И он взял ее — здесь же, на полу, на истоптанном ковре, ибо не было сил утерпеть до дивана: ни у нее, ни у него. Он взял ее быстро, с мудрой грубостью дикого зверя, задрав кверху столь раздразнивший его красно-черный подол, закинув прекрасные сахарные ножки себе на плечи. Взял ее, едва не зарычав — да и зарычал бы, но где-то в подсознании у него пульсировала мысль: они в больнице все же… Движения охваченного страстью хирурга Иванова были столь сильны и напористы, что стонавшая от «буйных ласк» Фаина заскользила спиной по ковру. Это скользящее движение могло бы продолжаться бесконечно долго, но в определенный момент Фаина уперлась теменем в ножку дивана. И в этом месте они одновременно пережили апогей страсти — низменной, плотской, звериной, потерто-ковровой и возвышенной — слились их губы, слились их сердца и душа вошла в душу, стала единой на двоих безумных душой. Они будто пали глубоко в смерть, а затем вознеслись высоко в жизнь. И обрели в этой метаморфозе наслаждение. Почувствовали радость, легкость и небесный восторг…

— О, Иванов, ты прекрасен! — прошептала Фаина, все еще упираясь головой в ножку дивана. — Ты не только в науке гений, но и в пылкой любви.

Иванов расслабленно лежал сверху. Мутный невидящий взор его блуждал по обрывкам красно-черного платья, разбросанным по ковру. Иванов вздохнул так, будто его отпустила земная тяга:

— Фаина, мы кончим на плахе!..

Она, роковая женщина, дьявольски расхохоталась:

— А потом на топоре!..

Доктор Иванов ровно в восемь утра постучал в дверь кабинета радиоизотопной ренографии. Хозяин кабинета — доктор Самохин был уже здесь. Самохин слегка побледнел, увидев в дверях Иванова, — примерно так слегка бледнеют доктора, когда видят главврача, входящего на их территорию. Но Иванов еще не был возведен в почетный ранг главных, хотя никто не сомневался, что потенциалом он уже обладал достаточным.

После легкого вежливого побледнения, доктор Самохин изобразил вопросительный взгляд:

— Чем могу?..

Иванов без личных проволочек достал из кармана халата бланк — тот, что был еще вчера в истории болезни Нестерова:

— Вот это!..

— Что? — Самохин, почесывая лысеющее темя, сунул длинный нос в бланк.

— Надо переписать.

— Разве что-то не так? — задумался Самохин. — А что надо переписать?

— Написать надо вот это… — Иванов вложил в руку Самохина новенькую стодолларовую банкноту.

— Вот это? — перестал чесаться Самохин.

Иванов холодно усмехнулся:

— Ну можно добавить еще несколько слов из этого… — и он присовокупил к первой бумажке вторую — пятидесяти долларовую. — Несколько веских слов из Гранта…

Самохин быстро спрятал деньги в карман и едва не поклонился Иванову раболепно, но в последний момент сдержался. Хотя от внимания Иванова не скрылся душевный позыв Самохина.

Доктор Самохин сел к столу:

— Хорошо. Диктуйте.

Иванов с задумчивым видом прошелся по кабинету, оглядывая аппаратуру. Потом сказал:

— Напишите что-нибудь сами, уважаемый коллега, на предмет того, что… Короче, будем готовить Нестерова к удалению правой почки.

— Очень хорошо! — кивнул Самохин. — Очень своевременное и разумное решение… Я как раз тут забыл указать, что не в порядке у Нестерова правая почка… Закрутился тут, понимаете!.. Но вы напомнили… Это бывает. Это не халатность — забывчивость. А при желании, знаете же, всегда можно найти патологию…

Спустя минуту, Самохин протянул Иванову новый бланк:

— Теперь, кажется, ничего не упущено?

Иванов прочитал написанное и кивнул:

— Очень хорошо… теперь у меня никаких сомнений: Нестерова надо поскорее оперировать.

Они обменялись рукопожатиями и приветливо друг другу улыбнулись.

Иванов так и бряцал потенциалом:

— Мы на вас рассчитываем, доктор.

— Всегда к вашим услугам, — заверил Самохин и лицо его с готовностью расплылось в улыбке.

Обход палаты зав отделением Иванов заканчивал по обыкновению возле койки Нестерова. Доктор выглядел несколько уставшим после второго ночного дежурства, но старался держаться бодро, по-деловому. С пациентами был внимателен, обходителен, а с коллегами краток, непререкаем и точен.

Нестеров поглядывал на Иванова со стороны, и ему опять казалось, что он встречал уже когда-то этого человека. Нестерову без сомнения были знакомы и это лицо с правильными крупными чертами, и высокий открытый лоб, и решительный подбородок с ямочкой. Или Иванов на кого-то был похож? На какого-нибудь киноактера или известного кинорежиссера, или телеведущего, чьи лица со временем воспринимаются, как лица родственников?..

Но тогда почему так знакомо и лицо Блоха?..

Нестеров перевел глаза на другого врача.

Совершенно точно — Блоха он уже видел где-то. Однако где — вспомнить не мог.

Иванов присел на стул возле Нестерова. Движениями, отработанными до автоматизма, пропальпировал Нестерову живот, постучал ребром ладони по ребрам. Попросил показать язык, провел пальцем по языку.

И последовал дежурный вопрос:

— Ну, как себя чувствуем сегодня?

— Вроде боль отпустила. Спасибо, доктор, — у Нестерова в связи с тем, что дело пошло на поправку, было приподнятое настроение.

Доктор Иванов посмотрел на него дружески, даже как будто ласково. Вытер руки салфеткой:

— Это, конечно, хорошо. Сказываются наши условия, — и он оглянулся на Фаину и на другую, пожилую, медсестру, что стояла рядом с ней с блокнотом в руках.

Фаина сказала:

— Больной Нестеров — молодец. Очень терпеливый… и дисциплинированный. Мужественно перенес приступ. Другие на его месте и стонут, и плачут…

Фаина одобряюще улыбнулась Нестерову.

Иванов продолжал:

— Приступ прошел… И настало время поговорить об операции, уважаемый…

— О какой операции? — насторожился Нестеров.

Иванов развел руками:

— Ну вы же понимаете, что это только временное улучшение. О полном выздоровлении не приходится и говорить. Приступы будут повторяться. Раз, другой… А потом вдруг шок и — летальный исход…

Но Нестеров имел другое мнение на этот счет. Он еще собирался побороться со своими камешками: дополнительно обследоваться, прибегнуть к бесхолестериновой диете, может даже использовать слабые желчегонные.

И решил сказать об этом:

— Я читал, что желчнокаменная болезнь…

Но Иванов перебил его:

— Я не это имею в виду.

— А что вы имеете в виду? — удивился Нестеров.

— Почку. У вас плохая правая почка.

— Правая почка? — неприятно поразился Нестеров.

— Да, уважаемый! Я настоятельно советую вам оперироваться. Другого выхода для вас не вижу, ибо в любой момент вы можете сыграть в ящик. Например, сразу после выписки из больницы… Представляете, в каком обличье предстанет тогда наше отделение? По той причине, что мы не настояли на операции, на удалении почки…

У Нестерова от волнения даже закружилась голова, разноцветные круги поплыли перед глазами. Но Владимир взял себя в руки, сел на постели:

— Как же так! Ведь доктор Самохин мне вчера сказал — все хорошо!..

— Не совсем… — Иванов нахмурился. — Видите ли, доктор Самохин пожалел вас: он сказал полуправду. Или не совсем правду. Или даже неправду… И в этом возможно он прав. Некоторые вещи не следует говорить сразу. Разумнее бывает подготовить пациента к плохому известию… А вообще тактика таких взаимоотношений — даже не его дело. Самохин не должен был вам ничего говорить. На то есть лечащий врач, который пребывает в постоянном контакте с пациентом и по ходу лечения решает: что можно говорить пациенту, а что нельзя. Врачебная деонтология, знаете ли, — хитрая наука!..

— Тогда почему вы мне все это говорите?

— Я знаю, вы правильно поймете меня — вы же интеллигентный человек…

Нестеров не знал, что и думать. Не готов он был к такому повороту — к удару под дых. Ему говорили сейчас много веских умных слов. Но все-таки это были всего лишь слова… Между тем Нестеров своими глазами видел бланк с результатами обследования, где черным по белому…