По его совету я отправился в «дома счастья». Ими ведал отдел парткома. Здесь занимались розыском семей кадровых работников и солдат, предоставляли временные пристанища (они-то и назывались «домами счастья») родным и близким, приехавшим на свидание с командирами и бойцами. Маленькие домики — простые, но приятные с виду и со всеми удобствами — стояли на лесной опушке. Отсюда разбегались две тропки, вели они к рынку; рынок этот находился в освобожденной зоне, ряды его вместе с жилыми домами расположились по обе стороны реки. На реке была пристань, к ней два раза в день причаливали рейсовые катера.

Отдел, ведавший «домами счастья», состоял из двух секторов. В первом работали четверо пожилых людей, собственные их сыновья служили в армии; две женщины занимались розыском семей, находившихся в освобожденных районах, двое мужчин — розыском семей, проживавших в городах, занятых неприятелем. Во втором секторе, отвечавшем за прием и размещение гостей, работали молодые девушки.

Я сфотографировался, дал свое фото старому Шау из первого сектора и рассказал ему кое-какие семейные наши истории: при встрече он должен был пересказать их отцу, чтоб заручиться его доверием. Так как номера отцовского дома мы не знали, старый Шау решил зайти домой к дяде Ты и обратиться за помощью к его жене.

На этот раз Шау предстояло разыскать пять семей, он торопился и уехал с утренним катером.

Чтобы заполнить чем-то долгие дни ожидания, я прибрал отведенный мне домик, укрепил стены и перекрытие бомбоубежища, сходил в лес за дровами, нарубил их помельче, высушил на солнце… Хотел заранее позаботиться об отце — о его питании, отдыхе. Поездка старого Шау была рассчитана на пять дней. Я знал это и все-таки — вместе с четырьмя товарищами, ждавшими, как и я, близких из Сайгона, — каждый день ходил на пристань и высматривал катер.

Под вечер пятого дня мы все пятеро, конечно, сидели на пристани. Наконец до нашего слуха долетел гул мотора, самого катера пока не было видно за лесистой излучиной. Потом катер причалил к пристани. Вместе со старым Шау на берег сошли четыре женщины — матери моих компаньонов.

— А вы как же? — спросил Ут До; он снова уселся в гамаке, поджав ноги.

— Ко мне никто не приехал.

— Но почему?

— Дайте же все рассказать по порядку… Шау обнял меня за плечи и сказал: «На сей раз я виноват перед тобой!» Оказалось, жену-то дяди Ты он отыскал, но позабыл имя моего отца. А там, в Бангко, конечно же, не один бродячий парикмахер. Тетушка Ты обошла с моей фотографией всех знакомых: может, кто узнает меня в лицо. Но кто в Сайгоне мог знать меня?

— Надо же было старику позабыть самое главное! — возмутился Ут До, вновь чиркнул спичкой и закурил. Ему, понял я, стало обидно за меня. — Ну а дальше-то что? — В голосе его слышалось нетерпение.

— Пришлось ждать следующей поездки. Теперь уж Шау перед отплытием протянул мне мое фото и попросил написать на обороте имя и фамилию отца — для гарантии. Явился он опять к тетушке Ты. Взяла она фотографию, прочитала надпись и говорит: «Уж кого-кого, а старого парикмахера Хая знаю как облупленного. Только он здесь больше не живет, вернулся обратно в деревню. Год прошел, нет — поболее…»

Дело вроде давнее, но теперь, чувствовал я, даже досадное это невезение обернулось для меня приятным воспоминанием, и я ряд был поделиться им с друзьями. Я засмеялся. Нам Бо тоже смеялся, ворочаясь в гамаке. Зато Ут, раздосадованный, рухнул навзничь в гамак и вздохнул.

— Пришлось, — продолжал я, — просить старого Шау съездить в третий раз, теперь уж в мою деревню.

Ут До снова уселся и уставился на меня:

— Ну, встретились вы наконец?

— Сейчас расскажу.

Но у него не было больше терпения.

— Сперва скажите, нашли вы отца или нет? — потребовал он. — А после рассказывайте сколько хотите.

— Нашел!

— Значит, порядок.

Тут в хижину к нам ворвался грозовой ветер. Туго натянутые веревки лопнули, и нейлоновые накидки, захлопав, взметнулись вверх. Слышно было, как по всему саду стукаются оземь плоды манго. Мы вскочили и принялись ловить и привязывать снова к бамбуковым стоякам взбесившиеся накидки. Вдруг загромыхали пушки; так уж заведено: в непогоду вражеская артиллерия всегда открывает огонь. Шквальный ветер и дождь заглушают вой снаряда, и узнаешь о «гостинце», лишь когда он разорвется поблизости. Этой методы неприятель придерживается на всех участках фронта.

Снаряды перелетали через наш сад и с глухим уханьем рвались в глубине поля.

Закрепив наконец накидки, мы опять улеглись в гамаки. С неба сеялся дождь.

— После такого дождичка, — сказал Ут До, — еще денек-другой — и на манго распустятся почки. И мы вас попотчуем сео[24].

Слова его направили наш разговор в новое русло, мы перебрали названия блюд, какие готовят обычно в сезон дождей, помянули селедку, раков с креветками, потом перешли к рыбацким байкам…

С ночными разговорами так всегда и бывает: переходят вольготно с одного на другое, переплетаются, точно уто́к с основой, дальше — больше, а там, глядишь, и соткется из них ткань — сама жизнь.

— Эй, Ут Шыонг, куда идешь?

Тетушка Тин узнала голос, прозвучавший во тьме. Вот кто, оказывается, так долго шел за ними по пятам — Мыой[25], соседская дочка, вступила, дуреха, в «гражданскую охрану».

— А ты-то куда собралась, Мыой, на ночь глядя?

Тетушка — у нее уже это вошло в привычку — остановилась и вместо «дочери» вступила в разговор. Шау Линь, ростом и статью схожая с Ут Шыонг, закутав синим полосатым платком голову, так что не видно было лица, стояла на обочине дороги за спиною «матери» и, отвернувшись, смотрела в темноту.

— Я? — переспросила Мыонг. — Я иду домой с учений.

— А-а… Там, на хуторе, мальчишку продуло, занемог. Ладно, я пойду, ждут ведь. У тебя ноги молодые, крепкие, ступай-ка вперед.

— Хорошо! — ответила девушка, поправив винтовку, прошла мимо уступившей ей дорогу тетушки Тин и бодро зашагала прочь. Вскоре фигура ее растворилась во мраке, старая Тин и Шау Линь не спеша побрели следом.

Наконец обе свернули в один из дворов. Тотчас отрывисто тявкнула собака. Врагам мало было частой сети сыска и слежки, которой они накрыли всю округу, они заставили еще в каждом дворе держать собаку. По ночам, стоило где-то забрехать собакам, солдаты, полиция, «вооруженная охрана» — все тут как тут. Деревенские ребятишки иногда нарочно дразнили собак среди ночи, и вся банда сломя голову прибегала на шум. Ничего, думали сельчане, пусть помотаются, попотеют, разоспались небось…

Тин негромко крикнула псу:

— Черныш, свои!

— Черныш! — прикрикнула на него уже хозяйка дома. — Тебе что, жизнь надоела?!

Но умный пес, подав голос, лаять не стал. Да и учуял уже знакомых.

Хозяйка, ее звали Но, уложила сегодня детей пораньше, они спали во внутренней комнате. А сама, оставив дверь полуоткрытой, сидела и ждала. Днем ее предупредили заранее, но стоило Шау Линь, войдя в дом, сдвинуть платок на затылок: мол, вот она я, и Но не совладала с собой.

— О небо! Шау, ты! — Правда, возглас ее прозвучал тихо, как вздох, но глаза сразу покраснели. — Ну как, Шау, все наши здоровы? — спросила она мгновение спустя.

— Здоровы.

— Да ты садись вот здесь. А вы, тетушка, сюда присядьте.

Обрадованная и встревоженная, Но растерялась. Две табуретки заранее были поставлены у стены в укромном местечке: заглянешь в дом — и то не углядишь. Она зачем-то схватила их, но, опомнясь, тотчас опустила на место, вдруг снова взяла и опять поставила. Чайник с заваренным загодя чаем стоял на столе, но хозяйка о нем позабыла.

— Да уймись ты, сядь, посиди с нами, — сказала ей Шау.

Но села и снова давай разглядывать Шау Линь.

— Ты уж лучше повяжись платком, — сказала она гостье и вновь спросила: — Наши все ли здоровы?