— У Никиты нашли патологию сердца, — слышу потерянный голос Ильи. И стою, замерев, над подносом.

— Что-то серьёзное? — умудряюсь спросить.

Он выдыхает и смотрит в окно:

— Люди с подобным живут, но недолго.

Я подбираю слова утешения. Но никак не могу отыскать! Спина его в тёмном, сутулится, глаза накрывает ладонь:

— Я провинился, а наказали его.

Вместо слов я тихонько к нему приближаюсь. Словно боюсь напугать! Кладу свою руку ему на плечо. Ощущаю, как он напряжён.

— В Израиле делают операции. И в Германии. Не факт, что поможет, — произносит Илья.

— Нужно попробовать, — говорю еле слышно.

— Нужно, — отзывается он, — Нужно пятьсот тысяч долларов.

До меня постепенно доходит смысл его слов. Адвокат мне сказал, что Самойлов забрал себе меньшую долю. А точнее, ушёл «босиком»! У него есть стабильный доход. Но подобные деньги теперь для него недоступны.

— Так возьми, — обращаюсь к нему.

— Я не могу, — отвечает он сдавленным голосом.

Тело его едва ощутимо пульсирует. И я понимаю, он плачет! Беззвучно, бесслёзно. Но даже таким мне никогда не приходилось видеть его.

— Эй, всё наладится, — пытаюсь унять его дрожь.

Вдруг Илья, обернувшись, сгребает в охапку. Лицом утыкается в волосы. И теперь я всем телом дрожу вместе с ним! И страдаю с ним вместе…

— Прости меня, мышка, прости, — шепчет он.

И я обнимаю его. Прижимаюсь щекой к пуловеру. И сквозь плотную ткань различаю удары. Неровный и сбивчивый ритм. Он такой же, как прежде! И запах его. Непохожий, родной, будоражит сознание. Я закрываю глаза и вдыхаю. И боль восстаёт с новой силой внутри…

«Мой милый, мой глупый! Ну, что ты наделал?», — в отчаянии думаю я. Ощущая, как сильно люблю. До сих пор. Несмотря ни на что. Я люблю его всем своим сердцем! Но этой любовью, увы, уже ничего не исправить.