Вот она в действии, предвиденная Фабром «наука, наученная животным»!
…Об ученом, о его месте в истории науки мы привыкли судить в значительной мере по тому, сколько у него было учеников, последователей, какую школу он создал. Фабру пришлось работать одному, без преемников, которым из рук в руки можно бы передать начатое дело.
Но школу он все же создал, создал так же, как переступил порог факультета.
Откликаясь на звучащий со страниц его книг страстный призыв к поиску, к развитию учения об инстинкте, к выявлению роли насекомых в экономике природы, за последние десятилетия в энтомологию пришло такое количество молодых умов, столько разных талантов, что есть все основания говорить о фабровском наборе в науку, о мобилизации сил, которая Фабром сто лет назад начата и по сей день продолжается.
Запоздалые скрипки
За десятым томом последовал мемуар о светляке. Наконец-то дошли руки до этой живой искорки, упавшей с луны. Фосфоресцирующие грибы и светящиеся мягкотелки, органические создания, выдающие свое происхождение от солнечного света, источника всякой жизни на Земле, давно занимали натуралиста.
«Мягкий свет этих грибов опрокидывает многие наши понятия. Он не подчиняется законам преломления, пройдя через линзу, не дает отображения, не оставляет следа на обычной фотографической пластинке, — объясняет Фабр в письме к Легро причины своего интереса. — Сколько замечательных открытий сулит более полное, более глубокое познание секретов этих существ, которые освещают маленькие радости своей жизни, зажигая на конце брюшка крошечный фонарик!»
Фабр не скрывает изумления, обнаружив, что светятся не только личинки мягкотелок, но даже и зрелые яйца, извлеченные из брюшка самок. Правда, это только слабые точки, но они видны в темноте.
«Для чего вся эта пиротехника?» — спрашивает он и отвечает не простым «не знаю», а даже с некоторой опаской: «Может быть, никому никогда и не станут известны секреты физики этих насекомых, более мудрые, чем физика наших книг?»
Не будем слишком строги к этой откровенно агностической ноте. Помните, как в свое время восклицал Фабр: «Какой прок от этих знаний? На этот счет не самообольщаюсь… Качество квашеной капусты не улучшится. А ведь без капусты не прожить…» И как же скоро он сам опроверг себя, опубликовав мемуар «Гусеница белянки» — изящнейший очерк истории окультуривания дикой капусты, превращенной искусством безвестных огородников в удивительное растение. Разве в самом деле не удивительное? Оно потеряло стебель и, собрав свои листья в плотный кочан, полностью скрыло их от солнца, хотя самой природой им предназначено перехватывать лучи великого светила. Листья изменили свою форму, стали подобны широким страусовым перьям. Если хотите получить представление о том, насколько облагородился вкус капусты, попробуйте пожевать листок дикаря!
— Какой фантазией и какой проницательностью должен был обладать тот, кто первым начал работать над созданием кочанной капусты! — восторгается Фабр.
И он же показывает далее, час за часом, день за днем, как из яиц, отложенных белянкой, выводятся крошечные личинки; объясняет, почему они вынуждены, в отличие от всех известных ему насекомых, первым делом поедать скорлупу яйца, из которого развились; как с неутомимой жадностью беспрерывно поедают сочные, лишенные хлорофилла листья кочанов.
Фабр на этом не ставит точки. Он знакомит нас с крошечным перепончатокрылым, когда-то носившим имя микрогастер гломератус, что на русский можно перевести «микробрюшка кучная», хотя относительно размеров всего насекомого брюшко не столь уж и мало. Позже микрогастер оказался переименован в апантелес, или, по-русски, неполный…
— О, какой прогресс! — иронизирует Фабр. — Ведь и новое название ничего не говорит о том, как носящее его насекомое попадает в гусеницу белянки.
Проявив снова свои таланты непревзойденного наблюдателя, Фабр выслеживает, что апантелес откладывают яйца не в личинок, как считалось, а в яйца белянок и развивается уже в гусеницах, губя капустниц, не давая им оставить потомство.
Так найдено было насекомое, способное охранять кочанные головы и тем самым «повышать качество квашеной капусты…».
Мемуар о «Гусенице белянке» вместе с очерком о светляке (обидно, что оба эти прекрасных этюда неизвестны русскому читателю) должны были начать одиннадцатый том «Сувенир энтомоложик». Но этому тому не суждено было появиться ни при жизни Фабра, ни в выходивших позднее десятитомниках «Деляграва» и других издательств. Полное собрание с одиннадцатым томом вышло только в 1980 году в Париже, причем в издательстве «Современность» и, что не менее многозначительно, в серии, чье однословное название может быть переведено: «Книги, которых уже не найти». В одиннадцатитомнике 4300 страниц.
Уже весь дом, включая теплицу, заполнен коробочками, стеклянными и решетчатыми садками, везде растут выкармливаемые с руки личинки и гусеницы, спят куколки, живут взрослые насекомые.
«Наступает ночь, дровосек торопится увязать последние вязанки… Вот и я у порога своих дней, скромный лесоруб в лесу науки, хочу навести порядок на своей просеке», — пишет Фабр.
Ежедневно с утра он в лаборатории. Шаги его стали тяжелее и медленнее, он опирается на палку. Руки — увы! — дрожат, и манипуляции с насекомыми проводят Поль или Аглая. Здесь и на заповедном участке Поль под наблюдением отца снимает сцены из жизни насекомых. Куплены самый совершенный фотоаппарат, наиболее светочувствительные пластинки; начаты съемки и для синематографа.
Фабру не хватает рук. Младшие дочери вышли замуж и уехали. Сейчас ассистентами у него только жена, Аглая и Поль. На встречи и беседы с когда-то многочисленными добровольными сотрудниками уже не остается времени. Переписку ведет Аглая. Сам Фабр редко берет перо с этой целью.
Он пишет брату, схоронившему одну за другой жену и дочь:
«…Столько раз пережита горечь утраты и так остро мне знакома никчемность подобных утешений, чтоб пользоваться ими даже для самых близких! Лишь время постепенно рубцует эти раны. И еще работа. Так за дело же! И давай трудиться сколько есть сил! Нет лучших лекарств для сердца…»
И Фабр трудится, радуясь и ужасаясь: «лопата роет в забое неисчерпаемом», а силы тают.
Между тем в дом снова входит нужда. Главную опору бюджета на протяжении почти трех десятилетий составляли научно-популярные книги, расходившиеся во многих изданиях. «Их влияние на целый ряд поколений было огромным», — писал известный английский ученый Давид Шарп. Было…
Теперь автор стар, не имеет возможности следить за прогрессом знаний во всех областях, вносить изменения, диктуемые новыми открытиями. Спрос на книги уменьшается, Делаграв теряет к ним интерес. А «Сувенир» печатается во Франции пока небольшими тиражами и не приносит достаточного дохода, хотя отрывки публикуются в переводах уже чуть не во всех научно-популярных журналах мира.
Фабр завоевывает славу, оставаясь неизвестным. Распространенный в дореволюционной России «Вестник знания», печатая отдельные мемуары, подписывал их «проф. И. Г. Фабр» (вместо Жан-Анри), а «Энтомологическая библиотека Хаггенса» в Англии выпустила томик, назвав автора Жозефом-Луи.
— «Небо падает, склоняясь над моею головой, и уж ясно видно стало, что наличных слишком мало кошелек содержит мой». Беранже припас мне стихи на все случаи жизни, — невесело шутит Фабр.
Даже те, кто хотел облегчить жизнь Фабру, не всегда представляли себе, как и что надо делать. Префектура Воклюза вдруг постановила передать ему оборудование химической лаборатории, которую решили закрыть. Такой подарок должен осчастливить старика, полагали местные власти. Но громоздкие приборы теперь совершенно ни к чему в Гармасе, они только обуза.
Созданный Мистралем «Арлатен» подыскал мецената: для этого краеведческого музея он готов купить у Фабра его 700 акварелей, изображающих «все грибы края олив».
