— Часиков в двенадцать… зайди.
Фаина так и вспыхнула от этих слов. Видать, и вправду была сильно возбуждена, что загорелась, как факел, сильно от такой мелочи…
Уже открыв дверь, она ответила прохладным официальным тоном:
— Хорошо, Александр Александрович.
Оставшись один, Иванов запрокинул руки за голову и сладко потянулся на стуле.
— Похотливая самка! — с улыбкой изрек Иванов. — Сучка! Но не отнять — редкостной красоты!..
И он подвинул к себе историю болезни Нестерова…
Бабушка уже легла спать. А Вика все сидела на кухне у окна. В темноте. Свет уличных фонарей — призрачный, печальный, как свет луны, — падал на потолок. И Вика — печальная и призрачная, будто тень, — сидела, упершись плечом в подоконник, и глядела на улицу.
После этой дурацкой ссоры весь вечер она прождала Артура, надеясь, что тот одумается и придет. Но Артур не приходил.
Вика с надеждой и мольбой смотрела в темноту прихожей — туда, где стоял телефон. Девушка ждала, что Артур хотя бы позвонит. Все не должно же кончиться так глупо, из-за какого-то пустяка, из-за того, что она немного приревновала… Ведь приревновала-то она… из-за любви! Не ревнуют из-за ненависти!.. Неужели это Артуру непонятно? Неужели он столь бессердечен, что заставит ее мучиться всю ночь? Ее — Вику, которую, он говорил, любит больше жизни… Неужели не позвонит?
Но телефон молчал. Телефон вообще молчал в этот вечер. Не звонили знакомые, не звонили подруги. Будто сговорились.
Или телефон умер.
Вика несколько раз ходила в прихожую и поднимала трубку. Увы, она слышала полный жизни, правда, очень грустный гудок. Телефон не умер…
Умирала Вика.
Она смотрела за окно: на полутемную улицу, на канал, на подслеповатые фонари в дымчатой вуали накрапывающего дождя… Свинцовые тучи, а может, циклопические жернова, грозились вот-вот придавить мокрый несчастный северный город. Серые дома выглядели уныло…
Улица была пустынна, телефон молчал.
На душе у Вики ныла тоска. Ей-Богу, все было так плохо, что девушке не хотелось жить. Что об этом говорить? Это перенес практически каждый. Первая ссора переживается сильно…
Голос бабушки послышался из комнаты:
— Разве ты еще не спишь, Вика?
— Уже иду, бабушка.
— Что-нибудь случилось, Вика?
— Все хорошо, бабушка…
Доктор Иванов перестал писать. Стопочку историй отодвинул на край стола, блокнот закрыл, сунул в карман халата. Взглянул на часы. Стрелки показывали половину двенадцатого.
Доктор зевнул и потянулся до приятного хруста в суставах.
В это время раздался тихий стук в дверь.
Иванов усмехнулся:
«Не дождалась!..»
Дверь открылась, в кабинет тихо скользнула Фаина. Глаза у нее возбужденно блестели, весь вид был заговорщицкий.
Фаина осторожно прикрыла дверь, чтобы не хлопнула, и приложила палец к губам. Сказала шепотом:
— Все спят… А этой дуре-санитарке я дала полстакана спирта. Храпит теперь у себя, как мужик…
Иванов поднялся и, подойдя к двери, закрыл ее на защелку. Здесь же, у двери, он обнял Фаину.
Она прижалась к нему животиком, горячо зашептала:
— Ты не будешь меня больше мучить? Я горю уже вся. Во мне появился некий сторожок — стоит нажать на него, и я взорвусь…
— Сейчас попробуем отыскать этот сторожок, — ухмыльнулся Иванов и своими ловкими «хирургическими» пальцами принялся расстегивать халатик Фаины.
— Но, предупреждаю, осторожнее… — сказала с улыбкой Фаина. — Я могу потерять голову. Я — как порох сейчас…
— Мне это так нравится, — Иванов расстегнул последнюю, самую нижнюю, пуговку, и руки его взметнулись вверх, замерли на горячей упругой обнаженной груди. — Здесь?
— Что — здесь? — Фаина возбужденно дышала ему в лицо.
Иванов упоенно вдыхал ее дыхание, которое сильно и волнующе пахло женщиной:
— Сторожок.
— Ах, сторожок!.. — чуть не забыла Фаина; грудь ее так и вздымалась. — Нет, сторожок ниже…
— Вот здесь? — ловкие сильные пальцы хирурга Иванова пробежались вокруг пупка.
Фаина закатила кверху безумные глаза и простонала:
— Ты хочешь, чтобы я взорвалась?
Иванов поймал губами ее раскрытый рот и вобрал в себя весь ее воздух.
Фаина спустила голову ему на плечо:
— Я открою тайну: сторожок еще ниже…
— О, как я сам не догадался!..
Когда рука Иванова нащупала тот самый сторожок, Фаину будто ток пронзил — она вытянулась в струнку и прижалась к нему всем телом — да так сильно, словно хотела ворваться в него и утонуть в нем.
А его рука была мастерица.
Фаина укусила Иванова за ухо и, не разжимая зубов, прошептала:
— Я от тебя без ума, Иванов…
Но здесь он высвободил ухо и отошел от Фаины, оставив ее полуобнаженную посреди кабинета.
— О, нет!.. — она заплакала натуральными слезами. — Ты, фашист проклятый! Только не говори опять, что будешь писать свои проклятые истории!..
Иванов был настоящий хищник. И как будто понимал толк в любви. Иногда, если очень хотелось взять, он не торопился брать; оттягивал удовольствие.
И Фаина начинала понимать его игру. Она пыталась взять себя в руки и быстро запахнула халатик.
Но Иванов не дал ей возможность прийти в себя:
— Чуть не забыл, Фаиночка, — он подошел к шкафу. — По пути на работу я заехал в супермаркет и… вот… Небольшой для тебя сюрприз!..
Он достал из шкафа сверток.
Дрожащими от возбуждения пальцами Фаина разорвала упаковочную бумагу и извлекла на свет платье — великолепное ярко-красное, расшитое по подолу черными шелковыми лентами, глубоко декольтированное спереди и сзади.
— О, Иванов!.. — сияя от радости, воскликнула Фаина.
— Называется «Страсть корриды», — удовлетворенно сказал доктор Иванов. — Черное — это земля; красное — это кровь… Примеришь?
— Ну, конечно! О чем речь? — так и порхала по кабинету бабочкой Фаина. — Мой придурок Куртизанов никогда не делал мне таких подарков. О, как я ошиблась в жизни!
— Не будем о грустном.
— Да, да! О, Иванов! Ты — чудо!..
Фаина бросилась к окну и задернула шторы. Без ложного стыда скинула халатик — совершенная, она не стеснялась наготы. И надела платье…
Фаина была поистине прекрасна. В этом платье она могла с легкостью горячить кровь тем, кто на нее смотрит. Ей стоило только притопнуть ножкой, встряхнуть подолом и выставить вперед пышное бедро — и все врачи-мужчины в радиусе ста метров, т. е. в пределах клинической больницы № 66, повалились бы к ее стопам и не пикнули.
Но Фаина была равнодушна ко всем мужчинам клинической больницы № 66, кроме Александра Александровича Иванова.
Ему и посвящались все дальнейшие действия красавицы-медсестры, роковой женщины Фаины Куртизановой…
Фаина, будто страстная Кармен, прошлась по кабинету. Ей не хватало только розы в распущенных по оголенным плечам черных волосах. Как на проигравшего любовное противостояние жалкого и ревнивого Хозе, смотрела Фаина на Иванова — холодно и даже надменно:
— Где тут подиум?
Иванов указал глазами на стол.
Фаина ступила сначала на стул, а затем вспорхнула на лакированную столешницу. Пристукнула каблучками; приняв величественную осанку, прошлась туда-сюда. Истории болезни не долго были попираемы — стайкой перепуганных птиц они слетели на пол.
Прищелкивая пальцами, словно постукивая кастаньетами, Фаина принялась танцевать — сначала медленно, потом все быстрее, быстрее… Развевались ее красивые пышные волосы. Фаина кружилась, быстрые стройные ножки все выше и выше открывались взору хирурга Иванова. Хирург был зачарован зрелищем. Он подошел совсем близко к столу. Ласковые потоки воздуха от крутящегося красно-черного подола шевелили его волосы. Мелькание красного и черного все сильнее возбуждало его. И Иванов уже тянул к Фаине дрожащие руки. И Фаина сама уже не могла совладеть со своей страстью, ей безумно хотелось его — сейчас, здесь, прекрасного, мудрого, гениального, потрясенного ее красотой… Голова у нее закружилась, и Фаина упала на стол прямо на руки Иванову…
