Нет, не так уж, в сущности, и велика временная удаленность — что такое для истории какая-то тысяча лет! — не так уж разительно, наверное, изменилась природа этих дунайских берегов с тех пор, как на них высадился со своей дружиной киевский князь Святослав.
…И что не сиделось отважному русичу в Киеве! Не зря говорили ему киевляне: «Ищешь чужой земли… а свою покинул. А нас едва не взяли печенеги, и мать твою, и детей твоих…» Одно дело, когда Святослав ходил на волжских болгар и вятичей, когда усмирял в донских степях хазар, а в предгорьях Кавказа ясов и касогов. Этими походами он как бы подтверждал и утверждал границы Киевской Руси. Границы, в те времена достаточно условные и весьма подвижные. Но зачем ему надо было идти и на южных соплеменников? Никаких спорных границ с ними не было. Русь вообще не имела границ с дунайскими болгарами; между ними на всем пространстве причерноморских степей кочевали орды печенегов. Так что Святославу надо было пробиваться не только через опасные днепровские пороги, но и через столь же опасные заслоны воинственных кочевников — граница с ними начиналась в какой-то сотне верст южнее Киева… Угрожали ему болгары? Нет. Постоянная угроза исходила опять от тех же печенегов, живших, как и все кочевники, грабежом. Главное же — если в прежних походах он выступал как князь, проявляющий заботу о защите и благосостоянии своей земли, своего государства, то на сей-то раз чего он добивался?..
На тропинке, по которой убежали школьники, раздались голоса: должно быть, кого-то из гуляющих по парку привлек огонь костра. Викентий Викентьевич подкинул в прогорающее пламя очередную порцию сушняка, вгляделся в темноту. Но никто не подошел, Голоса постепенно стихли, словно растворились в ночи. И опять он остался один на один со своими мыслями, опять ничто ему не мешало перенестись в далекий десятый век и остаться один на один с киевским князем Святославом.
…Да, княже, ты был отважен, доблестен и честолюбив. И когда присланный византийским императором Никифором патриций Калокир стал подговаривать тебя на войну с болгарами, он рассчитывал не только на твою храбрость, но и на честолюбие. Он польстил тебе, сказав, что сам император могущественнейшей Византии просит у тебя помощи. А чтобы ты не усомнился в серьезности просьбы, Никифор еще и прислал тебе что-то вроде задатка или аванса — пятнадцать кентинарий[1] золота. От льстивых слов хитроумного Калокира у тебя закружилась голова. Доселе непобедимый, а только побеждающий, ты уже предвкушал легкую победу над болгарами и видел себя пред вратами Царьграда: задаток задатком, а теперь пришел черед и главной платы. И эта плата — не что иное, как сам Царьград!..
Откуда тебе было знать, княже, что замышляли и на что рассчитывали коварные византийцы, давая свой задаток. Император, занятый войной с сарацинами и опасающийся вторжения во Фракию угров, послал просить болгарского царя Петра, чтобы тот не пускал их за Дунай. Петр, будучи в мире с уграми, ответил отказом. И вот тогда-то Никифор и решил наказать его руками русов, считай, твоими руками, княже. Калокир же в случае удачи рассчитывал дойти с тобой до Царьграда и с твоей же помощью сесть на императорский трон… И выходит, что пятнадцать кентинарий очень похожи на тридцать сребреников, потому что в конечном счете они оказались той ценой, какую уплатили византийцы за твою голову: не кто иной, как выпустивший тебя потом из Доростола новый император, Иоанн Цимисхий, дал знать печенегам, что возвращаешься ты с остатками дружины и есть возможность легко расправиться с тобой…
Да, ты быстро завоевал Болгарию. Вот здесь, на этом берегу Истра, как тогда называли Дунай, ты тотчас же, как только вышел с дружиной из лодий, ударил на болгар и разбил их. Так же легко ты взял еще восемьдесят городов и, довольный таким началом похода, весело зажил в Переяславце. Однако недолго пожил. Воспользовавшись твоим отсутствием, печенеги осадили Киев. Ты вернулся и прогнал их. А потом стал похваляться перед матерью: «Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае — там середа моей земли, туда стекаются все блага: из Греческой земли — золото, паволоки, вина, различные плоды, из Чехии и из Венгрии серебро и кони, из Руси же меха и воск, мед и рабы»… О какой середине своей земли ты говорил, если тебе каждый раз, туда и обратно, надо было мечом прокладывать дорогу сквозь орды кочевников?! И стоило тебе отлучиться из Киева — город оказался в осаде. Стоило уйти из Переяславца — его пришлось снова завоевывать. Вот тебе и хочу жить в Переяславце!.. Жить ты стал здесь, в Доростоле. Да и опять недолго пожил. Сменивший Никифора Цимисхий не стал тебя ждать у ворот Царьграда, а сам с войском явился сюда. Ты с дружиной отважно сражался, но все равно был обречен: Цимисхий воевал на земле, ему подвластной, и постоянно получал подкрепления и продовольствие, тебе же нечего и неоткуда было ждать. Ты даже не мог известить оставшихся в Киеве воевод о своем бедственном положении…
Костер постепенно угасал, и тьма подступала все ближе и ближе. В тишине стал явственно слышен тихий плеск речной волны о прибрежные камни. И Викентию Викентьевичу на какое-то время показалось, что никакой Силистры еще нет, а есть Доростол, в котором затворились русичи, и он среди них…
Треснул уголь, костер на мгновение неярко вспыхнул, всколебав сгустившиеся тени, и по другую его сторону словно бы возникла на перетоке полусвета и полутьмы слабо различимая фигура глубоко задумавшегося человека. С затылка склоненной, коротко стриженной головы свешивался длинный локон — знак княжеского достоинства в языческой Руси.
— О чем думаешь, княже?
— А кто ты, спрашивающий меня?
— Я тебе потом скажу. А сперва ответь мне: почему Цимисхий с такой готовностью согласился на мир, на то, чтобы отпустить тебя с остатками дружины подобру-поздорову домой?
— Он боится меня… И когда я с новой дружиной вернусь сюда…
— А зачем тебе возвращаться?
— Чтобы опять завоевать Болгарию.
— Тебе обязательно хочется утвердить над болгарами свою власть?
— Я вместе с ними пойду на Царьград и возьму его!
— А дальше?
— Я буду властителем над всеми народами, живущими по берегам и Русского и Средиземного моря.
— Ты надеешься на свою силу и оружие? Но и до тебя немало было храбрых и умных завоевателей. И чего они добились? Ты, надо думать, слышал про Александра Македонского?
— Но он же покорил полмира!
— Где эти полмира? Его великая империя рухнула сразу же после его смерти… Пройдет много лет, из глубины азиатских степей хлынут полудикие орды татаро-монголов и тоже завоюют полмира. Где оно, это великанское, образованное мечом и огнем, воздвигнутое на море крови государство? Пройдет еще время, и турки возьмут Царьград и завоюют берега и Русского и Средиземного моря. Они продержатся дольше. Но и от этой огромной империи не останется следа, а сами турки, некогда владевшие неисчислимыми богатствами, станут едва ли не самым нищим среди своих соседей народом… Костер наш гаснет, и я подброшу в него сушняку.
Нет, князь, тебе не сидеть на царском троне в Царьграде. И надо ли об этом печалиться? Печаль в том, что тебе не суждено увидеть даже своего Киева. У днепровских порогов тебя уже ждет печенежский князь Куря…
— Кто же ты наконец, все знающий наперед?
— Я один из тех, кто будет жить через тысячу лет после тебя.
— Тогда откуда тебе знать, что было за тысячу лет до тебя?
— А я — историк. Есть такая наука — история, которая все помнит и все знает. И хорошее, и плохое… Пройдет тысяча лет после тебя, свершится много всяких событий, от многих народов — тех же печенегов — останется лишь одно их прозвание, но всякий взыскующий знания отрок может прочесть в книге истории: когда-то во время оно в Киеве был князь Олег, и памятен он тем, что приколотил свой щит к вратам Царьграда. После Олега правил Киевской Русью Игорь, а после Игоря — его сын Святослав. Это был отважный воин, он не знал шатра и спал, подложив под голову седло, а выступая на брань, извещал неприятеля: иду на вы!
