Людовик VIII, по соглашению с двадцатью четырьмя духовными и светскими сеньорами, постановил, что за долги евреям проценты перестают уплачиваться, а долговая сумма должна быть в течение трех лет выплачена сеньору заимодавца: и весьма вероятно, что из заимодавцев лишь очень немногим пришлось снова увидеть, какого цвета их деньги. Summa ludeoriim, доходившая в частичном счете 1227 г. до 8 682 ливров, получилась, без сомнения, от обложения королем этих еврейских долгов. Этот указ, так же как и аналогичные указы Людовика IX, не выполнялись в той их части, которая запрещала займы за проценты, но с этих пор королевские агенты стали проявлять по отношению к жившим в доменах евреям полный произвол и грабить их без зазрения совести. В одном приказе короля Каркассонскому сенешалу говорится с полным цинизмом: «Возьмите столько, сколько сможете, у тех из наших евреев, которые сидят в тюрьме, так как мы желаем, попользоваться тем, что им принадлежит, «quia volumus habere de suo». Ломбардские банкиры обосновались в Париже с 1224 г. Каждый из них платил королю 2 ливра 10 су в год. Они занимались ростовщичеством, как и евреи, и с ними церемонились не больше, чем с этими последними[664].
Экономическое развитие, которым городское население было обязано счастливым годам мира, привело не только к повышению налогов на промышленность и торговлю. Города, расположенные в домене, и многие епископальные города изнемогали под тяжестью обложения, особенно в конце царствования Людовика Святого. С них не только требовали денежной «помощи в четырех случаях», но произвольно брали у них «добровольные приношения» и заставляли их давать в долг деньги, которые им не всегда удавалось получить обратно[665].
Требования короля, в частности сборы в виде регалии и рельефа, взимаемые после смерти какого-нибудь прелата или барона, распространялись по мере того, как рука короля протягивалась все ближе к окраинам королевства. Регалии принесли Филиппу-Августу в 1202–1203 гг. 4 956 парижских ливров; одна только регалия с Реймса дала 2829 ливров, хотя архиепископская кафедра пустовала лишь четыре месяца[666]. Для короля было очень соблазнительно заставлять подольше ожидать «дозволения приступить к выборам». Некоторое количество епископств добилось отмены регалии за известный выкуп или ежегодную плату[667]. «Возобновление» («relèvement»), или рельеф лена[668], приносит теперь значительные доходы в связи с распространением власти короля: в 1212 г. Тибо, граф Блуаский, вассал графини Шампанской, заплатил 4000 парижских ливров графине и 5 000 королю; в 1219 г. вдова графа д'Э платит 15000 серебряных марок[669]; в 1239 г. Генрих де Сюлли, за которого графиня де Дрё вышла замуж вторым браком, платит 4000 парижских ливров, как выкуп за графство Дрё; в том же году новый виконт де Шательро платит 1500 турских ливров[670]; рельеф графства Понтьё дает Людовику IX 5 000 парижских ливров[671].
Наконец, подданные, светские и духовные, должны волей неволей оказывать «помощь» (aides). От этих отдаленных корней ведет свое начало современный государственный налог. Филипп Красивый ничего не выдумал; он только сделал более тяжелым установившийся обычай. Налог, заменивший военную повинность, «aide de Tost», «taille de Tost», который, невидимому, ввел Филипп-Август[672], выплачивался всякого рода людьми и коммунами, которые не хотели лично нести военную повинность: редко это были знатные люди; главным образом — это аббатства, коммуны, расположенные в домене превотства, епископы; например, епископ Суассонский платит в 1226 г. 120 ливров, чтобы не следовать за королем в поход против еретиков[673]. Наконец, случаи феодальной «помощи» (aides), которые были так редки и встречали такой плохой прием в XII в., теперь умножаются, впрочем, не без того, чтобы не вызвать протестов. Людовик Святой два раза взимал их по случаю крестового похода, один раз по случаю выдачи замуж старшей дочери, один раз по случаю посвящения в рыцари старшего сына и даже один раз по случаю увеличения ленной территории, в 1259 г., когда обещания субсидий, данные им Генриху III, принудили его собрать «aide для заключения мира с королем Англии»[674]. «Помощь» для снаряжения в крестовый поход была особенно тяжелой. В 1243 г. Бовэ дал по этому поводу 1 750 ливров, Компьень, и Санлис 1 250 ливров, Суассон, в виде второго взноса, 1 000 ливров[675]. Церковь платила «помощь» в виде десятины или двадцатой части годового дохода, когда дело шло о защите веры, т. е. для крестовых походов против мусульман или альбигойских еретиков, или же для завоевания Сицилии Карлом Анжуйским. Король просил об уплате десятины, папа давал свое разрешение, и духовенство платило ее, но не со своего личного имущества, а с доходов от церковных владений. Так, например, в 1227 г. архиепископ Санский обязался платить за свою провинцию 1500 ливров в год, в течение четырех лет, для борьбы с альбигойцами[676]. Упорствующие наказывались отлучением от церкви и конфискацией имущества. При том же, налоги, взыскиваемые по распоряжению папы, имели характер международный: деньги могли явиться из Англии, из империи, или из Испании и быть употреблены на поддержку того или иного государя, того или иного принявшего крест рыцаря, так же как и короля Франции, но именно для Франции бремя это было особенно тяжело, и именно король Франции прежде всего воспользовался десятой и двадцатой деньгой, собираемой в этот период: капетингская монархия далеко ушла вперед с того времени, как Филиппу-Августу пришлось смиренно отказаться от «десятины Саладина»[677].
История монеты, так же как и история денежной «помощи», дает возможность измерить успехи королевской власти. Происходившие в этом деле изменения дают также возможность судить о том, чем руководствовался тот или иной король и его советники. В XII в. монета была неполновесной, ее ценность неопределенной, и монеты было мало[678]. Филипп-Август и Людовик VIII начали реорганизацию монетного дела, распространив турскую монетную систему на все вновь присоединенные земли, удержав парижскую монету лишь в пределах прежнего домена. Турский ливр равнялся четырем пятым ливра парижского. Людовик VIII точно установил приемы парижских мастерских, чеканящих монету. С этих пор действительно стала существовать капетингская монета. Но надо было сделать больше. Каждый сеньор, в том числе и король, имел право устанавливать курс тех монет, которые он чеканил, и изменять, как ему вздумается, их соотношение с ливрами, су и денье, которые являлись счетными единицами. С другой стороны, было соблазнительно понизить пробу монеты. Необходимо было, чтобы король отказался от таких приемов, чтобы королевская монета была устойчивой и чтобы она была лучшей во всей Франции; чтобы король не извлекал чрезмерных выгод от чеканки монеты; чтобы соотношение между реальной монетой и монетой — счетной единицей, а также между золотой и серебряной монетой не изменялось по произволу. Все это сделал Людовик Святой. Он восстановил репутацию хорошей монеты. Проба золотой монеты в его царствование была 990/1000 чистого металла, а серебряной — 23/24. Золотой турский денье с изображением щита (à Fécu) (таких денье выходило приблизительно 58 из одной марки золота) весил немногим более четырех граммов и стоил 12½ су счетной турской монеты. Серебряный турский gros, которых выходило 58 из одной марки серебра, стоил один турский су. В оборот было пущено много золотой и серебряной монеты. Эта монета Людовика Святого внушала такое доверие, что он мог, не вызывая слишком большого раздражения, ограничить в свою пользу обращение монеты других сеньоров. Он повелел, чтобы королевская монета имела хождение во воем королевстве, и запретил пользоваться другой монетой в тех местах, где не было сеньориального монетного двора. Что же касается до присвоения себе исключительного права чеканить монету или разрешать ее чеканку, то он слишком глубоко уважал права своих баронов, чтобы думать об этом. Его чиновники, которые не всегда его слушались, часто пытались незаконно запрещать обращение сеньориальной монеты. Но следующее поколение увидит еще гораздо более важные злоупотребления, и тогда с сожалением будут взывать ко временам доброй монеты Людовика Святого[679].
