«Сдес зарыт труп Ивана Федорова Лисиченки погипшево через Феклу Климову загорячую к ней любов».
— Что это? — обернулась она к Ивану Макаровичу. — Кто-нибудь пошутил, да?
— Ну почему? — серьезно ответил тот. — Настоящий могильный камень.
— Но ведь непохоже, чтобы здесь было кладбище.
— Самоубийц на кладбищах и не хоронили.
— Самоубийц?
— Я еще с детства помню, — сказал Иван Макарович, — мне бабушка рассказывала. Жил знаменитый сапожник Лисиченко. И полюбил он поповскую дочку Феклу. А та на него никакого внимания. И вот однажды он пришел к ней и полоснул себя по горлу сапожным ножом.
— А Фекла? — помолчав, спросила Вера Сергеевна.
— А Фекла, каждый раз проходя мимо этого камня, плевала на него. Угрызения совести ее не мучили.
— Неправда, — возразила Вера Сергеевна, — что плевала — неправда. Это не в характере русской женщины, тем более женщины, которую любили.
— Может быть. За достоверность фактов не ручаюсь. Однако этот факт, — он показал на камень, — налицо. Его поставил брат Ивана Лисиченки, тоже сапожник. Мне, бывало, бабушка рассказывает, а сама плачет. Только она почему-то жалела не Ивана Лисиченка, а Феклу.
— Феклу и надо жалеть, — согласилась Вера Сергеевна, — не ответить на такую любовь…
Неподалеку от большого могильного камня оказался еще один — поменьше, красный, гладкий, словно отполированный. Из-под него выбивалась струйка воды. Она поднималась чуть выше камня, но, обессиленная, падала на него, расплескивая мелкие брызги. Брызги, вобрав в себя цвет камня, сами казались красными и падали на него, как капли крови.
— Жутко здесь как-то, — поежилась Вера Сергеевна, — и лес гудит. Страшно.
— А я, наоборот, люблю здесь бывать, — сказал Иван Макарович, — устанешь от всяких дел, придешь, посидишь на камне… Никто ведь не знает про этот камень. Я сам только в прошлом году его обнаружил. Комплекс хотели здесь строить, пошли место высматривать, слышу: что-то булькает, ручей не ручей. Подошел, смотрю — могила. Почему здесь, среди леса? И как он вообще на это решился?
— Вы же сами сказали: любовь. Единственная. Неповторимая.
И вдруг он быстро шагнул к ней, обнял за плечи:
— Я не хочу, чтоб вы уезжали. Слышите? Не хочу. Я не знаю, что со мной, не могу объяснить, но вечером, когда светится в темноте ваше окошко… И все наделала молния. Маленький круглый шарик. Зачем вы хотели его схватить? Зачем?
— Не знаю, — медленно произнесла Вера Сергеевна, освобождаясь из его объятий. — Если б можно было все в этой жизни объяснить. Хотя бы самим себе. Не знаю…
5
Катя поджидала Петьку у поворотки на Старый двор. Он будет ехать тут на тракторе, а она как выскочит, как закричит: «Ага, попался!» Петька испугается и наутек. А она сядет на трактор и поедет как барыня. Только разве Петька испугается? Никуда он не побежит, а моргнет своими глупыми глазищами и спросит: «Ты что — с луны свалилась?»
Она сидела, прислонясь головой к изгороди — от коров, чтоб в огороды не забредали, — и думала: как заставить Петьку научить ее управлять трактором? Просьбами — не помогает. Грозьбами — не боится. А что, если вообще перестать с ним разговаривать?
Солнце припекало ей голову, скошенная стерня колола ноги, а тут еще муравьи почуяли сладкое — так и лезли в карман за конфетами. Катя стряхивала муравьев с платья, корила их:
— Ну, чего навалились на дармовщину? Я конфеты Петьке берегу. За конфеты он меня на тракторе покатает. Вы тоже хотите на тракторе?
Прошла мимо тетка Марина — торопилась домой с фермы, — все же приостановилась, спросила:
— Ты кого это тут дожидаешься, а, Кать?
— Никого.
— Матери бы лучше помогла.
— Я ей в обед помогаю.
— Ну, посиди, посиди, может, чего и высидишь…
И тетка Марина прошествовала мимо. Катя украдкой показала ей вслед язык, но, услышав, как затарахтел трактор, мигом вскочила, выбежала на дорогу:
— Петечка, я тут!
Трактор остановился.
— Садись, — хмуро пригласил Петька.
— Нет, я не кататься, я хочу, чтоб ты меня поучил.
— Чего, чего? — Петька так сощурил глаза, что их совсем не стало видно.
— Ага, Петечка, сам умеешь, а меня научить не хочешь.
— Твой папка так тебя научит!
— А как он узнает?
Петька немного подумал, а когда он думал, то становился похожим на лягушонка: глаза выкатывались, а нижняя губа оттопыривалась.
— Не имею морального права, — наконец вымолвил он.
— Какого права?
— Морального. Трактор не мой, а мамкин.
— Вот и врешь, Петечка, — с обидой произнесла Катя, — трактор колхозный, значит — всехний. А я тебе за это конфет дам.
— Конфетами покупаешь? — обиделся Петька. — Нужны мне твои конфеты… От кашля. — Но он все-таки не уехал, а, чуть подвинувшись на сиденье, сказал: — Ладно, садись.
Катя быстренько подобрала подол платья, зажала его меж колен и взялась за руль.
— Ехать — нажимай рычаг сюда, остановиться — сюда, — начал пояснять Петька.
Кате уже не раз случалось ездить с Петькой на тракторе, поэтому она давно знала, что нужно делить. А вот как делать? Да еще в присутствии Петьки.
— Петь, сойди с трактора, — попросила она.
— Это еще зачем?
— Я хочу сама, одна. Не бойся, я умею. А то я тебя стесняюсь…
— Вот дура! — рассердился Петька, но послушно спрыгнул наземь. — Езжай давай!
Намертво вцепившись в руль и глядя через него на педали, Катя напряглась вся, пытаясь сдвинуть трактор с места.
— Куда глядишь? — крикнул стоявший рядом Петька. — Вперед гляди!
Катя глянула вперед, увидела пыльную, с разбитой колеей дорогу, а там дальше — длинное здание фермы, над фермой кружилось воронье… И — поехала.
Петька бежал рядом, кричал:
— Молодец! Не дави сильно на газ! Куда опять глядишь? Тьфу, недотепа…
— Сам ты недотепа!
Она имела право так сказать — чувствовала, что имела, потому что все-таки ехала. «А Петька еще ругается… Говорил — страшно. А ничуточку и не страшно. Наоборот — даже интересно и весело. Вот как нажму сейчас на газ, раз и Петьку обгоню. Что это он там кричит?»
— На муфту жми! — кричал Петька.
А где она, эта муфта, где проклятая?
Пока ноги, мешая одна другой, судорожно искали педаль, трактор вдруг вывихнулся в сторону, вылез из колеи и двинулся в поле.
— Куда ты? Стой, стой, говорю!
Она бы рада остановиться, но как?
— Петечка, не могу, — взмолилась Катя, — тормоза нету-уу!
— Как это нету? Как нету? — Петька уже исходил криком. — Ты не левой ногой ищи, а правой!
Катина нога наконец нащупала тормоз. Трактор подпрыгнул на кочке, как взнузданный конь, и замер.
«Как хорошо, — подумала Катя, оглядываясь, — все-таки я проехала. Хоть чуточку, но сама». Но тут же вспомнила, как Петька ругался на нее, и приготовилась к самому худшему. Как подбежит сейчас, как ударит!
Но Петька, вот чудак, вместо того чтоб ударить ее, вдруг протянул руку и улыбнулся:
— Ну, с первым тебя боевым крещением!
— С каким крещением? — удивилась она. — Я ж тормоз потеряла.
— Потеряла, а потом нашла. Значит — соображаешь. А в нашем деле главное — сообразить.
Катя от радости хотела поцеловать Петьку, но он, уловив ее движение, недовольно дернулся всем телом, и она только спросила:
— А правда, я не очень испугалась?
— Правда, правда, гляди папке не похвастайся.
— Что я, совсем дурочка?
— Кто тебя знает… Кричишь: «Тормоза нету!» А он вот, голубчик…
Петька по-хозяйски оглядел кабину: все ли на месте?
— Петечка, — попросила Катя, — разреши мне еще разочек проехать.
— Нет уж, дудки!
Петька презрительно взглянул: дескать, что ты понимаешь в колбасных обрезках? И нажал на газ.
Катя достала из кармана конфеты. Одну сунула себе в рот, а другую положила на щиток, прямо Петьке под нос. Пусть-ка не возьмет, когда слюнки потекут.
— Убери! Не мешай! — прикрикнул Петька.