— Ты что, оглохла? Забава телится!..

Подхватилась Надежда — ведро с водой опрокинула.

— Ох ты, никудышная, — корила она себя, спеша к проходу, — она уж давно меня зовет, а я — как оглашенная…

Мокрого, скользкого теленочка доярки осторожно положили на солому, и Забава принялась его облизывать.

— Ну вот, — облегченно вздохнула Надежда и повернулась к Марине, — а ты говорила — к слезам… Неверная, выходит, твоя примета.

— Может, и неверная, — согласилась та. — Не я ее выдумала. А ты с радости словно бы не в себе. Поглядела бы — бычок или телочка?

— Телочка, телочка, — засмеялась Надежда, — кормилица…

Стали думать, как назвать новорожденную.

— Лысуня, — предложила Надежда.

— Иди ты со своей Лысуней, — сказала Марина. — Надо что-нибудь посовременней. Фантазия, например, или Акселератка.

Подошел скотник Никита.

— Ишь, какая красавица. Рекордсменкой будет. В Москву вместе поедем. На выставку.

— Понравилось, — подмигнула товаркам Марина, — в одной клетке с быком сидеть. И чтоб тебя люди разглядывали.

— А что? Интересно! — засмеялся Никита. — Они нас разглядывают, а мы их. Кого я только там не перевидел! И белых, и черных, и желтеньких. Как яичко на пасху. А уж одеты! Не то, что вы — каждый день все в тех же халатах. Тьфу, смотреть на вас и то муторно!

— А то ты красавец! Да твой бык и то красивше тебя!

Надежда не слушала их перебранку, торопилась управиться с дойкой.

«Вот нескладеха, — запоздало корила она себя, — не взяла с собой Катьку. Она бы мне скоренько помогла. Да и теленочка хотела поглядеть. А теперь обидится: дескать, нарочно спать заставила…»

Мысли ее были суетливые, перескакивали с одного на другое, а руки тем временем делали свое дело: закрепляли соски, включали аппараты, сливали молоко в бидоны. Молока было много, и Никита, видя, что Надежда не справляется, подошел к ней:

— Давай подмогну, а то надорвешься, мужик любить перестанет.

— У тебя одно на уме. Седина в бороду, бес в ребро…

— Гляди, Надежда, пока ты с коровами возишься, как бы твой Иван к молодой не переметнулся.

— По себе судишь, Никита? — обожгла его взглядом Надежда.

— А хошь бы и по себе! Я тебе так скажу: как нашему брату за сорок перевалило, дюже мы охочи до молодого тела…

И он облапил проходившую мимо Марину. Та, недолго думая, хрястнула его кулаком:

— Думаешь, раз меня мужик бросил, то и лапать можно? Я тебя как лапну, что и лапалки отобью.

— Ничего, — потер скулу Никита, — зато пенсию хорошую назначат.

— Это за что ж тебе пенсию?

— А как же? На рабочем посту, стало быть, производственная травма.

— Ну, и шут ты, Никита…

Возвращалась Надежда с утренней дойки совсем раздосадованная. Разбередил ей душу Никита: «Как нашему брату за сорок перевалит…» Неужто и Ваня такой же? Да ведь и то рассудить: не пара она ему, ох не пара. И годами постарше, и умом потяжельше. Да и грамотенкой послабже.

Всю жизнь это мучило ее, терзало, хоть раньше Надежда над этим реже задумывалась. Говорят, мужику от бабы что нужно? Чтоб любила жарко. Нет, мало, видать, любить, еще что-то нужно. А что — Надежда не знала. Только чувствовала: не тянет к ней больше Ваню, не тянет. Вторую неделю на диване спит. Может, и вправду кто-то у него есть?

От одной этой догадки все похолодело внутри у Надежды, а глазам, наоборот, сделалось жарко. Она подставила лицо ветру, чтоб обдувал разгоряченные щеки, сушил непрошеные слезы.

«Не смей так думать о нем! — твердила она себе, но через минуту, забываясь, опять думала: — Раньше вон какой ласковый был. А теперь? Что теперь? Годы не те. Да и устает он, выматывается. Уставшему какие ласки? Наденькой звал… В ухо любил целовать…»

— Бессовестная, — стыдила она себя вслух, — о чем вспоминаешь. Ну, было и прошло. Каждому овощу свой срок. Хорошо хоть, что было. Так что не жаловаться, а спасибо судьбе говорить. В ножки ей кланяться…

Ничего нельзя предугадать заранее. Правда, вчера, возвращаясь с планерки — во время жатвы планерку перенесли с утра на вечер, — Иван Макарович заметил небольшое, выплывающее из-за леса облако. Может быть, он и не обратил бы на него внимания — облако не туча, если бы не странный его цвет — темно-лиловый, как жар потухающего костра. Подивился, глядя на облако: «Красота-то какая!» А что эта красота может обернуться бедой, и в мыслях не было…

Жатва шла своим чередом: уже убрали комбайнами шестьдесят гектаров озимых, гектаров сорок сжали жатками, и рожь доспевала теперь в валках. Погода стояла отличная. И вдруг…

Иван Макарович спокойно завтракал, просматривая непрочитанную вчерашнюю газету, и тут услышал затарахтевший под окном мотоцикл. Бригадир третьей бригады пожаловал.

«Что там еще случилось?» — забеспокоился председатель, потому что знал: Захарыч — мужик обстоятельный и зря, да еще в такую рань, беспокоить не станет.

— Заходи, чем порадуешь? — пригласил бригадира.

Но Николай Захарович, прежде чем войти, долго топтался на пороге, обмахивая веником заляпанные грязью сапоги.

— Да заходи, что ты там возишься!

Николай Захарович ступил через порог, снял кепку. Вокруг головы у него топорщился венчик седых волос, отчего голова напоминала одуванчик.

— Беда у меня, председатель. Градом весь озимый клин побило.

— Каким градом? — не поверил Иван Макарович. — Что вчера, что сегодня — чистое небо.

— В том-то и дело. Полосой прошел. Как ножом срезал.

— Когда?

— Видать, ночью. Ты вчерась видел — облако на закат плыло? С него небось и полоснуло. Весь клин. Гектаров двадцать.

— А яровые?

— Не зацепило. Стоят.

— Ладно, сейчас доскочим, поглядим.

— Что глядеть? — уныло произнес Николай Захарович. — Я уже все выглядел. Лежит рожь, будто косой подрезанная. Ты не глядеть, Иван Макарович, а давай-ка мне лучше Федора Драча, потому как моим механизаторам там не справиться.

— Заболел наш Федор.

— Тогда ребят его отряжай.

— Значит, ломать весь график? Сколько раз я тебе говорил: отдавай своих механизаторов на курсы повышения. Все их выгораживаешь: ездить, дескать, далеко. А как что, так плачешься…

— Не дашь? — Венчик на голове Николая Захаровича взъерошился, как гребень у петуха перед дракой.

— Нету у меня людей, понимаешь!

— Ну, гляди, Макарыч, как бы потом не раскаяться.

Бригадир натянул на голову картуз с длинным лакированным козырьком, не спеша надел кожаные перчатки.

— А ты что — вроде грозишься? Да что ты мне сделаешь?

Николай Захарович уже заводил свой мотоцикл.

— А вот скажу своим девкам, чтоб за ваших ребят замуж не шли.

— И послушаются?

— А то!

— Ну и хитер ты, Захарыч. Сидишь там, в своем Ополье, как удельный князь. Рад, что бригада самая отдаленная…

Он вернулся в дом, снял телефонную трубку.

— Алло, гараж. Это ты, Саблин? Ну, здорово, главный. Погляди-ка, не выехали там братья Драчи? Хорошо, тогда задержи их покамест. Я сейчас подскочу. А ты приготовь подъемники. Какие? Которыми полеглый хлеб убирают!

Он в сердцах бросил на рычаг трубку.

— Не знает, какие подъемники. Ну и специалистов мне бог послал. С дипломами…

Братья Драчи, Сергей и Виктор, копошились у своего комбайна, но, как только председатель подошел к ним, выпрямились и с недоумением уставились на него. Были они совсем не похожи на отца, все в мать:

— Мы тут живем и в ус не дуем, — вместо приветствия проговорил председатель, — а в третьей бригаде всю рожь градом положило. Так что придется вам, ребята, перебираться в третью бригаду, нужно спасать побитую рожь.

— Всегда у Захарыча не так, как у людей, — проговорил один из братьев — Сергей, — вот чертов одуванчик!

Пока механизаторы прилаживали к комбайну подъемники, Николай Захарович сидел в сторонке, курил, молча наблюдая за работой.

— Признайся, — сказал ему Сергей, — чем ты прогневил господа бога, Захарыч, что среди ясного неба на тебя вдруг град повалил? Согрешил небось с какой-нибудь молодайкой?..