— Кто вы такой? — Голос резкий, глаза широко раскрыты.

— Я из Армии освобождения. — Рукой я попытался отстранить ружейный ствол. — Не стреляйте… я…

Не знаю, какой вид был у меня в эту минуту, но девушку явно разбирал смех; однако внешне она ничуть не смягчилась. Хорошо хоть, карабин отвела — это был «СКС»[11]. Снова лязгнул затвор, и на землю упал патрон.

— Как?! — закричал я, изумленный. — Вы дослали патрон?

— Еще бы! Вы кто такой, почему лежите здесь? — Голос ее звучал еще резко, но гнев с лица сошел.

— Я только-только добрался сюда. Искал вас все утро, с ног сбился.

— Связные ничего не передавали мне.

— Решил сам добраться.

Разговор разговором, но я следил за каждым ее движением. Она положила «СКС» на травяную подстилку и села, прислонясь к стенке окопа. С виду ей было года двадцать два, кожа ее, когда-то, наверно, белая, загорела и обветрилась. Обыкновенная вроде девушка, ничем не выделяется, но я уже заметил особую ее примету — розовую родинку на шее. Родинка эта мне почему-то понравилась. Она словно высветляла ее лицо. Наверно, поэтому девушка одета была в блузку без ворота с вырезом в виде сердца. У нас начался с нею «мужской» разговор.

— Вы почему документы не предъявили, вошли самовольно?

— Боялся потревожить ваш сон.

— А подложи я мину у входа?

— Что ж, ради вашего сна я бы отдал жизнь, — решил поддразнить я ее для смеха.

Не сдержав улыбки, она отвернулась.

— Вы откуда?

— Из джунглей.

— Что-нибудь ели?

— Голоден смертельно.

— Что за легкомыслие! С дороги-то надо сразу подкрепиться. А ну как враг высадится внезапно и придется принять бой или поскорей уносить ноги?

Она потянулась за маленьким мешком, развязала тесемку, достала пирожок с начинкой из кокоса и протянула мне.

— Вот, съешьте пока.

— Пирожок с кокосом!

— Ну да. Не пойму вашей радости…

Ах, как давно не видал я этих пирожков. Здесь-то их продают на каждом базаре и развешивают гроздьями в маленьких деревенских харчевнях — это любимое лакомство местных ребятишек. И вот он лежит на моей ладони. Тяжеловатый, он пахнет спелым клейким рисом и жирным духом кокосового ореха. Все бы упивался его запахом, но было неловко перед девушкой. Я увидел, как она заморгала изумленно.

— Да вы ешьте, у меня еще есть. Где же вы ночевали, почему только сейчас явились?

— Нигде не ночевал. С вечера и до утра продирался через топкое поле. Вы знаете его?

— Как не знать, вот оно, перед нами — хожено-перехожено.

Мне чудилось уже, будто мы близкие люди, и чертовски подмывало поделиться с нею только что пережитым.

— Боже мой, ну и поле! Кругом сушь, а здесь вода стоит. Если где не увидишь воды, знай: там трясина по колено, даже по пояс. Когда ты при этом в сандалиях, они то и дело увязают в грязи, попробуй найти их и вытащить. Босиком же все ноги обдерешь о колючие корневища. В лесу, бывало, час отшагаешь — тут тебе и привал: десять минут, пятнадцать, двадцать. А здесь — отдыхай стоя. Присядешь на кочку — засосет. Одно слово — «отдых», вся сбруя на тебе, вещмешок, оружие… Да и сам ты — легкая добыча для пиявок и комарья. Нет, уж на ходу легче. Вот и протопал до утра.

— А потом?

— Да все.

— И вы говорите об этом точно о подвиге каком-то.

Девица начинает дерзить, как вам это понравится?

— Вы не плакали, случаем? — спросила она с ехидцей.

— «Плакал», говорите? — Я притворился обиженным.

Она весело рассмеялась, обнажив ровные, как ряды кукурузных зерен, зубы.

— Что ж, вы еще молодец. Я вот знала одного подполковника, он приезжал сюда из штаба изучать обстановку и всякий раз нас спрашивал: «Отсюда до штаба нет другой дороги?» — «Дорог, — отвечали мы, — сколько угодно». Он страшно радовался, расспрашивал, что это за дороги, какие надо иметь при себе документы — он, мол, достанет любые… Мы отвечали: «Лучше всего две дороги — воздушная или подводная». Подполковник смеялся и говорил: он-де и через горы Чыонгшон переходил, но нигде не было так трудно, как на этом заболоченном поле, за одну ночь всех бед нахлебаешься, какие только бывают на свете, — хоть плачь, И добавлял: «Ну а я как-никак подполковник, мне плакать не к лицу! Но всякий раз, как иду через это поле, плачу. Бывает, так ноги о корневища изранишь — и силишься не плакать, а слезы сами льются».

Я смеялся: да-да, все это очень верно. Сам я, правда, не плакал, но разок-другой слезы наворачивались на глаза; напорешься на корневище ступней, а боль в голове отдает. И каждый раз я доходил до того, что сердился на Нам Бо. У него вон и сандалии безотказные, иногда я даже жаждал: пусть, пусть они тоже соскользнут, как мои — где ты, хваленое равенство! — но этого не случалось, сандалии держались у него на ногах как приклеенные.

Я теперь понял: чтобы ходить по болотам, нужно продевать ремешки на сандалиях иначе, чем для хождения по горам и лесам, — делать прорези не поперек, а вдоль подошвы, причем на каждой стороне четыре прорези рядом друг с другом, тогда ремешки будут плотно обтягивать ступни. Перед дорогой Нам Бо проинструктировал меня обо всем, жаль только не сказал насчет сандалий.

— Съешьте наконец пирожок. Что вы им любуетесь?

— Я должен есть один?

— Кушайте, я уже поела. — Девушка как будто вздрогнула и оглянулась туда, где был вход в будку.

— Уж не самолеты ли?

— Это «старая ведьма», пусть летает, — ответил я беззаботно, но на душе у меня заскребли кошки.

— Что за легкомыслие, здесь вам не джунгли. Сложите-ка все вещи к стене, увидят — сразу откроют огонь. Вон они уже близко…

Девушка вскочила, стала на колени и принялась обеими руками отодвигать мешки и вещи в угол.

Разведывательный самолет «Л-19», который мы прозвали «старой ведьмой», приближался, размеренный гул его, напоминавший болезненный стон, становился все громче.

Сомнений не было: самолет летел в нашу сторону.

Девушка встала, схватила «СКС», укутала голову парашютной тканью и, прижавшись к стене, смотрела в небо.

— Слушайте, — сказала она, — если самолет подлетит отсюда, мы прижмемся к этой стене, а если оттуда — к другой. Заметите, что он выключил мотор и пикирует на нас, значит, собрался пустить в нашу сторожку ракету. Тут главное — упредить его, выстрелить по нему первым, пилот испугается, отвернет в сторону, и ракета пройдет мимо. А не то подстрелят нас здесь, как кроликов, ясно?

Видя ее замешательство, я напустил на себя уверенный вид.

— А почему бы не поставить плотные двери и не метаться из стороны в сторону?

— Да что вы понимаете в этом! Увидят двери, сразу сообразят: ага, в будке есть люди, и откроют огонь. Ну чего сидите там, недотепа!

Девушка резко обернулась ко мне, потом снова отвернулась к выходу.

— Возьмите оружие, станьте за моей спиной, сюда. Быстрее!

Это была уже не шутка, крик ее прозвучал как команда. Едва успев схватить автомат, я услышал, как она зарядила свой «СКС».

— Заряжайте! — снова крикнула связная, едва я приткнулся позади нее. «Старая ведьма» летела на бреющем, совсем низко, касаясь высокой травы; я и оглянуться не успел, как она уже проплывала мимо нашей будки. Огромная, черная. Я разглядел голову пилота, круглую, как скорлупа кокосового ореха.

Над джунглями враг никогда не летает так низко. Правда, в Сайгоне в памятные дни лунного Нового года Земли и Обезьяны, в шестьдесят восьмом, я видел, как самолет летел прямо над мостовой, но сделал он это только один раз; а здесь, над злополучным полем, он словно катит по верхушкам деревьев и трав на своих колесах. Тростник, камыш, трава вихрились за ним. «Старая ведьма» развернулась и сделала новый заход. Вот так по нескольку раз она всматривается в каждую вышку. Еще один заход.

— На ту сторону! — Мы оба перепрыгнули в окоп, прильнули к стене. Опять с ревом надвигался самолет — черная громадина, за стеклом круглая голова пилота. На этот раз плоские крылья чуть не коснулись крыши будки, могучий вихрь, обрушившийся на нас, казалось, вот-вот сорвет двускатную кровлю.