А цевницы играли все громче.

Что же они исполняли, приветствуя ожившее сердце?

Конечное же, Бетховена… В девятой симфонии есть у него заключительный хор — тот, что на слова оды «К радости» Шиллера.

Цевницы играли эту мелодию все громче.

Увереннее билось сердце…

К вечеру прооперированный после ранения следователь Алексей Перевезенцев стал несколько приходить в себя. Он мутным взглядом окидывал стены и потолок палаты интенсивной терапии, пытался подняться, но потом, ощутив боль, с недоумением замирал и смотрел к себе на живот. Взгляд его натыкался на повязки, уже пропитавшиеся сукровицей, и еще большее недоумение отражалось но его лице. Как видно, Перевезенцев не до конца понимал, где находится, и не помнил, что с ним произошло.

Значит, «пробуждение» его весьма походило на кошмар.

Маргарита почти не выходила из этой палаты. Выполняла назначения, промокала салфеткой Перевезенцеву лоб, смачивала пересохшие губы, измеряла температуру, поправляла подушки…

Владимир Нестеров заглянул в эту палату:

— Помочь?

Маргарита устало пожала плечами:

— Чем архитектор может помочь медсестре?

Нестеров все же вошел.

Маргарита кивнула ему:

— Раз уж вы здесь, подвиньте поближе вон ту стойку. Буду ставить ему капельницу.

Нестеров сделал, как она просила.

Маргарита открыла стерилизатор на столике:

— А теперь держите жгут. Вы же видели в кино, как надо держать жгут?

— Видел, — Владимир спрятал улыбку, стянул Перевезенцеву плечо жгутом.

И Маргарита принялась нащупывать вену. Уколола иглой.

Перевезенцев опять открыл глаза и посмотрел на Нестерова:

— Ты кто? — и попытался приподняться.

— Успокойтесь, — Маргарита положила Перевезенцеву руку на грудь. — Он такой же пациент, как и вы.

— Ах, да!.. Я в больнице — Перевезенцев послушно откинулся на подушку и тихонько застонал — боль давала себя знать.

— Мы поставим вам капельницу, — объяснила Маргарита. — Лежите смирно…

— Меня, значит, подстрелили…

— А вы разве не помните? — удивилась Маргарита; она уже вошла в вену знаком велела убрать жгут.

— Нет. Не помню… — Перевезенцев закрыл глаза и говорил так, будто бредил. — Я бегу… Я знаю: он там — прячется в подвале…

— Кто? — спросил Владимир.

— …Ребята у меня за спиной. Я оглядываюсь… И тут, кажется, удар в живот. Да… Такое ощущение, словно паровоз в живот въехал и все кишки на колоса намотал… Потом — темнота. Ничего не помню… Скажите, я хоть в Питере?

— В Питере, в Питере… — успокоила Маргарита и улыбнулась.

Перевезенцев вздохнул облегченно:

— Ну тогда все в порядке. Дома и стены помогают, — он посмотрел на Нестерова. — А ты кто?

— Я — Владимир.

— Ты новенький, что ли?

— Мы в больнице. В хирургическом отделении, — напомнил Владимир. — А тебя ранили. Вспомни…

Перевезенцев кивнул:

— Все! Вспомнил… Ранили. Это было ужасно.

Маргарита подрегулировала скорость введения раствора:

— Да. Вы уже говорили… Почувствовали удар в живот.

Перевезенцев поглядел на Маргариту:

— Ты, девочка, совсем молодая… Наверное, не помнишь — в конце семидесятых был фильм «Новые центурионы»…

— Нет, не помню.

— Там копа одного смертельно ранили. В живот. Кишки пузырились. Натурально показали — американцы иногда чересчур натурально показывают… У меня наверное было то же самое?

— Вы об этом спросите у хирурга. А я не видела.

Перевезенцев перевел глаза на Нестерова:

— Извини, парень! Я несу ахинею, да?

— Все нормально, — улыбнулся Владимир. — Только не двигайся — у тебя капельница.

— Ты побудешь со мной, парень? Ты постарше… Ты помнишь тот фильм?

— Я помню… Того копа дважды ранили в живот. Первый раз отходили, а второй…

— У меня пока первый…

— А вот девушку не удалось спасти, — сказала Маргарита.

— Какую девушку? — встрепенулся Перевезенцев. Не было там никакой девушки. Только копы…

— К нам сегодня поступила девушка, — терпеливо объяснила Маргарита. — Бросилась в лестничный пролет. Сколько ни бились над ней — не спасли.

— Суицид… — сказал Перевезенцев.

Здесь в палату легкой стремительной походкой вошла медсестра Фаина.

Маргарита удивилась:

— Ты? Сегодня же мое дежурство…

Фаина улыбнулась ей прохладно:

— Я знаю, дорогая… Но дело в том, что Сан Саныч поменялся дежурствами с Блохом и вызвал меня. Если ты не очень против, то я тебя отпускаю — и буду несколько часов должна.

— Хорошо. Я не против, — согласилась Маргарита. — Но почему?..

Фаина осмотрела повязки на животе Перевезенцева, капельницу, ответила:

— Ну, понимаешь, у них — у врачей — свои дела. Кому когда дежурить — не мы решаем. А тут еще эта смерть!.. Девица-самоубийца на нашу голову!.. Сан Саныч — сама должна заметить — капитан корабля. Он стоит у штурвала, так сказать… И тяжесть ситуации принимает на себя… Да и здесь… — Фаина оглядела палату. — У меня чуть-чуть побольше опыта. Словом, отдыхай, Рита…

— Хорошо, — Маргарита кивнула на листы назначений. — Я все отметила здесь, что сделала.

Но Фаина, кажется, не слушала ее — она, подняв бровь, вопросительно смотрела на Нестерова:

— А вы помощник?

— Да вот… помог подушку подложить, — развел руками Владимир.

Фаина укоризненно покачала головой:

— Посторонним сюда нельзя входить… Даже таким симпатичным.

— Сестра, не прогоняйте его, — слабым голосом попросил Перевезенцев. — Мы разговариваем, и это отвлекает меня от боли.

Но Фаина была неумолима:

— Правила нельзя нарушать.

И Нестеров направился в свою палату.

Доктор Иванов, заглянув к Перевезенцеву и пробежав глазами назначения Блоха, удовлетворенно кивнул и направился к себе в кабинет. Там он достал из пухлой папки одну историю болезни и полистал ее. Остановился на данных обследований.

— О! Вот это чудненько!.. — пробормотал он себе и что-то выписал в блокнот.

Потом Иванов оторвал подклеенный к истории бланк с двумя кривыми линиями — красной и синей — и спрятал в карман халата. Принялся читать записи Блоха.

— Молодец, Давид…

В это время в кабинет вошла Фаина.

Иванов, на секунду оторвавшись от истории, взглянул на нее и опять углубился в чтение:

— Все спокойно? — это был дежурный вопрос.

— Да, Сан Саныч, все нормально, — Фаина пребывала в некой задумчивости.

— Что-нибудь нужно? — Иванов продолжал читать.

— Нет, ничего не нужно, — голос у Фаины был бесцветный; при ее обычной эмоциональности это казалось странным.

Иванов оторвал глаза от истории и удивленно посмотрел на Фаину:

— Как вообще у тебя дела? Ты скучная какая-то… Может, злишься, что вызвал тебя на дежурство?

— Нет, наоборот, — слабо улыбнулась Фаина. — Для меня это сейчас отдушина.

— A-а, понятно! Значит, — личная жизнь…

Фаина сверкнула глазами — скорее обиженно, чем зло:

— Как раз никакой личной жизни! И если бы не работа, то не знала бы куда девать себя…

— А что говорит твой муж?

— Да какой он муж! — теперь Фаина сверкнула глазами скорее зло, чем обиженно. — Он козел. Притом совершенно обнаглевший. Денег домой не приносит ни шиша, а как в постель — так по-пионерски: «Всегда готов!»

Иванов ухмыльнулся и оглядел безукоризненные — классические — формы Фаины:

— Почему так грубо, Фаиночка? Его можно понять… Когда рядом такая женщина… Ты себя хоть в зеркало-то видишь?

— А в постели он слабак, — открыла секрет Фаина; в данный момент она почему-то была даже рада, что муж ее слабак в постели; она ощущала, как ей повезло в жизни, и получала удовольствие от этого ощущения.

— Слабак? — Иванов пристально посмотрел на Фаину, будто стараясь прочесть у нее на лице, не считает ли она и его слабаком.

— А разве нет?.. Во-первых, никакой предварительной игры. Сразу к телу — как боров. Кобели — и те сперва ухаживают за сучкой, крутятся вокруг нее. И только потом… Во-вторых, никакого искусства, никакого умения: подергается-подергается да отвалится к стенке, как сытая пиявка. О том, что чувствует или ждет партнерша, — и в мыслях нет. Никакой фантазии, никакого опыта…