Корт замолчал. Юта тоже молчала. Она думала о том, что у Корта всегда была Леда. Она учила его вере атлургов, рассказывала об их обычаях и богах, поддерживала. Но Корт никогда не сможет стать для самой Юты тем же, чем Леда была для него. Конечно, он помогает, как может, но ей никогда не будет этого достаточно. Юта понимала это ясно, как день.

Она отвернулась от Корта, не в силах больше переносить синеву его холодных глаз. Она смотрела на пустыню, однообразную, блёкло-жёлтую, словно выбеленная на солнце кость. Жаркий ветер равномерно гнал по её поверхности мелкий шуршащий песок, создавая непрерывно движущиеся барханы. Невысокие, с острыми краями, тянущимися к белёсому небу.

Пустыня представилась Юте замершим во времени океаном, высушенным солнцем и ветром, но всё ещё продолжающим бороться за жизнь. Существующим по своим законам. Время здесь тянется медленно, как липкая патока. А все города, когда-либо возникавшие на этой планете — лишь глупые маленькие мошки, застрявшие в ней. Пустыня даже не замечает их присутствия, медленно затягивая в себя до тех пор, пока полностью не поглотит.

Они просидели всю ночь, почти не говоря, каждый думая о своём. Звёзды кружились по небу, то сближаясь, то отдаляясь, как два магнита. Они подходили к земле, будто желая коснуться её, но тут же, словно детские мячики, отскакивали, снова поднимаясь ввысь.

Юта впервые так долго наблюдала за движением солнц. Было в этом нечто завораживающее, как следить за горящим огнём или бегущей водой. Ей даже на время в самом деле удалось отвлечься от своих мыслей. Юта просто сидела рядом с Кортом, не глядя на него, не прикасаясь к нему, не говоря с ним. Но всё равно сейчас она не ощущала себя одинокой, и это делало её почти счастливой.

Корт довёл Юту до дома и, не торопясь, побрёл к себе. Спать совершенно не хотелось, как будто жар песков и свет звёзд вместо того, чтобы отнять, придали ему сил. Город был погружён в сон. Несколько часов перед рассветом — самое тихое время, когда даже ярые полуночники уже легли спать, но самые ранние пташки ещё не встали.

Это время, когда на Утегат снисходит покой. Распри стихают, а давние обиды теряют значение. Когда город окутан туманом сновидений, и только мягкий золотистый свет никогда не спящих «Милосердных Братьев» беспрепятственно гуляет по умолкшим коридорам.

Корт наслаждался тишиной и покоем спящего Утегата: золотисто-жёлтые коридоры слегка искрились под случайно упавшими лучами солнца. Мельчайшие пылинки висели в воздухе, покачиваясь, как корабли на волнах, никем не потревоженные. Тёплый сухой песок чуть слышно скрипел под сапогами, в то время как коридоры проплывали мимо один за другим, как хорошо знакомый, изученный годы назад лабиринт, где нельзя заблудиться, но за каждым углом взору открывается новая, неожиданная перспектива.

За очередным поворотом Корта встретила высокая фигура. Ругат остановился. Он не ожидал увидеть здесь этого человека, хоть и не удивился, что тот, так же, как и он, гуляет по городу в такое время.

Мужчина стоял, широко расставив ноги в стоптанных сапогах, сложив на мощной груди руки. Он перегораживал Корту дорогу, глядя на него исподлобья своими тёмными глазами. Было очевидно, что он ждал Корта.

Его собранные на макушке волосы были неухожены и неопрятны. Тяжёлый подбородок покрывала щетина, а одежда была грязной, в разводах и тёмных пятнах. Его глаза горели застарелой ненавистью. Той, которая с годами не притупляется, а становится лишь острее, как нож, который точат изо дня в день в ожидании момента, когда он встретится с плотью врага. Нагир.

Корт остановился напротив мужчины. Он молчал, ожидая, что тот скажет или предпримет. Корт был спокоен, почти уверенный в том, что Нагир здесь для того, чтобы поговорить. Он не увидел у него на поясе ни ножа, ни кинжала. И хоть они с Нагиром и принадлежали к противоборствующим лагерям, Корт был убеждён, что атлург не собирается нападать.

— Что-то поздно ты гуляешь, — заговорил Нагир глухим тяжёлым голосом.

— Полагаю, это относится и к тебе.

Корт смотрел Нагиру прямо в глаза, надеясь увидеть в них хоть искру былых дружеских чувств. Но в них лишь горел огонь ненависти, сжигавший всё человеческое. В этих глазах таилось безумие зверя. Казалось, Нагир с трудом заставляет себя говорить человеческой речью вместо звериного рыка. С трудом останавливает себя, чтобы не броситься на Корта, а вести с ним цивилизованный разговор.

— Верно, но я хотя бы гуляю один.

Корт опешил. Гадкий червячок страха заскрёб внутренности.

— О чём ты говоришь? — стараясь держать голос холодным, а выражение лица — бесстрастным, переспросил Корт.

Он знал, что они с Ютой не делали ничего предосудительного. Более того, они встретились случайно. Но он так и не рассказал Леде о том, что Юта побывала на его плато, и это делало его лжецом. К тому же придавало их с Ютой случайным невинным встречам совсем иной, какой-то грязный характер. Если Нагир пожелает воспользоваться случаем и расскажет всё Леде, это может причинить ей боль.

— О твоих тайных встречах с девушкой-изгоем, — подтверждая его худшие опасения, процедил Нагир.

Корт выпустил воздух сквозь зубы.

— Нет никаких тайных встреч, лишь твоё разыгравшееся воображение. Мы встретились случайно, и я проводил её до дома, вот и всё.

— Посреди ночи? — Нагир поднял бровь в притворном удивлении.

Выражение его лица было неприятным, а то, как он говорил о Юте и их с Кортом прогулке, превращало это во что-то мерзкое и отвратительное.

Корт постарался успокоиться. Давно никому не удавалось так запросто вывести его из себя. Но Нагир слишком хорошо его знал. Он прекрасно представлял, куда надо бить, чтобы причинить Корту боль.

— Ей не спалось, как и мне. Если ты забыл, сегодня проводился ритуал милосердия для гурнаса, с которым и я, и Юта были хорошо знакомы. Может, для тебя это и новость, но смерть кого-то близкого может выбить из колеи.

Не было никакой причины для того, чтобы Корт оправдывался перед этим человеком. Он делал это почти неосознанно, по старой привычке, будто Нагир в самом деле мог понять и разделить его чувства. Иногда Корту не хватало того человека, каким Нагир когда-то был. Не хватало близкого друга, с которым он мог делиться самыми тайными мыслями и переживаниями, зная, что тот поймёт его чувства и не осудит.

Корт понимал, что человек, который стоит сейчас перед ним, лишь выглядит, как Нагир из его воспоминаний, но на самом деле это уже кто-то совсем другой. Но какая-то нерациональная, глупая часть Корта по-прежнему продолжала говорить с ним. Продолжала вести себя так, будто ничего не случилось, и прежний Нагир всё ещё здесь, готовый выслушать и помочь.

— Так или иначе, но ты проводишь с ней слишком много времени.

Корту показалось, что его слова заставили лицо Нагира дрогнуть. Всего на краткий миг он подумал, что пробился к нему, но черты атлурга тут же исказила новая презрительная гримаса.

— Я просто чувствую себя ответственным за неё, вот и всё, — устало произнёс Корт, не ощущая в себе сил на споры. — Ведь я её спас. И, в конце концов, я — единственный, кто может понять, каково ей сейчас, ведь я тоже — изгой.

— Вот как? — выплюнул Нагир с неожиданной силой и злостью, словно метнул отравленный дротик Корту в грудь. — За пятнадцать лет ты ни разу не вспоминал, что ты изгой. Ты считал себя одним из народа. А тут вдруг вспомнил? И с чего бы? Как только в поселении появилась симпатичная белокожая девчонка. Или то, что Леда вышла за тебя замуж, для тебя больше ничего не значит?!

— Это единственное, что имеет для меня значение. Я люблю Леду так же сильно, как шестнадцать лет назад. И если у нас с тобой не осталось ничего общего, и ты больше не веришь моим словам, поверь хотя бы в это. Я знаю, ты можешь понять эти мои чувства.

Нагир не отвечал. На его лице отразилась смесь эмоций из плохо скрытого удивления, какой-то детской обиды и проступившей резким контрастом боли, как будто Корт полоснул по старой, незаживающей ране. Но Корт видел, что в этот раз достучался до мужчины.