В сезон праздников мы устраивали вечеринки практически каждый день днем и вечером в течение трех с половиной недель подряд. Это были большие, праздничные мероприятия, на которых одновременно присутствовало от трех до четырехсот гостей, которые смеялись, ели бараньи отбивные и крабовые пирожки, пили гоголь-моголь и вино, а члены оркестра морской пехоты США, одетые в красные мундиры, играли все праздничные стандарты. Для нас с Мишель дневные вечеринки были простыми — мы просто заходили на несколько минут, чтобы пожелать всем удачи из-за веревочной линии. Но вечерние мероприятия требовали от нас расположиться в зале дипломатических приемов на два часа или больше, позируя для фотографий почти с каждым гостем. Мишель не возражала против этого на вечеринках, которые мы устраивали для семей сотрудников Секретной службы и персонала резиденции, несмотря на то, что долгое стояние на каблуках сказалось на ее ногах. Однако ее праздничное настроение падало, когда дело доходило до чествования членов Конгресса и представителей политических СМИ. Возможно, это было потому, что они требовали больше внимания ("Хватит вести светские беседы!" — шептала она мне в перерывах между мероприятиями); или потому, что некоторые из тех же людей, которые регулярно появлялись на телевидении с призывами насадить голову ее мужа на колышек, как-то нагло обнимали ее и улыбались в камеру, как будто они были ее лучшими школьными друзьями.
Вернувшись в Западное крыло, большая часть энергии моей команды за несколько недель до Рождества была направлена на продвижение двух самых противоречивых законопроектов, оставшихся в моем списке: "Не спрашивай, не говори" (DADT) и Акт DREAM. Наряду с абортами, оружием и практически всем, что связано с расой, вопросы прав ЛГБТК и иммиграции занимали центральное место в культурных войнах Америки на протяжении десятилетий, отчасти потому, что они поднимали самый главный вопрос нашей демократии — а именно, кого мы считаем настоящим членом американской семьи, заслуживающим тех же прав, уважения и заботы, которые мы ожидаем для себя? Я верил в широкое определение этой семьи — в нее входили как геи, так и натуралы, а также семьи иммигрантов, которые пустили здесь корни и вырастили детей, даже если они не входили через парадную дверь. Как я мог верить в обратное, когда некоторые из тех же аргументов в пользу их исключения так часто использовались для исключения тех, кто был похож на меня?
Это не значит, что я отвергал тех, кто придерживался других взглядов на права ЛГБТК и иммигрантов, как бессердечных фанатиков. Во-первых, у меня было достаточно самосознания или, по крайней мере, достаточно хорошей памяти, чтобы понять, что мое собственное отношение к геям, лесбиянкам и трансгендерам не всегда было особенно просвещенным. Я вырос в 1970-х годах, когда жизнь ЛГБТК была гораздо менее заметна для тех, кто не принадлежал к сообществу, так что сестра Тота (и одна из моих любимых родственниц), тетя Арлин, чувствовала себя обязанной представлять своего двадцатилетнего партнера как "моего близкого друга Мардж", когда приезжала к нам на Гавайи.
И как многие мальчики-подростки в те годы, мы с друзьями иногда бросали друг другу такие слова, как "педик" или "гей", в качестве случайных оскорблений — попыток укрепить свою мужественность и скрыть свою неуверенность. Но когда я поступил в колледж и подружился со студентами и преподавателями, которые были открытыми геями, я понял, какой открытой дискриминации и ненависти они подвергались, а также одиночество и неуверенность в себе, которые навязывала им доминирующая культура. Мне стало стыдно за свое прошлое поведение — и я научился поступать лучше.
Что касается иммиграции, то в юности я мало задумывался над этим вопросом, не ограничиваясь туманной мифологией острова Эллис и статуи Свободы, передаваемой через популярную культуру. Прогресс в моем мышлении произошел позже, когда моя организаторская работа в Чикаго познакомила меня с преимущественно мексиканскими общинами Пилсена и Литл-Виллиджа — районами, где привычные категории коренных американцев, натурализованных граждан, обладателей грин-карты и недокументированных иммигрантов практически растворились, поскольку многие, если не большинство, семей включали всех четверых. Со временем люди поделились со мной тем, каково это — скрывать свое происхождение, постоянно боясь, что жизнь, над которой ты так упорно трудился, может в один миг перевернуться. Они рассказывали о том, как изнурительно и дорого приходится иметь дело с зачастую бессердечной или произвольной иммиграционной системой, о чувстве беспомощности, которое возникает, когда приходится работать на работодателей, которые, пользуясь вашим иммиграционным статусом, платят вам минимальную зарплату. Дружба и истории, которые я услышал в тех районах Чикаго, а также от представителей ЛГБТК во время учебы в колледже и в начале моей карьеры, открыли мое сердце для человеческих аспектов проблем, о которых я раньше думал в основном в абстрактных терминах.
Для меня ситуация с "Не спрашивай, не говори" была простой: Я считал политику, которая не позволяла ЛГБТК открыто служить в армии, оскорбительной для американских идеалов и разрушительной для вооруженных сил. DADT стала результатом неудачного компромисса между Биллом Клинтоном, который проводил предвыборную кампанию за отмену прямого запрета на службу ЛГБТК в армии, и его Объединенным комитетом начальников штабов, который настаивал на том, что такое изменение повредит моральному духу и удержанию личного состава. С момента вступления в силу в 1994 году DADT мало что сделал для защиты или достоинства кого-либо, и, фактически, привел к увольнению более тринадцати тысяч военнослужащих исключительно по причине их сексуальной ориентации. Те, кто остался, были вынуждены скрывать, кем они являются и кого любят, не имея возможности спокойно вывешивать семейные фотографии на рабочих местах или посещать общественные мероприятия на базе вместе со своими партнерами. Как первый афроамериканский главнокомандующий, я чувствовал особую ответственность за прекращение этой политики, помня, что чернокожие в армии традиционно сталкивались с институциональными предрассудками и не допускались к руководящим должностям, и в течение десятилетий были вынуждены служить в сегрегированных подразделениях — с этой политикой Гарри Трумэн окончательно покончил своим указом в 1948 году.
Вопрос заключался в том, как лучше всего осуществить эти изменения. С самого начала защитники ЛГБТК призывали меня последовать примеру Трумэна и просто издать приказ об отмене этой политики — тем более, что я уже использовал исполнительные приказы и меморандумы для решения других вопросов, негативно влияющих на ЛГБТК, включая предоставление права на посещение в больнице и распространение льгот на бытовых партнеров федеральных служащих. Но исполнительный приказ, не позволяя достичь консенсуса, необходимого для принятия закона, увеличивал вероятность сопротивления новой политике внутри армии и промедления в ее реализации. И, конечно, будущий президент всегда может отменить указ простым росчерком пера.
Я пришел к выводу, что оптимальным решением было бы заставить Конгресс действовать. Для этого мне нужно было, чтобы высшее военное руководство было активным и добровольным партнером, а это, в условиях двух войн, как я знал, будет нелегко. Предыдущие руководители объединенных штабов выступали против отмены DADT, считая, что интеграция открытых геев в ряды вооруженных сил может негативно сказаться на сплоченности и дисциплине подразделений. (Противники отмены в Конгрессе, включая Джона Маккейна, утверждали, что введение такой разрушительной новой политики в военное время равносильно предательству наших войск). К их чести, Боб Гейтс и Майк Маллен не дрогнули, когда я сказал им в начале своего срока, что намерен отменить DADT. Гейтс сказал, что он уже попросил своих сотрудников тихо начать внутреннее планирование по этому вопросу, не столько из личного энтузиазма по поводу изменения политики, сколько из практической озабоченности тем, что федеральные суды могут в конечном итоге признать DADT неконституционным и заставить военных в одночасье внести изменения. Вместо того, чтобы пытаться отговорить меня от моей позиции, он и Маллен попросили меня позволить им создать целевую группу для оценки последствий предлагаемых изменений для военных операций, которая в конечном итоге проведет всестороннее исследование отношения военнослужащих к наличию в их рядах открытых геев. Цель, по словам Гейтса, заключалась в том, чтобы свести к минимуму срывы и раскол.
