Эта история показалась мне одновременно душераздирающей и безумной, обвинительным актом богатой страны, которая подвела слишком многих своих граждан. И в то же время я знал, что почти каждый из этих людей, ожидающих приема у бесплатного врача, был из республиканского округа с глубоким красным цветом кожи — именно из тех мест, где оппозиция нашему законопроекту о здравоохранении, наряду с поддержкой "Чайной партии", скорее всего, будет наиболее сильной. Было время — еще когда я был сенатором штата, разъезжая по южному Иллинойсу или, позже, путешествуя по сельской Айове в первые дни президентской кампании — когда я мог обратиться к таким избирателям. Я еще не был достаточно известен, чтобы стать объектом карикатур, а это означало, что любые предубеждения людей относительно чернокожего парня из Чикаго с иностранным именем могли быть развеяны простым разговором, маленьким жестом доброты. Посидев с людьми в закусочной или выслушав их жалобы на окружной ярмарке, я мог не получить их голоса или даже согласия по большинству вопросов. Но мы, по крайней мере, установим связь, и после таких встреч мы будем понимать, что у нас общие надежды, борьба и ценности.
Я задавался вопросом, возможно ли что-то из этого сейчас, когда я живу взаперти за воротами и охранниками, а мое изображение фильтруется через Fox News и другие СМИ, вся бизнес-модель которых зависит от того, чтобы вызвать у аудитории гнев и страх. Я хотел верить, что способность к общению все еще существует. Моя жена не была в этом уверена. Однажды вечером в конце нашего путешествия, после того как мы уложили девочек спать, Мишель мельком увидела по телевизору митинг "Чаепития" с его яростным размахиванием флагами и подстрекательскими лозунгами. Она схватила пульт и выключила телевизор, выражение ее лица находилось где-то между яростью и покорностью.
"Это путешествие, не так ли?" — сказала она.
"Что такое?"
"Что они боятся тебя. Боятся нас".
Она покачала головой и направилась в постель.
Тед Кеннеди умер 25 августа. В утро его похорон небо над Бостоном потемнело, и к моменту приземления нашего самолета улицы были окутаны толстым слоем дождя. Сцена в церкви соответствовала масштабам жизни Тедди: скамьи, заполненные бывшими президентами и главами государств, сенаторами и членами Конгресса, сотнями нынешних и бывших сотрудников, почетный караул и гроб, украшенный флагом. Но наибольшее значение в тот день имели истории, рассказанные членами его семьи, прежде всего его детьми. Патрик Кеннеди вспомнил, как отец ухаживал за ним во время приступов астмы, прикладывая холодное полотенце ко лбу, пока он не засыпал. Он рассказал, как отец брал его с собой в плавание, даже в штормовое море. Тедди-младший рассказал историю о том, как после того, как он потерял ногу из-за рака, его отец настоял на том, чтобы они пошли кататься на санках, тащился с ним по заснеженному склону, поднимал его, когда он падал, и вытирал его слезы, когда он хотел сдаться, и в конце концов они вдвоем добрались до вершины и помчались вниз по заснеженному склону. По словам Тедди-младшего, это было доказательством того, что его мир не остановился. В совокупности это был портрет человека, движимого большими аппетитами и амбициями, но также и большими потерями и сомнениями. Человек, наверстывающий упущенное.
"Мой отец верил в искупление", — сказал Тедди-младший. "И он никогда не сдавался, не прекращал попыток исправить ошибки, будь то результаты его собственных или наших неудач".
Я унес эти слова с собой в Вашингтон, где все больше преобладало настроение капитуляции — по крайней мере, когда речь шла о принятии законопроекта о здравоохранении. Чайная партия" добилась того, чего хотела: она создала массу негативной рекламы для наших усилий, разжигая общественный страх, что реформа будет слишком дорогостоящей, слишком разрушительной или поможет только бедным. В предварительном докладе Бюджетного управления Конгресса (CBO), независимой, укомплектованной профессиональными сотрудниками организации, которой поручено оценивать стоимость всех федеральных законов, первоначальная версия законопроекта о здравоохранении для Палаты представителей оценивалась в 1 триллион долларов. Хотя оценка CBO в конечном итоге снизилась по мере пересмотра и уточнения законопроекта, заголовки газет дали оппонентам удобную палку, которой можно было бить нас по голове. Демократы, представляющие влиятельные округа, теперь испуганно бежали, убежденные, что продвижение законопроекта равносильно самоубийству. Республиканцы отказались от всякого притворства в желании вести переговоры, и члены Конгресса регулярно повторяли заявления "Чайной партии" о том, что я хочу усыпить бабушку.
Единственным плюсом всего этого было то, что это помогло мне излечить Макса Баукуса от его одержимости попытками задобрить Чака Грассли. На последней встрече в Овальном кабинете с ними двумя в начале сентября я терпеливо слушал, как Грассли перечислял пять новых причин, по которым у него все еще были проблемы с последней версией законопроекта.
"Позволь мне задать тебе вопрос, Чак", — сказал я наконец. "Если Макс примет все твои последние предложения, сможешь ли ты поддержать законопроект?".
"Ну…"
"Есть ли какие-либо изменения — вообще любые — которые принесут нам ваш голос?".
Наступило неловкое молчание, прежде чем Грассли поднял голову и встретил мой взгляд.
"Думаю, нет, господин президент".
Думаю, нет.
В Белом доме настроение быстро портилось. Некоторые из моей команды начали спрашивать, не пора ли нам сложить руки. Рам был особенно мрачен. Он уже бывал на этом родео с Биллом Клинтоном и слишком хорошо понимал, что мое падающее число голосов может означать для перспектив переизбрания демократов, проживающих в разных округах, многих из которых он лично набирал и помогал избирать, не говоря уже о том, как это может повредить моим собственным перспективам в 2012 году. Обсуждая наши варианты на совещании старших сотрудников, Рам посоветовал нам попытаться договориться с республиканцами о принятии значительно сокращенного законопроекта — возможно, разрешить людям в возрасте от шестидесяти до шестидесяти пяти лет участвовать в программе Medicare или расширить сферу действия Программы медицинского страхования детей. "Это будет не все, что вы хотели, господин президент", — сказал он. "Но это все равно поможет многим людям, и это даст нам больше шансов добиться прогресса по остальным пунктам вашей повестки дня".
Некоторые присутствующие согласились с этим. Другие считали, что сдаваться еще рано. Проанализировав свои беседы на Капитолийском холме, Фил Шилиро сказал, что, по его мнению, все еще есть возможность принять всеобъемлющий закон только голосами демократов, но он признал, что в этом нет уверенности.
"Думаю, вопрос к вам, господин президент, заключается в том, чувствуете ли вы себя счастливчиком?".
Я посмотрел на него и улыбнулся. "Где мы, Фил?"
Фил колебался, гадая, не был ли это вопрос с подвохом. "Овальный кабинет?"
"А как меня зовут?"
"Барак Обама".
Я улыбнулся. "Барак Хусейн Обама. И я здесь, с тобой, в Овальном кабинете. Брат, я всегда чувствую себя счастливчиком".
Я сказал команде, что мы остаемся на прежнем уровне. Но, честно говоря, мое решение не было связано с тем, насколько удачливым я себя чувствовал. Рам не ошибался насчет рисков, и, возможно, в другой политической обстановке, по другому вопросу, я бы согласился с его идеей договориться с GOP за полбуханки. Однако в этом вопросе я не видел никаких признаков того, что лидеры республиканцев бросят нам спасательный круг. Мы были ранены, их база жаждала крови, и какой бы скромной ни была предложенная нами реформа, они обязательно найдут целый ряд новых причин, чтобы не работать с нами.
