Я занял место рядом с ней на диване. "Ты в порядке?" спросил я.

Мэриан пожала плечами и продолжала смотреть на телевизор. Она сказала: "Это уже слишком".

"Я знаю". Я взял ее руку и сжал ее, и несколько минут мы сидели в дружеской тишине. Потом вдруг на экране телевизора мелькнуло мое лицо, и ABC News объявил, что я стану сорок четвертым президентом Соединенных Штатов.

Комната взорвалась. Крики были слышны по всему коридору. Мы с Мишель поцеловались, и она отстранилась, чтобы посмотреть на меня, смеясь и качая головой. Реджи и Марвин бросились обнимать всех. Вскоре вошли Плауфф, Экс и Гиббс, и я несколько минут потакал им, пока они перечисляли результаты по штатам, прежде чем сказать им то, что я знал как правду — что, как и все, что я сделал, это их мастерство, тяжелая работа, проницательность, упорство, преданность и сердце, а также приверженность всей команды, сделали этот момент возможным.

Остальная часть вечера для меня сейчас как в тумане. Я помню телефонный звонок Джона Маккейна, который был так же любезен, как и его речь об уступке. Он подчеркнул, как Америка должна гордиться созданной историей, и пообещал помочь мне добиться успеха. Были поздравительные звонки от президента Буша и нескольких иностранных лидеров, а также разговор с Гарри Ридом и Нэнси Пелоси, в обеих фракциях которых были очень хорошие ночи. Я помню встречу с девяностооднолетней матерью Джо Байдена, которая с удовольствием рассказывала мне, как она ругала Джо за то, что он даже не подумал о том, что его не будет в билете.

В тот вечер в Грант-парке собралось более двухсот тысяч человек, сцена была обращена к сверкающему горизонту Чикаго. Я и сейчас мысленно вижу некоторые лица, смотревшие на меня, когда я выходил на сцену: мужчины, женщины и дети всех рас, некоторые богатые, некоторые бедные, некоторые знаменитые, некоторые нет, некоторые улыбались в восторге, другие откровенно плакали. Я перечитывал строки из моей речи в тот вечер и слышал рассказы сотрудников и друзей о том, каково это было — быть там.

Но я беспокоюсь, что мои воспоминания об этой ночи, как и о многом другом, что произошло за последние двенадцать лет, затенены изображениями, которые я видел, кадрами нашей семьи, идущей через сцену, фотографиями толпы, огней и великолепных декораций. Какими бы прекрасными они ни были, они не всегда соответствуют пережитому опыту. На самом деле, моя любимая фотография той ночи вовсе не Грант-парк. Скорее, это фотография Мемориала Линкольна, которую я получил много лет спустя в подарок, сделанная во время моей речи в Чикаго. На ней изображено небольшое скопление людей на лестнице, их лица скрыты темнотой, а позади них ярко сияет гигантская фигура, его мраморное лицо изрезано, глаза слегка опущены. Как мне сказали, они слушают радио, тихо размышляя о том, кто мы есть как народ, и о том, как развивается эта штука, которую мы называем демократией.

Хотя я несколько раз посещал Белый дом, будучи сенатором США, я никогда не был внутри Овального кабинета до того, как был избран президентом. Комната меньше, чем можно было бы ожидать — менее тридцати шести футов по длинной оси, на семь футов меньше по другой, но ее потолок высок и величественен, а ее черты соответствуют фотографиям и кинохронике. Здесь есть портрет Вашингтона над камином, увитым плющом, и два кресла с высокими спинками, окруженные диванами, где президент сидит с вице-президентом или прибывшими иностранными высокопоставленными лицами. Две двери, плавно вписывающиеся в мягко изогнутые стены: одна ведет в коридор, другая — во "внешний овал", где размещаются личные помощники президента, а третья — в небольшой внутренний кабинет президента и личную столовую. Здесь есть бюсты давно умерших лидеров и знаменитый бронзовый ковбой Ремингтона; старинные дедушкины часы и встроенные книжные шкафы; толстый овальный ковер с орлом, пришитым в центре; письменный стол Resolute — подарок королевы Виктории в 1880 году, богато вырезанный из корпуса британского корабля, который американская китобойная команда помогла спасти. Он полон потайных ящиков и уголков, а центральная панель открывается, приводя в восторг любого ребенка, которому удастся пролезть через нее.

Одна вещь, которую камеры не фиксируют в Овальном кабинете, — это свет. Комната залита светом. В ясные дни он льется через огромные окна в восточной и южной частях кабинета, окрашивая каждый предмет золотистым блеском, который становится мелкозернистым, а затем приглушенным, когда послеполуденное солнце уходит. В плохую погоду, когда Южная лужайка окутана дождем, снегом или редким утренним туманом, комната приобретает чуть более голубой оттенок, но не тускнеет. Слабый естественный свет усиливается внутренними лампами, спрятанными за карнизом с кронштейнами и отражающимися от потолка и стен. Свет никогда не выключается, поэтому даже посреди ночи Овальный кабинет остается светящимся, вспыхивая в темноте, как округлый факел маяка.

Я провел в этой комнате почти восемь лет, мрачно слушая доклады разведки, принимая глав государств, уговаривая членов Конгресса, переругиваясь с союзниками и противниками и позируя для фотографий тысячам посетителей. Вместе с сотрудниками я смеялся, ругался и не раз сдерживал слезы. Мне стало достаточно комфортно, чтобы положить ноги на стол или сесть на него, покататься по полу с ребенком или украдкой вздремнуть на диване. Иногда я фантазировал о том, как выйду через восточную дверь и пойду по подъездной дороге, мимо сторожки и кованых ворот, чтобы затеряться на людных улицах и вернуться к той жизни, которую я когда-то знал.

Но я никогда не смогу полностью избавиться от чувства благоговения, которое испытывал всякий раз, когда входил в Овальный кабинет, от ощущения, что я попал не в офис, а в святилище демократии. День за днем его свет утешал и укреплял меня, напоминая мне о привилегированности моего бремени и моих обязанностей.

Мой первый визит в Овальный кабинет состоялся всего через несколько дней после выборов, когда, следуя давней традиции, Буши пригласили Мишель и меня на экскурсию по нашему будущему дому. В машине Секретной службы мы вдвоем проехали по извилистой дуге входа на Южную лужайку Белого дома, пытаясь осознать тот факт, что менее чем через три месяца мы въедем в дом. День был солнечным и теплым, на деревьях еще лежала листва, а Розовый сад был переполнен цветами. Затянувшаяся осень в Вашингтоне давала желанную передышку, так как в Чикаго погода быстро стала холодной и мрачной, арктический ветер срывал с деревьев листья, как будто необычайно мягкая погода, которой мы наслаждались в ночь выборов, была лишь частью тщательно продуманных декораций, которые должны были быть разобраны, как только закончится празднование.

Президент и первая леди Лора Буш встретили нас у Южного портика, и после обязательных махов в сторону пула прессы мы с президентом Бушем направились в Овальный кабинет, а Мишель присоединилась к миссис Буш за чаем в резиденции. После нескольких фотографий и предложения прохладительных напитков от молодого камердинера президент пригласил меня присесть.

"Итак, — спросил он, — как ощущения?"

"Это много", — сказал я, улыбаясь. "Я уверена, что ты помнишь".

"Да. Я знаю. Кажется, как будто вчера", — сказал он, энергично кивая. "Вот что я тебе скажу. Это чертовски интересная поездка, которую ты собираешься совершить. Ни на что не похоже. Ты просто должен напоминать себе, чтобы ценить это каждый день".

Будь то из-за уважения к институту, уроков своего отца, плохих воспоминаний о своем собственном переходе (ходили слухи, что некоторые сотрудники Клинтона удалили ключ W из компьютеров Белого дома, когда уходили) или просто из-за элементарной порядочности, президент Буш в итоге сделал все возможное, чтобы одиннадцать недель между моим избранием и его уходом прошли гладко. Каждый офис в Белом доме предоставил моей команде подробные руководства "как делать". Его сотрудники были готовы встретиться со своими преемниками, ответить на вопросы и даже стать тенью при исполнении ими своих обязанностей. Дочери Бушей, Барбара и Дженна, к тому времени уже взрослые, изменили свои графики, чтобы устроить для Малии и Саши собственную экскурсию по "веселым" уголкам Белого дома. Я пообещал себе, что когда придет время, я буду относиться к своему преемнику так же.