— Возможно ли? — спрашивал Фриш. — Зачем тогда многим рыбам ярко-пестрые брачные наряды? Эксперименты на разноцветных фонах тоже опровергают выводы фон Гесса.
Фриш решил еще раз проверить и себя, и рыб, дрессируя их с помощью корма на шафранно-желтом фоне. И убедился: вне сомнений, они разбираются в окрасках.
Опубликованная в «Трудах Немецкого зоологического общества» за 1911 год статья так и названа — «О цветовом зрении у рыб».
Что поднялось!
— Ассистентишка, недоучка медик осмеливается публично выступить против тайного советника, руководителя крупнейшей клиники офтальмологии!
Фриш почтительно пригласил фон Гесса присутствовать на опытах.
— Какое самомнение! — негодовал тайный советник. — Приглашать меня! Будто мне делать нечего!
Перетолковав данные Фриша, фон Гесс подогнал их к своей теории, в пух и прах разнес и высмеял своего противника.
Нельзя сказать, чтобы это было приятно. Фриш ходил угрюмый, размышляя, как поступить, раз фон Гесс не хочет смотреть опыты и не намерен повторить их сам.
— Знаете что, — посоветовал ассистенту профессор Гертвиг. — Бросьте дискуссию! Гесс человек в годах… Да и какой прок в споре? Потеря времени! Проведите опыты при мне, я заверю протоколы, и мы их опубликуем. Но, пожалуйста, никаких полемических отступлений: факты, факты и выводы. Согласны?
Отчет с протоколами, заверенными Гертвигом, был отправлен в печать, и Фриш уехал на лето в Неаполь. Здесь, на зоологической станции, опыты можно было ставить в великолепных морских аквариумах.
Вместе с товарищем Фриш снял комнату на склоне Вомеро. Отсюда открывался превосходный вид на голубой Неаполитанский залив с Везувием, и именно здесь произошло знакомство с блошиной напастью, о котором Фриш расскажет позже в очерке «Блоха».
Впрочем, предоставим слово самому Фришу:
«Мы каждое утро любовались великолепным видом синего залива и несравненными очертаниями острова Капри. Но ночи оказались не так прекрасны: в комнате обитали полчища блох. Пришлось искать способ сделать ночной отдых более терпимым. Прежде чем улечься, мы какое-то время прогуливались по комнате босые и в одних рубахах. Пользуясь этим, оголодавшие маленькие твари нападали на нас. Тогда мы начинали очищать себя от них. При этом я находил на себе каждый раз 4—5 блох, а мой друг — 30—40! Блохи явно оказывали ему предпочтение. Не иначе, как он им казался более соблазнительным. Зато неприятностей ему эта напасть причиняла гораздо меньше, чем мне: у меня каждый укус вызывал дикий, невыносимый зуд…»
Эти, на первый взгляд, трагикомические наблюдения и недоумения оказались началом многолетнего исследования, к которому Фриш возвращался в течение всей дальнейшей жизни: причины разной привлекательности объекта для насекомого.
Знакомство с неаполитанскими блохами оказалось полезным и в совсем другом плане — через двадцать лет, когда Фриш обзавелся автомашиной и ему предстояло сдать экзамен на право ее вождения.
Экзаменующийся, как всегда без опоздания, явился со своим преподавателем к дому, где проживал инспектор, и тот, с карандашом и бумагой в руке, занял место на заднем сиденье, чтоб вести учет промахам. Нельзя сказать, чтоб обстановка была для Фриша воодушевляющей. А тут еще сразу же отказало зажигание!
— А с чего бы ему, собственно, действовать, — вспоминал впоследствии Фриш, — если я забыл его включить?
Последовало первое замечание с заднего сиденья. Фришу вспомнился экзамен по философии, когда профессор попросил его рассказать о естественном отборе. И так же, как в тот трудный день, Фриш решил не сдавать позиций.
Несколько кварталов проехали без особых происшествий, но в напряжении.
И снова голос инспектора…
Но не обманывает ли экзаменующегося слух? О чем спрашивает инспектор?
— Господин профессор, а верно ли, что блохи вымирают?
Это и был тот «счастливый билет», на который экзаменующийся не смел рассчитывать.
Фриш с удовольствием и обстоятельностью повел речь о неаполитанских блохах, о пагубности натирки паркета для развития блошиной молоди, о роли центрального отопления в изменении влажности жилых помещений и значении этого фактора… Теперь инспектор и словечка не мог вставить, даже захоти он изменить ход беседы и направить ее на выяснение водительских талантов профессора. Так и закончился последний экзамен, который довелось сдавать Фришу. Позднее он только принимал их от других…
Вернувшись из Неаполя в Мюнхен и опубликовав в «Зоологическом ежегоднике» за 1912 год отчет о новых исследованиях изменения окраски у рыб, Фриш поднялся на следующую ступень ученой иерархии — он стал приват-доцентом.
5
На лето Фриш всегда уезжал в Бруннвинкль. Там у него была крошечная пасека. Она редко баловала владельца медом и содержалась больше для наблюдения над пчелами.
Прибыв на берег Вольфгангзее летом 1912 года и подойдя к павильону с ульями, новый приват-доцент неожиданно вспомнил, казалось, уже исчерпанный спор с фон Гессом.
«Он утверждает, будто не только рыбы, но также и все беспозвоночные лишены цветового зрения. Насчет рыб доводы выложены на стол… Остались беспозвоночные. Ну что ж? Всех не проверить, ведь одних насекомых чуть не миллион видов. Но если хотя бы на одном виде доказать, что он не лишен цветового зрения, то вопрос о „всех“ отпадет, а там, гляди, и насчет других станет яснее. Значит, по Гессу, пчелы не различают красок? Вряд ли. С какой тогда стати цветы окрашены, а не зелены? Или это специально для удовольствия ботаников, собирающих гербарии? Чуть не все деревья, кустарники и травы каждый год производят мириады цветков с венчиками разных форм и колеров. Не вернее ли думать, что это „сделано“ для насекомых, которые посещают венчики, собирая нектар и пыльцу, да еще и переносят пыльцу с цветка на цветок. Насекомые-опылители во всяком случае, а медоносные пчелы в первую очередь должны отличать белое, синее, красное, желтое от зеленого лиственного одеяния растений…»
Таков был ход мыслей Фриша, когда он вновь оказался на своей маленькой пасеке. Он не раз наблюдал вереницы пчел, вылетающих из ульев на промысел, но никогда до сих пор не задумывался над тем, что же он видит. Должно быть, теперь он сам стал несколько другим: спор научил его смотреть в корень вещей. Столкновение мнений и противопоставление точек зрения не раз заставляло его искать и находить новые аргументы в споре. Вот он и занялся поиском, оказавшись лицом к лицу с явлением примелькавшимся, обычным, но именно поэтому обещавшим стать особо убедительным.
Фриш выбрал медоносных пчел — один вид насекомых из миллиона существующих. Трудно было найти лучший объект для решения поставленного вопроса. Во-первых, пчелы посещают разноокрашенные цветы; во-вторых, живут семьями, каждая из которых насчитывает десятки тысяч особей, так что в подопытном материале нужды не возникнет; в-третьих, они под руками, мы знаем, как их содержать, умеем с ними работать; в-четвертых, пчелы давно одомашнены, и есть тысячи людей, досконально знающих законы жизни пчел, всегда можно, в случае нужды, привлечь к делу опытных пасечников, хотя бы того же Гвидо Бамбергера, который не раз помогал Фришу советами.
Если удалось кормом дрессировать рыб на шафранно-желтый цвет, почему не попробовать с пчелами?
Фриш принялся за дело. Как вскоре стало ясно, способность различать цвета у пчел развита слабовато, однако не настолько, чтоб они совсем не разбирались в красках.
Когда на столик, установленный неподалеку от улья, положены рядом хотя бы десяток разноцветных картонок — черная, белая, красная, розовая, оранжевая, желтая, зеленая, синяя, фиолетовая, голубая — и на одну из них поставлена плошка со сладким сиропом, а на остальные — точно такие же плошки с чистой водой, пчелы будут безошибочно находить плошку со сладким кормом.
Осталось выяснить, какой цвет картонки пчелы в таких случаях предпочитают. В первый же год исследований, проведенных в 1912 году, Фриш убедился: красный цвет пчела совсем не воспринимает, смешивает его с темно-серым, желтый путает с зеленым, синий с лиловым. Серия новых остроумных опытов, в том числе на матерчатых, бумажных, целлулоидных цветках, показала: пчела видит белый, желтый и синий цвета, остальные различает лишь по степени яркости.
