Владимир полистал свою карточку, прочитал результаты обследований… Про камень он уже слышал… Про почки… такой неразборчивый почерк. Но Владимир исхитрился прочитать, что почки в норме.

Тут пришла санитарка и молча отняла у Нестерова его карточку. Нестеров пожал плечами. Он был совершенно бесправен.

Но его успокаивала мысль, что предположения доктора Иванова не подтвердились. Значит, оставалось только решить вопрос с этим камешком, который сантиметр на полтора. Но ведь, действительно, есть же новые методики. Сейчас купировать приступ, а потом подлечиться, и камень раздробить…

Вернувшись в отделение, Нестеров почувствовал усталость. Сильной боли он не ощущал — лишь по-прежнему оставалось ощущение наболевшего места. Нестеров боялся совершать резкие движения, боялся, что это может ему повредить. Как и многие в этом отделении, Нестеров нянчился со своим животом.

Владимир был совершенно расслаблен и даже заторможен. Он знал — это действие атропина.

Владимир хотел упасть на свою койку и лежать, лежать… забыться. Он устал еще и морально.

Он уже примеривался, как ловчее сесть на постель, чтобы не особо потревожить наболевшее место, как вдруг ощутил, что низ живота у него полон. Владимир вспомнил, что не посещал еще в этот день туалета. И вышел в коридор… Да, это было действие атропина…

Туалет был совсем маленький для такого большого отделения. Всего две кабинки. Дверцы кабинок, само собой разумеется, были отломаны — лет пятьдесят назад, не менее, и с тех пор никто не порывался кабинки починить. Санитарное состояние тоже составляло желать лучшего.

Владимир остановился напротив пожелтевшего смердящего писсуара. Открыл «шлюз». Бедняга! Он мочился не менее, чем полчаса: из него лилось слабой струей, самотеком. Мочевой пузырь был расслаблен так же, как и желчный. Мускулатура пузыря дремала… Да, и это было действие атропина…

Потом Владимир вернулся в палату и лег. Он думал, что сделает все, только чтобы не оперироваться. Все-таки желчный пузырь — не лишний орган в организме. С этой мыслью он засыпал…

Молодые ребята, что лежали у стены, постепенно обретали интерес к жизни — тихо переговаривались между собой…

В этот день у заведующего отделением Александра Александровича Иванова было дежурство. Вечером он сидел в кабинете и делал записи в историях болезни.

В дверь постучали.

— Разрешите? — заглянула дежурная медсестра.

— Да, да Фаина. Конечно… — Иванов откинулся на спинку стула и сразу потерял интерес к историям болезни.

Он обратил все внимание на медсестру. Трудно было не обратить на нее внимание. Если она того хотела… А она хотела. Она только одним своим видом могла доставить удовольствие. Она не спеша шла по кабинету. И Иванов получал удовольствие, созерцая движение ее стройных ног. Короткий халатик медсестры Фаины Куртизановой позволял созерцать ее ножки почти в полном объеме. Нечего и говорить, что ноги этой красавицы были совершенны. Но особенно привлекательно выглядела внутренняя сторона бедра: когда Фаина делала шаг, здесь напрягалась и становилась прямой, как струна, мускулюс грацилис, что в переводе с латыни — мышца стройная, или тонкая. Ах, как эта мышца была стройна у Фаины! Как укрощала она бедро в движении!.. От этой мышцы можно было сойти с ума. И Иванов сходил — тихо сходил с ума. Позволил себе на минутку расслабиться. Откровенно разглядывал ножки, любовался.

Насладившись произведенным эффектом, Фаина остановилась у стола, положила перед Ивановым большой лист бумаги:

— Старшая сестра просила занести вам на подпись график.

С трудом оторвав взгляд от ног, доктор посмотрел Фаине в глаза. Ее глаза были немного насмешливые.

Иванов усмехнулся:

— А сама она время не нашла?.. Никогда не поверю! Это была твоя инициатива.

— Вы о чем? — принялась кокетничать Фаина.

— Я о графике дежурств…

— Конечно, моя, — издала короткий смешок медсестра. — А разве я поступаю неправильно? Разве не лучше подписывать графики из моих рук? Или вы хотите, Сан Саныч, чтоб вам приносила его эта корова?

Насмешка в ее глазах не обижала. Она была слишком естественная, характерная, привычная…

Фаина переступила с ноги на ногу. Глаза Иванова упали к ее бедрам: так сладко, так маняще шевельнулись стройные мышцы!.. От бедер Фаины веяло некой свежестью — хотя Фаина была уже не совсем молода. Трудно сказать, когда она перешагнула через «тридцать»…

— Ну, зачем же? — рука Иванова скользнула со стола и мягко легла Фаине на внутреннюю поверхность бедра.

Фаина этого, конечно, не заметила. Она склонилась над графиком:

— Вы против этого не возражаете? — у нее был спокойный грудной голос.

— Против чего? — Иванов слегка сжал и помассировал ей стройную мышцу, при этом с удовольствием смотрел, что делает его самостоятельная шаловливая рука.

— Против этого… — Фаина отчеркнула в графике ноготком две строчки.

Рука Иванова скользнула чуть выше, продолжая массаж. Иванов проследил движение ее пальчика. В первой строчке были указаны дни дежурств заведующего отделением, а в другой, отчеркнутой — дежурства медсестры Ф. П. Куртизановой. Числа совпадали.

— Не возражаю… — он улыбнулся, в его глазах появился возбужденный блеск. — Это была твоя идея?..

Фаина не отвечала. Она неподвижно стояла у стола и невидящим взором смотрела за окно, в темноту. Она вся ушла в ощущения…

Доктор сказал:

— Это хорошая идея!..

Глаза Фаины опять стали насмешливыми. Она переступила с ноги на ногу, и доктор Иванов едва не застонал от удовольствия.

Он сказал:

— Тут мне кое-что очень нравится у тебя…

Фаина Петровна улыбнулась, погрозила ему пальцем:

— Ах, Саша!.. — и отошла.

Иванов подписал график:

— Глаза б мои не видели ту корову!..

Фаина опять издала короткий смешок, подхватила со стола график и исчезла за дверью.

Александр Александрович пять минут приводил в порядок свои мысли, которые были как овцы, разбредшиеся по полю в отсутствие пастуха. Восстановив внутреннее спокойствие, доктор Иванов глубоко вздохнул, медленно выдохнул и подвинул к себе очередную историю болезни.

Но его опять отвлекла Фаина. Она заглянула в кабинет уже без стука:

— Доктор, к вам Женя…

Не успела Фаина Петровна исчезнуть, как на пороге кабинета возник высокий молодрй человек, блондин. К месту будет сказать, что блондины бывают разные. Гамма довольно широкая: от пшенично-желтого до полнейшего альбиноса… Так вот вошедший и был таким альбиносом. Совершенно бесцветная личность — с ежиком белоснежных волос, с длинными пушистыми, но опять же белыми, ресницами и без бровей.

Это был Эуген Йыги, давнишний приятель доктора Иванова, эстонец по национальности, бывший инженер с Кировского завода.

Йыги, напоследок окинув Фаину восхищенным взглядом, прямо-таки откусив от нее кусочек глазами, прикрыл дверь и легким пружинящим шагом направился к столу.

Йыги и Иванов обменялись рукопожатиями.

Доктор сказал:

— Судя по выражению твоего лица, все прошло нормально.

— А почему не нормально? Все хорошо… — Йыги уселся на диван напротив хозяина кабинета.

Иванов здесь отметил, что прибалтийский акцент Йыги стал в последние год-два сильнее. Раньше акцент почти не ощущался — его практически не было, особенно в теплых компаниях, на «мальчишниках». Акцент, как правило, усиливался, когда на горизонте появлялась девица, которую Йыги хотел подцепить — поразить, охмурить, овладеть. И что интересно, — это срабатывало. Русские дуры липли на акцент, как мухи на мед.

Иванов даже огляделся: не вошла ли вместе с Йыги Фаина — отчего это вдруг усилился акцент. Но Фаины в кабинете не было.

Эстонец улыбнулся, моргнул бесцветными поросячьими ресницами:

— Хорошо у тебя. Уютно.

— Да, погода стоит премерзкая.

Йыги поднялся, подошел к шкафу, достал из него бутылку коньяка и рюмку. Плеснул себе немного.