Скоро я получу ответ, подумал я. Сняв галстук, я медленно пошел по коридору, выключив все оставшиеся светильники.

Что бы вы себе ни говорили, сколько бы вы ни прочитали, сколько бы брифингов ни получили, сколько бы ветеранов предыдущих администраций ни набрали, ничто не подготовит вас к первым неделям в Белом доме. Все новое, незнакомое, чреватое последствиями. Подавляющее большинство ваших высокопоставленных назначенцев, включая секретарей кабинета министров, находятся в нескольких неделях, а иногда и месяцах от утверждения. По всему комплексу Белого дома можно увидеть сотрудников, которые получают необходимые удостоверения личности, спрашивают, где припарковаться, учатся обращаться с телефонами, выясняют, где находятся туалеты, заносят коробки в тесный коридор офисов в Западном крыле или в более просторные помещения в соседнем здании исполнительного офиса Эйзенхауэра (EEOB), стараясь при этом не выглядеть совершенно ошеломленными. Это похоже на день переезда в студенческом городке, только большая часть людей среднего возраста, в костюмах, и вместе с вами им поручено управлять самой могущественной страной на Земле.

Мне не пришлось беспокоиться о переезде, но мои дни были сплошным вихрем. Будучи свидетелем того, как спотыкания на выходе из ворот мешали Биллу Клинтону в течение первых двух лет его правления, Рам намеревался воспользоваться медовым периодом после выборов, чтобы сделать некоторые вещи.

"Поверьте мне", — сказал он. "Президентство — это как новый автомобиль. Она начинает обесцениваться с той минуты, когда вы выезжаете на ней со стоянки".

Для создания раннего импульса он поручил нашей переходной команде определить предвыборные обещания, которые я мог бы выполнить одним росчерком пера. Я подписал указ о запрете пыток и начал процесс, который должен был занять год, по закрытию американского военного центра содержания под стражей в Гуантанамо, Куба. Мы ввели одни из самых жестких правил этики в истории Белого дома, включая ужесточение ограничений на лоббистов. Через несколько недель мы заключили соглашение с лидерами Конгресса о том, чтобы охватить еще четыре миллиона детей Программой медицинского страхования детей, а вскоре после этого мы отменили мораторий президента Буша на финансируемые из федерального бюджета исследования эмбриональных стволовых клеток.

На девятый день своего пребывания в должности я подписал свой первый закон: Закон о справедливой оплате труда Лилли Ледбеттер. Этот закон был назван в честь непритязательной жительницы Алабамы, которая в конце своей долгой карьеры в компании Goodyear Tire & Rubber Company обнаружила, что ей регулярно платили меньше, чем ее коллегам-мужчинам. Как и полагается в делах о дискриминации, дело должно было быть беспроигрышным, но в 2007 году, вопреки всякому здравому смыслу, Верховный суд отклонил иск. По словам судьи Сэмюэля Алито, согласно разделу VII Закона о гражданских правах, Ледбеттер должна была подать иск в течение 180 дней после того, как дискриминация впервые имела место, то есть через шесть месяцев после того, как она получила свою первую зарплату, и за много лет до того, как она действительно обнаружила неравенство в оплате труда. Более года республиканцы в Сенате блокировали принятие корректирующих мер (а президент Буш обещал наложить вето в случае их принятия). Теперь же, благодаря быстрой законодательной работе нашего ободренного демократического большинства, законопроект лег на небольшой церемониальный стол в Восточной комнате.

Мы с Лилли подружились во время предвыборной кампании. Я знала ее семью, знала о ее трудностях. В тот день она стояла рядом со мной, когда я ставила свою подпись под законопроектом, используя для каждой буквы своего имени отдельную ручку. (Ручки будут служить на память Лилли и спонсорам законопроекта — хорошая традиция, хотя из-за этого моя подпись выглядела так, будто ее написал десятилетний ребенок). Я думала не только о Лилли, но и о своей матери, и о Туте, и обо всех других работающих женщинах по всей стране, которых когда-либо обходили стороной при продвижении по службе или платили меньше, чем они того стоили. Законодательство, которое я подписывала, не отменит вековую дискриминацию. Но это был хоть какой-то шаг вперед.

Вот почему я баллотировался, сказал я себе. Вот что может сделать офис.

В течение первых нескольких месяцев мы выдвигали и другие аналогичные инициативы, некоторые из них привлекли скромное внимание прессы, другие были замечены только теми, кого они непосредственно касались. В обычное время этого было бы достаточно, ряд небольших побед, пока наши более крупные законодательные предложения по здравоохранению, иммиграционной реформе и изменению климата проходили свой путь через Конгресс.

Но это были не обычные времена. Для общественности и прессы, для меня и моей команды только один вопрос имел реальное значение: Что мы собирались сделать, чтобы остановить крах экономики?

-

КАК БЫ СЛОЖНОЙ ни казалась ситуация до выборов, только на встрече в Чикаго в середине декабря с моей новой экономической командой, чуть более чем за месяц до того, как я был приведен к присяге, я начал осознавать масштабы того, с чем мы имеем дело. Кристи Ромер, чья веселая манера поведения и рассудительный стиль напоминали маму из телевизионной комедии 1950-х годов, начала свое выступление с фразы, которую она услышала от Аксельрода на одной из предыдущих встреч.

"Господин избранный президент, — сказала она, — это ваш святой момент".

Смешки быстро стихли, когда Кристи провела нас по ряду графиков. Поскольку более половины из двадцати пяти крупнейших финансовых учреждений Америки либо потерпели крах, либо слились, либо провели реструктуризацию, чтобы избежать банкротства в течение предыдущего года, то, что началось как кризис на Уолл-стрит, теперь основательно заразило экономику в целом. Фондовый рынок потерял 40 процентов своей стоимости. На 2,3 миллиона домов были поданы заявления о лишении права выкупа. Благосостояние домохозяйств упало на 16 процентов, что, как позже отметит Тим, более чем в пять раз превышало потери, произошедшие после краха рынка в 1929 году. И все это на фоне экономики, которая уже страдала от постоянного высокого уровня бедности, снижения доли мужчин трудоспособного возраста, которые действительно работали, падения роста производительности и отставания медианной заработной платы.

И мы еще не достигли дна. По мере того как люди становились беднее, они переставали тратить деньги, а растущие убытки заставляли банки прекращать кредитование, что ставило под угрозу все больше предприятий и рабочих мест. Ряд крупных розничных компаний уже разорились. GM и Chrysler двигались в том же направлении. Новостные станции ежедневно передавали сообщения о массовых увольнениях в таких компаниях "голубых фишек", как Boeing и Pfizer. По словам Кристи, все стрелки указывали в направлении самой глубокой рецессии с 1930-х годов, причем потери рабочих мест — по оценкам, только в ноябре они составили 533 000 человек — скорее всего, станут еще хуже.

"Насколько хуже?" спросил я.

"Мы точно не знаем, — ответил Ларри, — но, вероятно, речь идет о миллионах". Он объяснил, что безработица обычно является "запаздывающим индикатором", то есть полный масштаб потери рабочих мест во время рецессии проявляется не сразу, и обычно продолжается долгое время после того, как экономика снова начинает расти. Более того, экономика обычно гораздо медленнее восстанавливается после рецессий, вызванных финансовыми кризисами, чем после рецессий, вызванных колебаниями делового цикла. В отсутствие быстрого и агрессивного вмешательства федерального правительства, по расчетам Ларри, шансы на вторую Великую депрессию были "примерно один к трем".