Ну, вот и опять сработала телепатия. Отец Вики тоже словно бы услышал Николая Сергеевича и вскоре же позвонил. Он сказал, что Коля закончил работу и Николаю Сергеевичу как генеральному подрядчику, наверное, небезынтересно ее посмотреть. К тому же есть к подрядчику один деликатный вопрос. Пусть приходит запросто в любое удобное время.

Николай Сергеевич не стал откладывать, посчитав удобным тот же вечер, в который Викентий Викентьевич позвонил.

И вот он опять сидит в знакомом, но теперь как бы подновленном Колей кабинете, пьет заваренный «по науке» Викой душистый чай и вместе с хозяином обсуждает достоинства исполненной мастером работы.

Нет, он не оставил горе дома. Оно незримо присутствует и здесь — в напряженной тишине квартиры, в печальных глазах Вики, даже вот и в тоне их разговора, хотя говорят они не о Вадиме.

Николай Сергеевич сказал, что, по его мнению, мастер в общем и целом справился с поставленной перед ним задачей. Однако решающее слово остается за генеральным заказчиком.

— Я буду пощедрее вас в оценках, — ответил Викентий Викентьевич. — Во-первых, уточню: задача была не из легких. А во-вторых, скажу, что мастер справился с ней не в общем и целом, а блестяще… Чего я боялся, так это однажды войти в свой кабинет и не узнать его. А он… я даже не знаю, как тут и выразиться… он словно бы отреставрировал мое убежище. Словно бы все это тут так всегда и было, а он только кое-что подновил да кое-какие вещи слегка переставил.

— Вы имеете в виду хохлому и дымку? Очень хорошо они теперь смотрятся!

— А каким золотым человеком оказался этот Коля! Сколько в нем душевности! Вадим в него просто влюбился…

Викентий Викентьевич замолчал, будто шел-шел по дороге и запнулся.

«Вот оно, неизбывное горе и нашего, и этого дома, и от него никуда не денешься…»

Чтобы перевести разговор, Николай Сергеевич сказал, что таких ребят, как Коля, в рабочей среде приходится встречать довольно часто, и душа радуется, когда видишь, какая прекрасная молодежь растет.

— А вот с этим я и согласен и не согласен! — Викентий Викентьевич сделал ударение на последнем слове и даже ребром ладони о стол пристукнул. — Вы удивлены?.. Молодежь, Николай Сергеевич, — разная… Вы небось читали вчерашнюю городскую газету?

Николай Сергеевич сказал, что этой газеты не видел.

— Тогда извольте, я кратко перескажу одну ее публикацию. Дело было в троллейбусе. Двое юнцов сидели друг другу в затылок, и тот, что сидел впереди, так молодецки развернулся назад, разговаривая с приятелем, что прижал к окну рядом сидящего пожилого человека. Тот сделал замечание. И что, молодой человек извинился? Он сказал: «Папаша, заткнись!» А когда тот не выполнил этого строгого приказания, раздосадованные приятели на первой же остановке выволокли его из троллейбуса и на глазах честной публики начали бить. Сначала кулаками, а когда человек упал — уже и ногами… Пожилой человек, как было установлено потом в институте Склифософского, оказался заслуженным рабочим, награжденным за свой многолетний труд… сейчас уж точно не помню — то ли двумя, то ли тремя орденами… Надо ли добавлять, что юноши ничего полезного для вырастившего их общества пока еще не сделали и, значит, жили трудом своих родителей, других людей, в конечном счете — трудом этого затоптанного насмерть рабочего…

Николай Сергеевич подосадовал на свою расплывчатую хвалу молодежи. Разве он и сам не знает, что молодежь — разная? Разве не похожие случаи рассказывал знакомый лейтенант милиции? Да и в редакцию его газеты постоянно идут спорящие друг с другом письма. «Молодежь у нас чудесная», — пишут одни. «Наша молодость была не такой, — утверждают другие. — Нынешняя молодежь внушает серьезную тревогу».

Викентий Викентьевич прошелся туда-сюда по кабинету и неожиданно обратился лично к Николаю Сергеевичу:

— Вспомните себя молодым и согласитесь, что нынешняя молодежь и знает больше, и на мир смотрит шире. Ту же отечественную историю она знает уже не в вульгаризаторском изложении Покровского, а из других, более истинных источников… Ну и конечно, большинство нынешних молодых составляют те юноши и девушки, руками которых, собственно, все в стране и строится, и пашется, а если одним словом — делается. И однако же, мне куда ближе те письма и статьи, где слышна тревога за современную молодежь, чем восторженные, шапкозакидательные вопли о том, какая она чудесная.

— А нет ли тут некоего противоречия? — спросил Николай Сергеевич. Он внимательно следил за мыслью собеседника.

— Если уж вы заговорили о противоречии, то оно действительно есть, но в другом… Люди, высказывающие тревогу за молодежь, говорят об определенном и не таком уж малочисленном слое молодежи, приводят конкретные факты. Они спрашивают: что, молодежь наша пьет только газированную воду и лимонад? Пьянство ширится и, что особенно тревожно, год от года молодеет: если раньше пить начинали с десятого класса, теперь — с восьмого и даже с седьмого. Может, кривая преступности среди молодежи стремительно падает? Нет, она идет вверх. Молодежь в повседневном быту с почетом и уважением относится к старшим? Случай в троллейбусе отвечает на этот вопрос достаточно красноречиво… Так говорят одни.

Викентий Викентьевич отпил несколько глотков чая и продолжал:

— А что делают их оппоненты? Они берут панораму, скажем, Братской или Усть-Илимской ГЭС и закрывают ею и случаи, подобные троллейбусному, и вообще всю нежелательную прослойку нынешней молодежи: вы посмотрите, как замечательно ребята работают!.. В логике это называется подстановкой одного понятия другим. Подстановка умышленная или невольная — дела не меняет. В любом случае этот прием в споре честным признать нельзя. Если речь идет о непутевом Ереме, допустимо ли закрывать его образцово-показательным Фомой и говорить при этом, что оба они — чудесные ребята?

Николай Сергеевич и не хотел, да улыбнулся остроумному речевому обороту.

— Это первое, но еще не самое главное, — между тем продолжал Викентий Викентьевич. — К главному мы только подошли.

Он опять легким шагом прошелся взад-вперед вдоль книжных стеллажей и остановился около Николая Сергеевича.

— Вот вы много ездите по стране, много видите. И, по вашим наблюдениям, кто с кого берет пример в одежде, в прическе, в песнях и танцах — непутевый Ерема с образцового Фомы или наоборот?

— Да как бы сказать… — застигнутый врасплох, неуверенно промямлил Николай Сергеевич.

— Хотим мы этого или не хотим, но приходится признать, что тон всему и в одежде, и в музыке, в песнях и танцах задает, увы, не та прекрасная молодежь, которая строит гидростанции, стоит у заводских станков и пашет землю. Задает тон, командует парадом мод городская молодежь из той самой прослойки, которую точнее бы назвать верхним слоем, поскольку тут всегда много всякой пены и радужных пузырей…

В кабинет вошла Вика и спросила, не надо ли чего. Николай Сергеевич поблагодарил за чай и сказал, что уже напился.

— Тогда беседуйте, а я — уж извините — пойду позанимаюсь. Много пропустила, а скоро экзамены, надо нагонять… Что понадобится, папа, стукни в стенку… И пожалуйста, не садись у окна, там дует. После чая сразу прохватит.

— Хорошо, хорошо, — согласно отозвался Викентий Викентьевич и, чтобы показать свою послушность, сел в кресло у журнального столика напротив Николая Сергеевича.

Вика ушла, но они какое-то время не возвращались к прерванному разговору. Их общее горе приходом Вики словно бы напомнило о себе: «Много пропустила…»

А еще Николай Сергеевич подумал, что у них — горе, а жизнь не замедлила своей поступи. Жизнь требует, чтобы Вика продолжала сидеть над учебниками, готовиться к экзаменам. Погиб близкий человек — какие еще там экзамены?! Все так, но… Но к экзаменам надо готовиться.

Может быть, и ему попрощаться с Викентием Викентьевичем: не последний раз видятся, успеют договорить. Но и уходить вот так, посреди разговора, тоже было как-то неловко. И он первым нарушил затянувшееся молчание.