Один из студентов блеснул очками:

— А может, его отравили…

— Верно, Новиков, — кивнул Антон Петрович. — В содержимом желудка может быть обнаружен яд… Кстати, знаете почему Распутина никак не могли отравить?

— Почему? — оживились студенты-доктора, они поняли, что сейчас последует расслабляющий анекдот.

Антон Петрович, рассказывая, выводил в воздухе ножом замысловатые пируэты:

— Потому что отравители — графы и бароны не были искушены в деле отравления. Они впрыскивали цианистый калий в любимое блюдо Распутина — пирожные, не зная, что яд в данной ситуации связывается жирами и не представляет для организма особой опасности. Распутин поглотал свои пирожные одно за другим, а отравители трепетали от ужаса, впечатленные тем, что этого колдуна не берет даже сильнейший из ядов…

Тут Самойлов ловким, отработанным движением сделал на животе трупа широкий разрез — он прямо таки располосовал живот от мочевидного отростка до лона в обход пупка, не ошибившись в направлении и силе прикладываемой к ножу.

— Теперь сделаем осмотр внешнего вида и расположения органов…

Здесь студент Новиков осторожно перебил его:

— Антон Петрович! А для чего этот маленький разрез на груди? Кто его сделал?

Самойлов недовольно скривился под маской; это было видно по тому, как сощурился один его глаз; Самойлов проследил взгляд студента, тот указывал на область сердца. Во втором межреберье слева был сделан разрез длиной до двадцати сантиметров.

— Этот разрез? — задумался Антон Петрович; его явно раздражало любопытство студента. — Здесь нет ничего особенного, — пожал ассистент плечами. — Хотя для вас ситуация может показаться любопытной… Нужна была срочная экспертиза… Требовалось следствию… И в качестве исключения, так сказать…

Ответ показался довольно уклончивый и потому не удовлетворил любопытного Новикова. Парень все присматривался к ране, к засохшим на боку потекам крови… Да и другие студенты косились на рану.

Но Самойлов завладел их вниманием:

— Начнем исследование желудочно-кишечного тракта сверху вниз, по ходу продвижения пищевых масс… Во всяком деле важна система. Ну и в нашем, конечно. Наличие проверенной системы сводит количество ошибок до минимума…

Тем временем Новиков, снедаемый сильнейшим любопытством, взял со столика, похожего на сервировочный, два хирургических крючка и довольно сноровисто раскрыл рану на груди трупа.

— Антон Петрович! — перебил Новиков преподавателя. — А тут нет сердца!..

Этот Новиков, наверное, был либо очень невоспитанный человек, позволяющий себе перебивать старшего, либо гений, который ради познания истины способен был идти на любые жертвы — даже на неприязнь со стороны ассистента кафедры Самойлова.

Лоб у Антона Петровича от неожиданного возгласа студента наморщился, глаза остановились, и в них зажегся недобрый блеск.

Студенты зашикали на любопытного и нетактичного Новикова, но тот на это шишиканье не обратил ровным счетом никакого внимания, а только по-прежнему растягивая стальные крючки, дивился на пустое, зияющее чернотой средостение:

— Сердца-то нет!..

Антон Петрович взял себя в руки, подавил раздражение:

— Ну правильно! А что же вы хотели?.. Я же вам объяснил, доктор Новиков, что орган изъят в интересах следствия…

— А вы говорили — по кусочку… в пробирку… — не совсем уверенно оправдывался Новиков.

Антон Петрович укоризненно покачал головой:

— Доктор Новиков! Я делаю вам замечание… Вы забегаете наперед, вы перебиваете меня… Не беспокойтесь, мы доберемся еще до сердечно-сосудистой системы…

— Да нет! Я ничего! Извините!.. — пошел на попятную студент. — Мне просто показалось странным, что в груди нет сердца…

Нестеров в состоянии глубочайшей задумчивости вышел из палаты в коридор. У входа в отделение опять была какая-то суета. Санитары пошире раскрывали двери, а другие санитары быстро толкали перед собой каталку. И капельницу держали повыше…

Нестеров увидел медсестру Маргариту Милую. Она стояла к нему спиной и тоже смотрела на санитаров с каталкой. Нестеров остановился возле Маргариты.

Как раз в это время каталку провозили мимо них. На каталке лежал молодой мужчина — лет тридцати пяти. Он был без сознания и очень бледен — смертельно бледен. Лицо его было обрызгано кровью… А простыня, которая укрывала его, тоже пестрела пятнами крови.

Санитары толкали каталку прямиком в операционный блок. Все, кто был в это время в коридоре, расступались перед ними.

Маргарита оглянулась на Нестерова.

Тот сказал:

— Не повезло какому-то парню…

Маргарита проводила каталку глазами:

— На Малой Юхновицкой была перестрелка… Это повезли, кажется, следователя — два пулевых ранения в живот. Но из приемного покоя говорят: что-то еще можно сделать… А вот того, что подняли к нам минутой позже, — преступника, — вряд ли удастся спасти. Там задета брюшная артерия… Из него так и хлещет… Рану зажимают пальцем, но толку от этого мало…

— Будет много работы, — Нестеров кивнул в сторону операционной.

— Да, со всех отделений сбежались хирурги. Это называется аврал.

Маргарита улыбнулась Нестерову.

А он тут же подумал:

«Какая же она хорошенькая! И как подходит ей ее фамилия!..»

Нестеров спросил:

— Что вы делаете завтра вечером?

Она слегка смутилась перед его прямым изучающим взглядом:

— Вы так спрашиваете, будто собираетесь меня куда-то пригласить.

— Разве что на пищеблок, — отшутился он. — И все же?

Она пожала плечами:

— Буду отсыпаться после дежурства. В общежитии… Это называется — дрыхнуть, — Маргарита скользнула взглядом по его лицу. — Почему вы спрашиваете?

Он признался:

— Просто хочу знать, есть ли у вас кто-нибудь…

Она ответила неопределенно:

— Сейчас у всех кто-то есть, но ни у кого никого нет. Такие странные времена настали…

Нестеров явно ей был симпатичен — ему в глаза это бросилось сразу. Очень уж живо реагировала Маргарита на его взгляды.

У нее была очень нежная кожа; щеки слегка порозовели, шея казалась мраморно-белой и бархатистой. Блестящий шелковый халат только подчеркивал эту бархатистость.

Заметив, что Нестеров обращает слишком пристальное внимание на ее кожу, девушка совсем заалела и не нашла ничего лучшего, как ретироваться к столу. Там, у себя на посту, вблизи привычных причиндалов маленькой медсестринской власти (телефон, авторучка, журнал и лоток со шприцами), она почувствовала себя увереннее и прохладным голосом обратилась к скучающей неподалеку санитарке:

— Тетя Валя, отведите больного Нестерова на ренографию!..

Тетя Валя неохотно поднялась со стула и, взяв историю болезни, раскачивающейся утиной походкой направилась вдоль по коридору к холлу с лифтами.

Нестеров последовал за ней, но, сделав шагов пять, оглянулся. Маргарита с какой-то непонятной грустью смотрела на него. Он подмигнул ей — чем опять вогнал в краску.

Пряча свою реакцию, Маргарита отвернулась и для виду раскрыла журнал.

Владимир лежал на широком жестком столе, покрытом простыней, а холодный тубус аппарата тыкался ему то под ребро, то в поясницу.

Пожилой лысоватый доктор с длинным носом и мягкими южными чертами нажимал на какие-то кнопки и следил за работой писчиков. Вид у доктора был довольно хмурый, и этот вид весьма насторожил Нестерова. Поэтому сразу же, едва только доктор выключил свои писчики и убрал тубус, Нестеров задал естественный в данной ситуации вопрос:

— Ну, как, доктор?

Тот промычал что-то нечленораздельное и, помахав в воздухе авторучкой, принялся быстро и нервно писать заключение на бланке. Почерк его был крупный, размашистый, с обилием жирных завитушек.

Закончив писать, доктор уделил, наконец, внимание Нестерову:

— Я могу сказать вам результат. Но, думаю, вы мало чего из моих слов поймете. Не медику, знаете, сложно разобраться… СЭФ левой почки не нарушена. Умеренно замедленная эвакуаторная функция правой почки… Быть может оттого, что расположена почка чуть ниже обычного; мочеточник, наверное, где-нибудь перегибается… Секреторная функция не нарушена… В принципе — все нормально, молодой человек. Не о чем говорить и нет поводов волноваться…