— Казни́, отец. Возьми на себя ответственность за нарушение древнего закона. Лиши род Рутан продолжения и обреки весь Совет на осуждение, — пожал плечами Рамиэль. — Как думаешь, хватит сил заткнуть голоса всех небарийцев?

— Они нам не понадобятся, — усмехнулся и развёл руки в сторону Сехейя. — Закон не запрещает заточение, а больно мы тебе сделаем, казнив на твоих глазах сына и его самку. Он и так пожил больше на несколько десятков лет. Пора отдать долг Небарии.

— Вы не сделаете этого, — стал выходить из себя Рам, вдарив кулаком по решётке.

— Ну почему же? Ты и чёрный изгнанный будете прикованы к столбам на центральной площади и лишены крыльев, твой смесок и бесполезная землянка сожжены там же, донору позволим заниматься ребёнком до трёхлетнего возраста в обмен на добровольное производство проводников, и тебе придётся с этим жить очень долго. Через пару-тройку веков одумаешься, подберём тебе небарийку из приличной семьи, и продолжишь наш род. Отсутствие перьев на зачатие никак не влияет, — поставил точку в разговоре Сехейя. — Упаковывайте нарушителей. Мы их забираем в камеры при парламенте. Утром приговор вступит в силу.

Инга совсем не запомнила конвоирование из одной тюрьмы в другую. Она так сильно вцепилась в малыша, боясь, что его отберут, что тот не издал ни писка. То ли вырубился, накушавшись подавленной энергией матери, то ли потерял сознание от удушливого сжатия.

Смена одних стен на другие прошла мимо неё. Машкова как будто провалилась в себя, отгородившись и замкнувшись от реальности. «Донору позволим заниматься ребёнком до трёхлетнего возраста в обмен на добровольное производство проводников», — рикошетило внутри, до онемения отбивая рёбра и черепную коробку. Три года и дополнительно двое детей. И снова отсчитывать тридцать шесть месяцев, ненавидя себя за беспомощность и за какую-то выдуманную исключительность.

Ужасающий круговорот бесконечно рожать и хоронить своих малышей. А не лучше ли сигануть из окна или перегрызть себе вены? — всплыл вполне закономерный вопрос. Упокоить малыша и лишить себя жизни. Грех… во спасение. Да и душа каралась только в загробном мире — как учил её дед. Не знал дедуля, что у души больше нет будущего. Не пройдёт через суд. Не сможет переродиться.

Можно было винить мужа, Рамиэля, Станислава, но начало положил белый, выбрав донором, совратив и оставив своё семя. Лучше бы Инга лишилась фертильности, потеряв после аварии возможность зачать. Ради этого Долгов оперировал её? Ради такого конца Лариса сидела у кровати и пинками выбивала из депрессии?

Лару пришлось связать, упаковав по рукам-ногам и заткнув кляпом рот. Ксандр пытался применить к ней силу принуждения, но что-то пошло не так. Внедрение в голову Бойцовой спровоцировало ещё большее сопротивление, раззадорив часть мозга, отвечающую за выработку адреналина.

Даже опутанная верёвками, Лариса дёргалась, выгибалась, мычала, трясла головой, усложнив крылатым надсмотрщикам перелёт. Поняв, что это её последний путь, она не впала в прострацию, как подруга, а взбунтовалась, надеясь выкрутиться из жёсткой хватки и разбиться, умерев быстро.

Раньше Лара думала, что не боится ничего, пока не произошло нападение. Потом ей казалось, что хуже уже не может быть, но сожжение… Огня она боялась больше смерти. Трудно было представить насколько нестерпимо, когда языки пламени вылизывают тело, когда под ними пузырится и вспенивается кожа, когда раскалённый поток пожирает сосуды, нервные окончания, плоть, когда от чудовищной боли разрывается сердце.

Где-то Бойцова ошиблась, раз закончит существование на костре. Выбрав Стаса? Сблизившись с Ингой? Родившись в ущербной семье? Она взбила не одну тонну масла, выбираясь из глубокой крынки. Отец, окончивший путь за решёткой, вечно пьяная мать, водящая в дом собутыльников, подпертая кресло-кроватью дверь, чтобы бухие уроды не могли её открыть, выпускной в слезах, проведённый на скамейке за школой.

Ларка сделала невозможное, чтобы вынырнуть из клоаки и пробить себе путь, перешагнув сразу несколько ступеней. Наверное, ей повезло. Двоюродная тётка вышла замуж за ректора, тот пристроил Ларису на бюджет, выделил койку в общежитии и провёл помощницей через секретариат.

Дальше Лара сделала всё сама. Бессонные ночи, красный диплом, выигранные олимпиады, стажировка в международном бюро, работа по шестнадцать-восемнадцать часов, отсутствие личной жизни. Десять лет движения на износ, зафиналенный кострищем.

Её кинули в каменный мешок, не освободив от верёвок. Поелозив и подёргавшись гусеницей, Лара замерла, обессилев и упав в безразличие. Словно кто-то выдернул батарейки, бросив на пол поломанной куклой. Она устало закрыла глаза и считала последние секунды, складывая их в минуты и часы. До утра… Всё, что ей осталось…

Сколько Стас себя помнил, ему всегда приходилось бороться, чтобы пережить очередную боль. Слёзы матери, переживающей расставание с отцом, её мучительная смерть, несколько лет в интернате. Он боролся, потеряв первенца, а следом жену. Боролся, чиня и вытаскивая с того света людей. Боролся за Лару, когда думал уже, что победил и получил долгожданный приз.

Приз рассыпался трухой, оставив вонь палёного мяса. Этот запах въелся в него на кладбище, когда незнакомая тётка подвела к закрытому гробу для прощания с мамой. Фанера и внутренняя обивка не смогли скрыть следы огня. Красные рюшки и белые цветы пропитались смрадом костра и горелой плотью. Единственное воспоминание, оставшееся с похорон.

Жизнь сделала свою петлю, вернув Стаса в то время. Умереть как мать и окунуться в ужасающие моменты. Ладно он, но Лариса. За что её? Потому что оказалась рядом? Разделила с ним быт? Посмела стать краткосрочным счастьем?

Ему хотелось кричать, требовать, умолять, унижаться, ползать в ногах, лишь бы её вернули на Землю и забыли о ней. Только он знал, что послужит очередным посмешищем, а любимую всё равно сожгут. Долгов надеялся, что им дадут проститься, обняться, прежде чем привязать к столбу.

Стас никогда не сворачивал шею, но, как хирург, нюансы знал. Всего один резкий рывок, и Лариса не почувствует боли. А потом гори весь мир синим пламенем, и он вместе с ним. Задолбался бежать, бороться, терпеть и чего-то ждать. Пора уйти и уберечь других от своей харизмы. Слишком плохо заканчивают те, кому он открыл своё сердце.

Перелёт, сырые, склизкие камни, щербатый, сколотый пол, тусклый свет от чадящих смогом светильников, промозглый сквозняк, продирающий до костей. Тишина, будто камеру накрыли куполом. Лишь неровное дыхание за стеной, больше похожее на глюки.

Солнце резало по глазам, шло пёстрой рябью по крышам домов, парило влажностью по мостовой, удушливо обволакивало возвышение, скоро сбитое из свежеструганной доски посреди площади. Небарийцы подтягивались поглядеть на невиданное ранее зрелище. В основном белые, но и чёрные крылья встречались где-то в конце, замыкая колышущуюся толпу любопытных.

Кассиэль стоял прикованный к столбу и в последний раз смотрел на Ингу. В белом платье, развивающемся парусом на ветру, прижимающая кроху к замершей от шока груди. Как в её снах, которые Кас посчитал вещими. Глупец, поверивший в своё предназначение уничтожить грязь и установить равновесие. В тех снах не было слёз, текущих по её щекам, и не было ужаса, перекосившего рот в безмолвном оре.

Рядом рычал и дёргал цепями Рам, с болью в глазах наблюдая, как распинают над кучей брёвен его сына. Стас кричал, прося напоследок обнять жену, но палачи растащили их в разные стороны и вязали сложные узлы, обездвиживая на подготовленном кострище.

Гонг, приветственная речь председателя Совета, зачитанный список прегрешений и вынесенный приговор, секундное замешательство небарийцев и голоса из смеси несогласия и одобрения. Тень от набежавших туч, вихрь пыли, закрученный воронкой ветром, будто свыше создатель высказал своё недовольство. Снова вибрирующий звон гонга и тишина, извещающая о начале казни.