходим, — предложила Эля. — Может, действительно что интересное.

В темноте почти ощупью пробирались по острову, кто-то упал, зацепившись ногой за корягу, кто-то предложил связаться друг с другом веревкой, как связываются скалолазы. Наконец засветился в темноте огонек — это Борода подавал световые сигналы карманным фонариком.

— Сюда! Сюда!

— Ну и что ты нашел тут?

— Небось гильзу от снаряда?

— И радуется, как дитя малое!

— Шизик!..

Борода подождал, пока соберутся все, предупредил девчонок, чтоб не пугались, не падали в обморок, и направил свет фонарика под песчаный обрыв. И тут все увидели два белых человеческих черепа. Вода, очевидно, вымыла их из-под обрыва, и они спокойно лежали на песке, темнея пустыми глазницами.

Все испуганно замерли, лишь Игорь подошел, поднял один-из черепов.

— Ну, здравствуй, красавица! — сказал он серьезно-печальным голосом.

— Откуда ты знаешь, что это женщина? — спросил его Борода.

— Забыл, что ли, я ведь без пяти минут доктор. Уж женщину от мужчины и по черепу как-нибудь отличу… Мда-а… Завидная верность… Так что шапки долой: перед нами Ромео и Джульетта.

— Не юродствуй! — Эля подскочила к нему, выхватила из рук череп, положила рядом с другим на прежнее место на песке. — Может быть, они и в самом деле любили друг друга, а ты!.. Ты!..

— Подумаешь! А что я сказал? — Игорь недоумевающе обернулся к ребятам. — Чо я такого сказал-то? Чего это она на меня налетела? У нас в анатомичке…

— Ну и топай в свою анатомичку! — снова взорвалась Эля.

— Ребята, да вы что? — попытался вмешаться Борода. — Из-за чего разгорелся сыр-бор? — он протягивал руку то к одному, то к другому, взывая: — Ну, Игорь, ну, Эля!

Эля заплакала:

— Я знала, я чувствовала: что-то должно было случиться. Не может быть так хорошо, так бездумно хорошо… Я знала, я чувствовала…

— Успокойся, ну что ты? — обняла ее Верочка. — Пойдем, пойдем в палатку. Да ты вся дрожишь… Успокойся. Разве ж так можно?

Все еще плача, Эля обернулась, сказала:

— По… похоронить надо…

— Хорошо, похороним, — заверил ее Борода. — Ты, главное, не волнуйся. И зачем только я вас позвал сюда?

— Вот тебе и счастливый денек, — невесело усмехнулся Игорь, когда все вернулись к палаткам. Он подбросил в костер дров, сел у огня, глядя в него задумчивыми глазами…

Так и просидел он всю ночь у костра. А в палатке всю ночь проплакала Эля.

— Я тебя решительно не понимаю: из-за чего ты плачешь? — утешала ее Вера.

Эля и сама не знала, отчего она плачет. Может, и знала, только боялась себе в этом признаться… Никто ей до сих пор так не нравился, как Игорь. И умный, и красивый, и веселый, а вот душа-то, оказывается… И слезы ручьями лились из ее глаз — обидные, горькие слезы.

…Назавтра, как и обещал Борода, они перезахоронили черепа — чуть выше того места, где их нашли, — у крутого обрыва, под тремя соснами. Аккуратно засыпали песком, сверху приложили два камня, а к камням прислонили букетики цветов. Это Вера догадалась, нарвала где-то желто-синих цветов иван-да-марьи… Постояли молча, обнажив головы, как на настоящих похоронах, и лишь потом вернулись к своим палаткам.

Над озером вставало ясное чистое утро. Казалось, свет лился отовсюду: сверху, с боков, снизу — мерцал, струился, сверкал… Разливанное море света. Но никому не хотелось ни петь, ни плясать, ни купаться. Настроение у всех было подавленное.

Не сговариваясь, но как-то все разом начали собираться домой. Лишь один Борода не хотел уезжать.

— В чем дело, ребята? — уговаривал он всех. — Вы как маленькие. Как будто никогда смерти не видели… Вы посмотрите, какое солнце, какое небо, какой песок! Сочи! Да что там Сочи — Рио-де-Жанейро! А вы убегаете от такой красоты… Ну, поссорились — так помиритесь же! С кем не бывает?

— Да не в этом дело, Вадим.

— А в чем? В чем? Объясните мне, темному. Может быть, и я дорасту до вашего высокого интеллекта?

Но объяснять ему никто ничего не стал, лишь Игорь сказал как отрубил:

— Раз решили, значит, сматываемся. И точка. Приговор обжалованию не подлежит…

Эля на прощанье опять пришла в маленькую — под сосной — пещерку. Она опустилась наземь, прижалась ухом к песку. Земля молчала. Лишь наверху сосна шумела своими иголками, да плескалась волна, набегая на берег.

Эля лежала долго, очень долго, все вслушивалась… Наконец откуда-то издалека, будто с другого края земли, до нее донесся тонкий, дребезжащий, прерывистый звук — будто звонили колокола. Но, заглушая эти чарующие звуки, громко заскрипел под ногами песок — подошел Игорь. Он остановился чуть поодаль, словно боясь помешать Эле, тихо сказал:

— Ты, пожалуйста, прости меня, Эля. За эту ночь я многое передумал…

Она не ответила, потому что не слышала его слов. Сквозь шуршанье сосны и всплески озера, сквозь тишину ясного мирного неба прижатое к песку ее нежное ухо ловило совсем другие звуки — светлые и печальные, мрачные и суровые… Они, эти звуки, тревожили и томили душу, хотя Эля и не могла понять: откуда все-таки эти звоны? Звоны, далекие, как эхо…