— А у папы чё на лице? — уточняет Денис.

И я вспоминаю отметины. Так привыкла к ним, что перестала уже замечать! Маленький шрам на брови, и остаточный след над губою.

— Так это… он об дверцу машины… у-ударился, — отвечаю. И сама с трудом верю в свои «красноречия».

— Мм, — отзывается Деня и пачкает пальцы.

— Хочешь, мёдом намажь, — подвигаю креманку.

Но сынуля упорствует:

— Так вы поссорились что ли?

— Неужто, заметно? — сдаюсь наконец. Надоело играть!

— Ну, тип того, — бросает Денис, не вдаваясь в подробности.

Я вспоминаю моменты вчерашнего ужина. Что конкретно его насторожило? Тон, или взгляд?

Деня вздыхает, пьёт чай, смотрит в сторону:

— Саня мне всё рассказал.

— Саня? — хватаюсь за горло, — О чём?

Не хватало узнать, что Самойлова видели с этой… Снежаной, друзья.

— У него родители два года назад разбежались, — продолжает сынуля, — Сначала тоже делали вид, что всё норм. Потом устали, наверное. Стали ругаться, кричать. Они приезжали за ним в больницу.

Денис ставит чашку и смотрит мне прямо в глаза:

— Так орали, что мне было стыдно. Реально! Обвиняли друг друга…

Я молчу, приближаясь к разгадке. Ведь он намекает на… нас?

— Санёк говорит, они раньше любили друг друга, — усмехается сын, — Как так?

«Как так?», — эхом звучит у меня в голове. Я кусаю губу. И не могу найти слов, чтобы ответить. Я и сама до сих пор не могу осознать, как же так…

— Мам, он другую нашёл, да? — выдыхает со злостью Денис. И мне кажется, будь тут Самойлов, он бы врезал ему по-мужски.

Я так не хочу, чтобы он ненавидел его! Почему-то совсем не хочу… И, поддавшись порыву сберечь остатки отцовского авторитета, возражаю:

— Нет, нет!

Но Денис понимает по-своему. Повернувшись, он смотрит в упор. Хмурит брови. А губы дрожат.

— Значит… ты? — слышу его удивлённый вопрос.

— Ч-то? Нет! — выдыхаю, хватаюсь за стол.

Хочу упрекнуть его в том, что он даже подумать такое посмел про меня. Хотя… Ведь я же спала с незнакомым мужчиной. Так чем же я лучше отца?

— Тогда что? — пожимает плечами.

Я понимаю, что сама загнала себя в этот тупик. Ну, давай! Расскажи ему всё! Про измену, вторую семью…

Не могу. Просто слов не хватает. Боюсь, что начав, разревусь! Боюсь спровоцировать злобу в его неокрепшей душе. На отца, на себя. И на всю эту жизнь, что так больно ударила в спину.

— Родной, — я тяну к нему руку, — Мы с папой любим тебя и Диану…

Но Денис прерывает меня:

— Мам, я не маленький! Хватит. Просто скажи, почему?

Я смотрю себе под ноги, не решаюсь взглянуть на Дениса. Его взгляд, как стрела. Норовит отыскать, куда впиться своим остро заточенным жалом. Ему больно сейчас! Я готова принять его боль на себя. Но боюсь, что не выдержит сердце…

— Так бывает, — говорю еле слышно. Понимая, что объяснение так себе.

Денис солидарен со мной:

— Вот и Санькины родители тоже так говорили.

Он рывком поднимается на ноги. Я, встрепенувшись, смотрю на него снизу вверх.

— Я пойду прогуляюсь, — бросает Денис каким-то совсем незнакомым мне голосом. Что-то отцовское видится мне в этой позе.

— А…, - открываю я рот, но сказать ничего не могу. И сижу, как рыбёшка, хватая ртом воздух.

— Спасибо за блинчики. Вкусно, — слышу из коридора.

Переодевшись, накинув ветровку и взяв свой испытанный дрон, Денис покидает меня. Он уходит, а я до сих пор не могу отыскать нужных слов! Он взрослее, умнее меня в свои годы. Это я… Это я — бесконечно глупа. Вот и всё! Самый страшный момент позади. Мне отчаянно хочется этому верить.

Я лежу, уставившись в стену. Но стена далеко. А мимо меня мельтешит белый халат медсестры. Она настойчиво требует лечь чуть повыше. Мне стыдно! Лежать с голой грудью перед чужими людьми. Но мой «лечащий доктор» сказал, что так надо. Мысленно я далеко, и мне практически всё равно, что сейчас происходит вокруг…

Возвращаюсь назад, к минувшему утру. Утру, когда всё закончилось. Когда Илья наконец-то ушёл. Навсегда.

— С сыном объяснись, — процедила сквозь зубы.

Два дня, что тянулись как целая вечность, Денис не по-детски молчал. Приходил, ел за общим столом, вместе с нами. Не смотрел, ни единого слова не бросил. Только: «Спасибо».

Самойлов тянул до последнего! Я пару раз заставала его у двери детской спальни. Он стоял, прислонившись к стене. А теперь он стоял, упакованный. Без вины виноватый! Смотрел, ожидая. Чего?

— Он, наверное, спит ещё, — придумал отмазку.

— Так разбуди, — ответила вкрадчиво.

Самойлов кивнул. Сделал вдох, как будто ему предстояло нырнуть в неизвестность. Поплёлся наверх. Я отложила готовку, убавила газ. И на носочках пошла вслед за ним. На ступенях услышала, как он стучит.

— Денис, ты спишь?

Сын долго ворочался в недрах своей подростковой берлоги. А после открыл ему дверь.

Тихо крадучись, я миновала ступени. Проскользнула по стеночке вверх. В безмолвии утра, наш дом ещё спал. И поэтому звук голосов доносился отчётливо, хотя и слегка приглушённо.

— Я так и знал, что это ты виноват! Мама… она не могла! — взорвался Денис. И я отступила на шаг. Боясь, что сейчас дверь откроется.

— Да, это я, — отозвался Самойлов, — Можешь меня ненавидеть за это.

— А тебе не по фиг? — яростно выдавил сын. Он очень редко грубил! Был деликатно воспитан.

И в этот момент я себе представляла его, сидящим на постели. Спросонья, до конца не осознавшим ещё, что отец навсегда уезжает. Я могла лишь гадать, рассказал ли он про ребёнка, или решил умолчать.

— Я буду по выходным приезжать, — отчитался Самойлов, — К тебе и к Диане.

— К Диане! Ко мне не нужно! — взвился Денис. Очевидно, его раздражение подводило черту в их последней беседе с отцом.

Самойлов ему не ответил. Он взялся за ручку двери. Я попятилась. Но дверь не открылась, лишь только слегка…

— Я люблю тебя, День, — прозвучал в тишине его голос.

Денис промолчал. Я нырнула в уборную. Слыша, как вышел Самойлов. Как хлопнула дверь. Как рычит его джип, отъезжая от дома…

Взглянув на себя, обнаружила в зеркале нечто. Запавшие щёки, растерянный взгляд. Кажется, я похудела, сдала за короткое время! Немудрено, что такую меня тяжело полюбить…

— Мам? — постучался Денис.

Я открыла.

Он стоял в коридоре, босой, полуголый. Плечи уже развернулись, на груди — волоски. Мой маленький мальчик. Мужчина!

— Почему не сказала вчера? — с раздражением выдохнул он.

Я пожала плечами:

— Не знаю.

Слёзы опять затуманили взгляд. Я казалась себе унизительно жалкой, никчёмной, ненужной. Даже сын стал свидетелем этого! Его отец меня бросил, ушёл. Предпочёл мне другую.

— Мам, — сын робко тронул меня за плечо.

Не помню, видел ли он меня плачущей. Разве что только от счастья! Когда он в свои десять, сиял на почётной доске с гордым званием «Наши спортсмены».

Я прислонилась к нему. Ещё тёплому после недавнего сна. И решила — зачем мне мужчина? Ведь он у меня уже есть…

— Не шевелитесь, — ругает меня медсестра.

И я, зажмурившись, жду, пока боль хоть немного спадёт. Врач заверил, что шрамов не будет. Правда, он уверял, что и боли не будет. Но я чувствую боль! Это сейчас даже радует. На мгновение телесная боль затмевает душевную. И мне будто легче…

— Вот так не больно? — вопрошает меня специалист.

Я ощущаю касание геля. Наконечник сползает по левой груди. Закрываю глаза и пытаюсь расслабиться.

— Нет, — отвечаю врачу. Пусть меня изучает. Пусть пронзает иголками. Видит и трогает. Мне всё равно!

Михал Дмитрич, он же Балык, убедил меня в том, что к онкологу ходят совсем не затем, чтобы услышать смертельный диагноз. А чтобы его опровергнуть! Только вот он не сказал мне, что будет так больно и страшно…

Ощущаю, как будто внутри, в моей левой груди, шевелится кто-то живой. Пробирается глубже и глубже. Упирается, давит…