Чтобы у читателей не сложилось разницы во мнении относительно дачи доктора Иванова, следует описать ее поподробнее…

Это три уровня.

Подвал — настоящие катакомбы. Здесь и гараж, и складские хозяйственные помещения, и погреба, и сауна — одновременно могущая служить бомбоубежищем, и небольшой бассейн — три на три; а главное — довольно просторное помещение с тремя суперсовременными холодильными камерами и мраморным секционным столом посередине, с множеством ламп дневного света на стенках и потолке.

Первый этаж — сердце дачи. Кухня — сплошь облицованная импортным кафелем, сияющая белизной. Столовая выдержана в неброских розовато-коричневых тонах; пол — полированный гранит, стены — тоже гранит, но с вкраплениями небольших мозаик из яшмы, хрусталя, малахита и т. д. — на гастрономические сюжеты. Просторная гостиная с камином, дубовыми, как в Кремле, панелями, с баснословно дорогой итальянской мебелью и с роскошными французскими гобеленами на стенах. Под широкой лестницей на второй этаж — вход… в операционную. Аппаратуры в операционной было не меньше, чем в операционной одной из германских клиник. Заставлены все стены. Аппарат искусственного дыхания — простейшее, что здесь было. Остальное — сплошные компьютеры…

Второй этаж попроще: четыре спальни и кабинет. Две стены кабинета — книги по медицине, преимущественно по хирургии; одна стена — шкафы с папками, видеокассетами, дискетами. А четвертая стена — Коро в золоченой раме. В углу сейф. Посередине стол-аэродром и опять же компьютер.

Александр Александрович Иванов, к месту сказать, не считал свою дачу замечательной. Тем более — роскошной. Разве что в самом начале — когда построил ее. Потом он быстро привык к удобствам и даже стал ощущать иногда недостаток пространства. Сауна казалась ему недостаточно большой, бассейн — тесноватым, столовая — мрачноватой, не хватало спален, чтобы разместить иной раз всех гостей; в кабинете не помешало бы иметь еще одну стену; не повредила бы делу вторая операционная — для работы исключительно с сердцем…

С сердцем он сегодня и работал, вернувшись из клиники.

В углу операционной у Иванова стоял особой конструкции стол — его гордость. Прямо в столешницу были вмонтированы необходимые приборы, клавиатура компьютера; другая половина столешницы загибалась вверх — она была идеально прозрачна и служила стенкой сосуда, напоминающего аквариум. В этом сосуде, полном некоего прозрачного питательного раствора или консерванта, на резиновых растяжках было укреплено сердце — величиной с кулак — без сомнения, человеческое сердце. К сердцу были подшиты гофрированные трубки разной толщины, как видно, несущие функции большого и малого кругов кровообращения. Эти трубки замыкались на замысловатых приборах, выполненных в стекле и напоминающих внешним видом многократно увеличенный музыкальный инструмент цевницу, или иначе — флейту Пана. Трубки поменьше — не толще спички — были вшиты в мышечную ткань сердца. Эти трубки замыкались на миниатюрных насосах, подключенных к компьютеру. Компьютер управлял процессом: насосы нагнетали в трубки питающий раствор, этот раствор под давлением поступал в мышцы сердца через мелкие артерии, а через вены, уже отработанный, отсасывался. Процесс этот именуется в науке перфузией… Помимо трубок — гофрированных крупных и разноцветных мелких — к сердцу подводилось еще множество проводков. Всюду на сердце крепились датчики, а от датчиков информация поступала на писчики. Но те пока не двигались, было мертво сердце. Компьютер управлял, насосы нагнетали, растворы поступали и отсасывались, а сердце «молчало»…

Доктор Иванов помечал результаты процесса в толстой книге, напоминающей пресловутую конторскую. Вне всяких сомнений, книгу эту доктор Иванов ценил — он даже «одел» ее в дорогой сафьяновый темно-зеленый переплет…

Иванов пристально смотрел на писчики. Те даже не вздрагивали. Датчики молчали, бумажная лента с несколькими прямыми линиями раскручивалась с одного барабана и накручивалась на другой.

— Ну заводись же, мотор, заводись… — приговаривал Иванов, поглядывая на сердце в «аквариуме».

Сердце оставалось неподвижным.

Иванов набрал новую команду на клавиатуре. Через насосы в трубки нагнеталась уже жидкость другого цвета. Но сердце по-прежнему безмолвствовало, линии выходили из-под писчиков прямые, как натянутая нить.

— Н-да!.. Перфузия… — раздраженно бросал Иванов и опять пальцы бежали по клавишам.

… Быть может, не лишним будет сказать, что перфузия — метод, который давно используется в науке. Впервые применили его анатомы в XVII веке. Используется он сейчас при трансплантации органов — для сохранения их перед пересадкой. Перфузия в сочетании с гипотермией — охлаждением дает возможность довольно долго сохранять орган донора… Некто Легаллуа в XIX веке высказал мысль, что с помощью перфузии можно оживить и поддерживать в «рабочем состоянии» отсеченную голову. А известный фантаст Беляев даже воплотил эту идею в своем романе.

Иванов сделал новую запись в своей книге и опять обратился к клавиатуре:

— Ну же!.. Заводись!.. Неужели совсем угас твой автоматизм?.. Хорошо — стимульнем… — несколькими нажатиями пальцев он набрал команду.

Электрический импульс пробежал по проводкам. Сердце трепыхнулось и опять замерло. Писчики выписали замысловатый зигзаг…

— Надо же! Всего полчаса после клинической смерти…

Иванов послал еще один разряд.

Сердце снова вяло трепыхнулось.

Недовольно скривившись, Иванов сделал запись в своем гроссбухе…

Зазвонил телефон. Доктор снял трубку.

— Да… — бросил он, хмуро глядя на неподвижное сердце.

— Александр Александрович? — послышался из трубки почтительный женский голосок.

— Я… — Иванов набирал на клавиатуре новую команду.

— Это Маргарита вас беспокоит.

— Какая Маргарита? — удивился Иванов.

— Дежурная сестра, — напомнила, несколько обидевшись, Маргарита.

— А! — прояснилось лицо доктора. — Девушка с весьма подходящей фамилией Милая… Что-нибудь случилось?

— Да, Александр Александрович. Извините, конечно, что мешаю вам, не даю отдохнуть. Но у нас тут аврал… Вы после дежурства и все такое…

— Короче…

— Привезли суицид. Двадцать два года. Падение с высоты. Травмированы органы брюшной полости, поврежден позвоночник, сломаны ребра…

Иванов насторожился, подобрался, пальцы его замерли на клавиатуре:

— А Блох?

— Блох и Пашкевич оперируют. Огнестрельное ранение. Вызываем хирургов из других отделений. Но Блох сказал, чтобы я позвонила вам.

— Хорошо, еду. Пусть пока начинают…

Иванов положил трубку и поднялся. Уже стоя, он перевел всю систему перфузии в режим длительного функционирования.

Спустя пять минут хозяин особняка спустился в гараж и сел за руль расчудесного черного «мерседеса». Когда машина тронулась с места, ворота открылись автоматически. Едва слышно урча двигателем, автомобиль покатил по проселку и через четверть часа выехал на шоссе. Здесь он быстро набрал скорость…

С едва слышным «благородным» гудением работали маленькие насосы; то розоватые, то голубоватые растворы поступали в тоненькие трубки. Зеленоватым светом мерцал экран монитора. Раскручивалась и скручивалась бумажная лента, расчерченная, как по линеечке, несколькими разноцветными линиями…

И тут вдруг писчики вздрогнули… На прочерченных линиях зафиксировались крохотные зубцы. Через несколько секунд писчики дернулись сильнее. Сердце шевельнулось — раз, другой… третий… Сначала вяло — словно раздумывая, следует ли вообще возвращаться к жизни. Потом — бодрее. Сжимался и разжимался «кулак» — то низ его, то верх… Патологоанатомы говорят, что сердце взрослого человека по величине приблизительно соответствует его кулаку… Здесь, в «аквариуме», ожило и начало сокращаться совсем небольшое сердце — скорее всего женское. После слабеньких первых сокращений последовали более сильные. По гофрированным трубкам побежал раствор. И тогда заиграли цевницы — начали исполнять гимн. Раствор, проходя через них, раскручивал маленькие колесики, по виду напоминающие мельничное колесо. Движение этих колесиков зафиксировал чуткий компьютер и скорректировал режим с учетом возникших изменений.