— Ну, что? Связь была?

— Да, я ответил диспетчеру. Случай самоубийства… в этом доме… — он указал на дом.

Принимался потихоньку дождь. Вся улица была в серых красках. Зябкий ветер ворочал под деревьями мокрую листву.

Башкиров надел халат:

— Кто звонил?

— Диспетчер, — поднял удивленные глаза водитель.

— Да я не об этом…

— А! — вспомнил водитель. — Говорит, старушка — божий одуванчик обнаружила труп…

— Ты принял вызов?

— Ну конечно! Что за вопрос?

— Там не труп. Она живая еще… — Башкиров кивнул в сторону дома в завесе дождя. — Давай, погоняй…

Водитель завел двигатель и взял с места в карьер. «Рафик» заехал во двор, подрулил к среднему подъезду, скрипнул тормозами.

Башкиров и Пустовит, громко хлопнув дверцами, поднимались по ступенькам…

А в подъезде уже суетились какие-то люди — наверное, соседи. Тело Марины было прикрыто старым выцветшим покрывалом; определенно прекрасное тело Марины Сеньковой знало прикосновение и лучших тканей.

Башкиров склонился над Мариной и пощупал пульс у нее на сонной артерии. Люди выжидающе смотрели на него:

— Что, доктор?

— Живая еще… — он раскрыл ей веки, проверил реакцию зрачка на свет. — Идиотизм какой-то! — Проворчал Башкиров. — Кончать жизнь самоубийством…

Какой-то мужчина показал на Марину рукой:

— Шея у нее как выгнута, смотрите…

Старушка сказала:

— Наверное, все кости переломаны…

Башкиров приподнял край покрывала, заглянул под него:

— И исцарапана вся…

Мужчина показал вверх, в пролет:

— Вон — все сетки прорвала. Старые уж сетки…

Пустовит тоже заглянул под покрывало:

— Красивая… Суицид?

— Он самый, — кивнул Башкиров.

— Не живется же людям! — посетовал Пустовит и спросил: — Ну, так что, доктор? Нести носилки?..

Мужчина осторожно вставил:

— Может, милицию подождать?

Башкиров покачал головой:

— Она живая еще — можно спасти…

Через пять минут Пустовит вернулся с носилками. Жильцы, которых собралось уже человек двенадцать, расступились перед ним.

Марину, придерживая ей голову, переложили на носилки, накрыли тем же покрывалом, уже набрякшим кровью в нескольких местах.

Мужчина помог Пустовиту отнести Марину в машину. Башкиров шел следом. Старушка и какие-то женщины вышли на крыльцо. Старушка тихо рассказывала, как обнаружила девушку возле лифта:

— Жалко ее, жалко! Красивая!.. Хотя и не очень-то вежливая была… Лежит — вся в крови. И без ничего… Вот дуреха!.. Это ее жизнь разгульная довела.

Башкиров сел в кабину, кивнул шоферу:

— Гони!

— В шестьдесят шестую? — уточнил шофер.

— В нее самую! — Башкиров закурил и уже потише добавил: — Скоро у нас будут поступления…

Следователя — того, у которого были огнестрельные ранения в живот, — звали Алексей Петрович Перевезенцев. Владимир видел только что заведенную историю болезни Перевезенцева у Маргариты на столе. Правда, кроме паспортных данных, там и читать-то еще было нечего…

Нестеров присел возле Маргариты и с минуту с интересом наблюдал, как ловко она раскладывает на подносе с ячейками таблетированные лекарства.

Маргарита протянула ему таблетку; улыбнулась, отводя в сторону глаза:

— Это вам, поскольку вы уже здесь.

Нестеров проглотил таблетку, кивнул с сторону операционного блока:

— Я думал, такое бывает только в кино.

— Вы о чем? — Маргарита не отрывалась от работы.

— Перестрелки. Огнестрельные ранения… В кино или где-нибудь далеко… В наше-то время!..

— Почему же! Сейчас даже очень часто. Особенно в последнее время. Даже я уже перевидала — хотя практики-то у меня без году неделя. Оружия стало много у людей… Даже подростков привозят, не только мужчин… И женщин кстати! Тоже подстреливают — но здесь все больше на любовной почве.

— И женщин? — удивился Нестеров. — Лучше бы они постреливали глазами.

Маргарита, действительно, стрельнула в него глазами:

— А вас, Владимир Михайлович, разве еще не подстрелили? — она была не прочь пококетничать.

— Подстрелили, но, увы! Уже вылечили. Только рубцы остались…

— На сердце?

— Все изранено мое сердце, — с улыбкой признался Нестеров. — И не знаю, что еще предстоит…

Их незатейливый разговор прервал звонок телефона внутренней связи.

Рита Милая взяла трубку:

— Хирургия…

Ей что-то сказали с того конца провода.

Глаза Маргариты стали серьезными, потемнели:

— О, только не это!.. — выдохнула медсестра и положила трубку.

— Что? — спроси Нестеров.

— Суицид, — ответила Маргарита и, видно, подумав, что ее собеседник может не знать значения этого слова, пояснила: — Самоубийца… Это звонили из приемного. Сказали: какая-то девушка с Васильевского острова.

В конце коридора хлопнула дверь. Санитары толкали перед собой каталку. Кто-то держал на весу капельницу. Врач приемного отделения — эмансипированная девица с короткой стрижкой — быстро вышагивала впереди. Полы ее незастегнутого халата развевались у нее за спиной, как полотнища флагов на ветру.

Не оборачиваясь к санитарам, врачиха поторапливала:

— Скоренько, скоренько… Она потеряла много крови…

Тело девушки с Васильевского острова было покрыто простыней. На простыне алели пятна крови.

Уже издалека врач приемного покоя обратилась к Маргарите:

— Куда ее?

— Во вторую операционную…

— А в первой что?

— Огнестрельные ранения в живот.

— Быстрее, быстрее, ребята! Не то мы ее потеряем… — врач остановилась у поста медсестры, пропустила санитаров вперед.

Нестеров встал со стула, отошел к стене.

Когда каталка проскрипела мимо, Нестеров увидел лицо девушки-самоубийцы. Правильные привлекательные черты, но — ни кровинки; совершенно белое, как та же простыня, лицо. Бросились в глаза красивые — длинные и густые волосы; они свисали с каталки и едва не цеплялись за колеса.

Нестеров ступил шаг вперед, надумав поправить эти волосы, но не успел: санитары, подгоняемые врачихой, двигались очень быстро.

Маргарита бросилась накручивать диск телефона.

— Что? — спросила врач приемного покоя.

— Надо подмогу вызывать, — объяснила Рита. — Наши все заняты на огнестрельном.

Врачиха бросила историю болезни на стол, сама удалилась за санитарами. Голос ее, как и скрип каталки, слышался все слабее:

— Теперь направо, мальчики!.. Заходим в блок, надеваем бахилы… Пока соберется бригада, попробуем что-нибудь сделать сами…

Нестеров прочитал на лицевой стороне истории: Сенькова Марина Эдуардовна, 22 года, клуб «Ночной собеседник», танцовщица…

— Я пойду, пожалуй… — он направился к палате.

Маргарита улыбнулась ему одними глазами. Она уже с кем-то говорила по телефону.

Из кафе «Ванемуйне» открывался роскошный вид на древний город Вышгород. Впрочем куда бы ни открывался здесь вид из кафе «Ванемуйне», — всюду Таллинн был прекрасен. Ибо верно о нем говорят — сказочный город.

Молодой человек атлетического сложения, розоволицый блондин сидел один за столиком. Причем сидел он так, чтобы ему с одной стороны был виден вход в кафе, а с другой открывался указанный выше вид. Как видно, молодой человек — а был это, конечно, Эуген Йыги, — предпочитал сочетать приятное с полезным. Он кого-то ждал и не упускал возможности полюбоваться красотами старинной архитектуры. Но об Йыги можно сказать еще больше: приятное он предпочитал сочетать не только с полезным, но и с вкусным. Не далее как пять минут назад официант принес ему его любимый рыбный суп в горшочке. В такую погоду — мерзопакостную, мерзослякотную, унылую — ничего не может быть вкуснее рыбного супа в горшочке, приготовленного в кафе «Ванемуйне», что с роскошным видом на Вышгород…

Йыги кушал что называется «с чувством, с толком, с расстановкой» — не торопясь, не обжигаясь. Ему было тепло и уютно. Ему было — уверенно. Йыги был дома. Новенькие стальные двери его большого дома были накрепко заперты. Где-то там, за этими дверьми, устало ворочался ослабевший колосс — Россия; вши-парламентарии не давали колоссу покоя — покусывали, покусывали; ворочался колосс; то стонал, то роптал… чесался — не было ему покоя. И был он уже не страшен, потому что был он где-то там, за крепкими стальными дверьми. А тут был маленький уютный по-европейски образцово устроенный эстонский дом. По маленьким уютным улицам теперь ходили только свои, не мусорили, не били стекол, не сквернословили по-великорусски… а сквернословили только по-эстонски — и то крайне редко. Скорее чаще по-фински. Паром, связывающий свободную Эстонию со свободной Финляндией, несмотря на известную трагедию, никогда не ходил пустым…