Под другой сосной разгорался иной спор:
— На кабана разве теперь поохотишься? Выдумали какие-то лицензии…
— Лицензий не было, — кабаны водились. Ввели лицензии — кабаны исчезли.
— Испугались лицензий!
— А зачем мне лицензия? Я и так на прошлой неделе одного уложил. Пудов восемь потянет.
— Гляди, как бы он тебе в копеечку не обошелся. За каждого кабана семьдесят пять рубликов штрафа.
Иван Макарович все оглядывался по сторонам, искал Веру Сергеевну. Ведь он просил ее непременно прийти, и она обещала. Однако ее нигде не было видно. Зато он увидел Надежду. Смотри-ка, как нарядилась! Надела вишневое платье с кружевами по вороту, прическу сделала.
— Видишь, какая красивая у тебя жена, — сказала Марина Квакина, подталкивая его к Надежде. — И такую-то красавицу ты заставляешь под коровами сидеть. Была бы я женой председателя!..
— Ну, и что б ты сделала? — спросила Надежда.
— А вот что!
И Марина потянула Ивана Макаровича на круг.
— Эй, оркестранты, сыпаните-ка нам с председателем «барыню»!
Раньше Иван Макарович плясал. И на гармони играл. Считался лучшим гармонистом в Снегиревке. Марина знала это и поэтому, выйдя на круг, поводила плечами и глазами, зазывала:
Выходи, милой, плясать,
Покажи сноровочку.
Разутешь меня скорей,
Несчастную девчоночку…
— Иди, чего стесняешься? — подтолкнула и Надежда мужа. — Раз люди просят!
Просили не только люди, просилась и душа. Давно не плясал Иван Макарович, не отводил ее, бедную, и так вдруг захотелось. Будто свежий холодок прошел где-то под сердцем.
— И-эх! Где наше не пропадало!
Он вышел на круг, но в первом колене, с выходом, лишь прошелся по нему, широко расставив руки, слог но приглашая всех последовать его примеру. Потом остановился, подался корпусом чуть назад и ударил дробью. Сначала дробь была крупной, размашистой, но с каждым тактом все мельчала и мельчала, пока не слилась в один протяжный, колеблющий землю звук.
Вокруг него носилась Марина. Она то приближалась к нему, то удалялась от него и вдруг, остановившись, будто споткнувшись обо что-то, заводила:
Приходи ко мне, милой,
Приходи-ка в середу…
— Марина, бесстыжая! Председателя б постеснялась!
— А чего его стесняться? Чай, сам не первый раз замужем!
Но Иван Макарович не слышал. Он так был увлечен пляской, что, казалось, ничего вокруг себя не видел, не замечал. Даже оркестранты вытянули головы, с любопытством глядя на пляшущего председателя колхоза — им небось в диковинку, а свои знают, не раз видели, правда, в последнее время все реже и реже. Может быть, поэтому и сгрудились все вокруг, даже мужики отчалили от столов, хотя на них кое-что еще стояло под лопухами.
Иван Макарович и сам чувствовал, что пляшет хорошо, не повторяясь ни в чем, выдавая все новые и новые коленца и постепенно как бы пьянея от азарта пляски. И вот уже закружилось все: сосны, люди, земля и небо, какой-то огневой вихрь подхватил его душу и помчал над лесами и пашнями, над реками и озерами. Ощущение и в самом деле было такое, что он словно летит над всем этим поющим, кричащим, грохочущим, молчащим миром, летит и не может остановиться.
Оркестранты и те устали и с мольбой поглядывали по сторонам: «Эй, кто-нибудь, остановите его!»
Но никто не хотел останавливать. Наоборот, захваченные ритмом русской «барыни» люди и сами стали приплясывать, но на месте, в круг же никто не решался войти, боясь осрамиться.
Иван Макарович сам остановился, почувствовав, что куда-то падает, в какую-то темную бездну. Мужики подхватили его под руки, усадили на скамейку, а Надежда подошла и, как когда-то в молодости, вытерла ему кружевным платочком вспотевший лоб.
— Ох, Ваня, на тебя и угомону нет.
Немного отдохнув, Иван Макарович встал, прошелся меж сосен, снова оглядываясь. «Ну, где же Вера? Вера Сергеевна? Почему ее не видать?»
— Иван Макарович! А я вас ищу!
Он увидел спешившую к нему секретаршу Нину.
— Что случилось?
— Ой, Иван Макарович!.. — Нина торопилась, запыхалась, никак не могла выговорить. — Вас вызывают… Срочно.
— Куда?
— В райком.
— Нина, сколько тебя раз учить! — упрекнул ее председатель. — Сказала б, что меня нет.
— Я так и сказала. Все равно говорят: разыщите. Хоть из-под земли достаньте! Срочно нужен.
— Вот так всегда, — недовольно пробурчал Иван Макарович, садясь в машину, — как нам жениться, так и ночь коротка.
10
— Вы почему же, товарищ Исачкин, не выполняете решения бюро райкома? — такими словами на пороге своего кабинета встретила его разгневанная Анна Максимовна.
— Какое решение?
— Не прикидывайся, Иван Макарович. Сам знаешь какое.
— Теряюсь в догадках, — пожал плечом Иван Макарович, — их так много…
— Ах, теряешься? А как устраивать коллективные пьянки!..
«Вот оно что…»
Конечно, Иван Макарович знал, что проведение колхозных праздников такого рода начальством не одобрялось. Особенно в последнее время. Случилось это после того, как в колхозе «Правда» на празднике Весны и Труда утонул в озере колхозный механизатор Венька Гавриков. Утонул бы в какой другой день — ничего, а то во время праздника. На виду у районного руководства. Причем утонул на спор. Пьяные дружки подзадорили: дескать, слабо переплыть озеро? Озеро было нешироким, и Венька не раз его переплывал, но, во-первых, не весной, а летом, во-вторых, трезвый. А тут от студеной воды зашлось разгоряченное сердце, и он пошел ко дну, едва отплыв от берега, Веньку тут же вытащили, но не откачали. С тех пор и запретили такие празднества. Иван же Макарович на заседании бюро райкома с таким решением не согласился и единственный из членов бюро голосовал против.
Сейчас он попробовал напомнить об этом секретарю райкома, но она перебила его:
— Это не имеет никакого значения: был ты за или против. Решение райкома состоялось, и выполнение его обязательно для всех коммунистов! Слышишь — для всех!
Анна Максимовна не пригласила даже присесть Ивана Макаровича, и он стоял перед ней как провинившийся второгодник.
— Свое персональное, единоличное мнение нужно было доказывать до принятия решения!
— Я и доказывал. Тогда доказывал и сейчас убежден. Нужна ведь людям хоть какая-то отдушина. Работать на уборке день и ночь, работать на пределе сил и возможностей. Без сна, без отдыха! И вот уборка хлеба завершена. Передышка перед копкой картошки. Почему же не отдохнуть, не повеселиться после трудов праведных? И не за углом, на троих, как говорится, на честном пиру. Испокон веков так делалось у нас в России. Я еще помню послевоенные наши праздники. Ничего не было, а веселились от души. Теперь же всего вдоволь. Люди уже забыли, как это радоваться вместе!
— Ты говоришь красно, — проговорила задумчиво Анна Максимовна, — но ведь с твоим мнением члены бюро не согласились? Не согласились. Стало быть…
— Где уж им согласиться, если вы против…
— Не согласились и правильно сделали — иначе до чего мы можем докатиться!
— До чего? — усмехнулся Иван Макарович. — Все равно пьют. Только в одиночку. А мы закрываем глаза, будто ничего не видим. Будто наша хата с краю.
— Вот что, — сказала Анна Максимовна. — Ты мне тут агитацию не разводи. Не с краю, нет! Но и поощрять коллективные пьянки!.. Знаю я твою манеру: вроде бы соглашаться, а делать все по-своему. Вот и сегодня устроил, понимаешь ли, праздник, а на поверку самое что ни на есть игнорирование решения райкома партии. Но я не позволю!..
Анна Максимовна еще долго отчитывала его, шагая из угла в угол своего кабинета, но Иван Макарович за десять лет работы председателем уже ко всему привык, поэтому терпеливо стоял опустив голову и лишь переминался с ноги на ногу, как застоявшийся в конюшне конь. Нужно было просто-напросто переждать, пока начальство не выплеснет всего своего возмущения. Но, видно, и молчание не всегда обезоруживает оппонента. Анна Максимовна продолжала горячиться:
