"Нет, господин президент", — сказал Рам. "Это возмутительно".
Даже Тиму пришлось улыбнуться.
Процесс проведения реформы Уолл-стрит через Конгресс был не менее трудоемким, чем наши приключения с Законом о доступном здравоохранении, но он не привлек к себе столько внимания. Отчасти это было связано с предметом обсуждения. Даже члены Конгресса и лоббисты, намеревавшиеся убить законодательство, держались в тени, не желая выглядеть защитниками Уолл-стрит так скоро после кризиса, а многие тонкости законопроекта были слишком заумными, чтобы вызвать интерес в популярной прессе.
Один из вопросов, который привлек внимание заголовков газет, касался предложения бывшего председателя Федеральной резервной системы Пола Волкера запретить банкам, застрахованным FDIC, торговать на собственных счетах или управлять собственными хедж-фондами и частными инвестиционными компаниями. По словам Волкера, подобное положение предлагало простой способ восстановить некоторые пруденциальные границы, которые были установлены Глассом-Стиголлом вокруг коммерческих банков. Не успели мы оглянуться, как наша готовность включить "правило Волкера" в наше законодательство стала для многих левых лакмусовой бумажкой, определяющей, насколько серьезно мы относимся к реформе Уолл-стрит. Волкер, ворчливый, курящий сигару экономист ростом метр восемьдесят семь по образованию, был маловероятным героем для прогрессистов. В 1980 году, будучи председателем ФРС, он поднял процентные ставки в США до беспрецедентных 20 процентов, чтобы сломить бушевавшую тогда в Америке инфляцию, что привело к жестокой рецессии и 10-процентной безработице. Болезненное лекарство ФРС возмутило профсоюзы и многих демократов того времени; с другой стороны, оно не только усмирило инфляцию, но и помогло заложить основу для стабильного экономического роста в 1980-х и 90-х годах, сделав Волкера почитаемой фигурой как в Нью-Йорке, так и в Вашингтоне.
В последние годы Волкер стал резко критиковать худшие проявления эксцессов Уолл-стрит и приобрел несколько либеральных поклонников. Он поддержал мою предвыборную кампанию, и я оценил его советы настолько, что назначил его председателем консультативной группы по экономическому кризису. С его бесцеремонным поведением и верой в эффективность свободного рынка, а также в общественные институты и общее благо, он был чем-то вроде возврата к прошлому (он бы понравился моей бабушке), и, выслушав его на частной встрече в Овальном кабинете, я убедился, что его предложение по ограничению торговли собственными средствами имеет смысл. Однако, когда я обсудил эту идею с Тимом и Ларри, они отнеслись к ней скептически, утверждая, что это будет сложно администрировать и что это может повлиять на законные услуги, которые банки предоставляют своим клиентам. Для меня их позиция показалась неубедительной — один из немногих случаев за время нашей совместной работы, когда я почувствовал, что они симпатизируют перспективам финансовой индустрии больше, чем того требовали факты, — и в течение нескольких недель я продолжал давить на них по этому вопросу. В начале 2010 года, когда Тим начал беспокоиться, что темпы реформы Уолл-стрит начинают снижаться, он, наконец, рекомендовал нам включить версию правила Волкера в наш законодательный пакет.
"Если это поможет нам добиться принятия законопроекта", — сказал Тим, — "мы найдем способ сделать так, чтобы это сработало".
Для Тима это была редкая уступка политической оптике. Экс и Гиббс, которые засыпали мой почтовый ящик опросами о том, что 60 процентов избирателей считают мою администрацию слишком дружелюбной по отношению к банкам, были в восторге от этой новости; они предложили объявить о предложении в Белом доме с участием Волкера. Я спросил, поймет ли широкая публика столь непонятное изменение правил.
"Им не нужно это понимать", — сказал Гиббс. "Если банкам это не нравится, они решат, что это, должно быть, хорошо".
Когда основные параметры нашего законодательства были определены, помощь в его принятии выпала на долю председателя комитета по финансовым услугам Палаты представителей Барни Франка и председателя банковского комитета Сената Криса Додда, оба двадцатидевятилетние ветераны Конгресса. Они были маловероятной парой. Барни прославился как либеральный фанатик и первый член Конгресса, открыто признавший себя геем. Его очки с толстыми стеклами, растрепанные костюмы и сильный джерсийский акцент придавали ему рабочую атмосферу, он был жестким, умным и знающим, как никто другой в Конгрессе, с язвительным, быстрым остроумием, которое делало его любимцем репортеров и головной болью для политических оппонентов. (Барни однажды выступал перед одним из моих классов, когда я учился на юридическом факультете Гарвардского университета, во время которого он отчитал меня за то, что я задал вопрос, который он, очевидно, посчитал глупым. Я не считал его таким уж глупым. К счастью, он не запомнил нашу первую встречу).
Крис Додд, с другой стороны, выглядел как непревзойденный вашингтонский инсайдер. Безукоризненно одетый, его серебристые волосы блестели и блестели, как у телеведущего новостей, он всегда был готов рассказать немного сплетен с Капитолийского холма или ирландскую небылицу, он вырос в политике — сын бывшего сенатора США, один из лучших друзей Теда Кеннеди, приятель с любым количеством промышленных лоббистов, несмотря на его либеральное голосование. Во время моей работы в Сенате у нас сложились теплые отношения, основанные отчасти на добродушном признании Крисом абсурдности этого места ("Ты же не думал, что это действительно на уровне?" — говорил он, подмигивая, после того, как кто-то из коллег выступал со страстной речью в поддержку законопроекта, активно пытаясь подорвать его за кулисами). Но он гордился своей эффективностью в качестве законодателя и был одной из движущих сил таких важных законов, как Закон о семейных и медицинских отпусках.
Вместе они составили грозную команду, каждый из которых идеально подходил для политики своей палаты. В Палате представителей доминирующее демократическое большинство означало, что принятие законопроекта о финансовой реформе никогда не стояло под вопросом. Вместо этого нашей главной задачей было удержать своих членов на верном пути. Барни не только хорошо разбирался в деталях законодательства; он обладал авторитетом в демократической фракции, чтобы сдерживать непрактичные требования своих коллег-прогрессистов, а также влиянием, чтобы пресечь попытки более транзакционных демократов смягчить законодательство от имени особых интересов. В Сенате, где нам нужен был каждый голос, который мы могли найти, терпеливое отношение Криса к пациентам и его готовность установить контакт даже с самыми несговорчивыми республиканцами помогли успокоить нервы консервативных демократов; он также дал нам полезный канал связи с отраслевыми лоббистами, которые выступали против законопроекта, но не считали Криса пугающим.
Несмотря на эти преимущества, принятие закона, получившего название "Додд-Франк", было сопряжено с таким же колбасным процессом, который потребовался для принятия закона о здравоохранении, со шквалом компромиссов, от которых у меня часто шел пар. Несмотря на наши решительные возражения, автодилеры добились исключения из-под надзора нашего нового агентства по защите прав потребителей: Поскольку в каждом округе Конгресса есть известные дилерские центры, многие из которых считаются столпами общества благодаря спонсорству команд Малой лиги или пожертвованиям в местную больницу, даже самый пристрастный к регулированию демократ испугался потенциального удара. Наша попытка упорядочить количество регулирующих агентств, контролирующих финансовую систему, умерла бесславной смертью; поскольку каждое агентство находилось в ведении отдельного комитета Конгресса (Комиссия по торговле товарными фьючерсами, например, отчитывалась перед комитетами по сельскому хозяйству Палаты представителей и Сената), председатели комитетов демократов яростно сопротивлялись идее отказаться от рычагов влияния на какую-либо часть финансовой индустрии. Как объяснил Барни Тиму, мы могли бы объединить SEC и CFTC: "Только не в Соединенных Штатах".
