— Ты же на самом деле в это не веришь.

Не верю. Но предпочитаю держаться за иллюзию, что в том, что нам выпало, есть что-то большее.

— Давай-ка я попробую добраться до двери, — предлагаю я. Может быть, я смогу ее открыть.

— Ты видела дверь. Это металл.

— Тогда ты предлагаешь нам ничего не делать? В тебя стреляли!

— Я знаю. Но лучшее, что мы можем сделать в сложившихся обстоятельствах, — это сэкономить нашу энергию. У нас осталось не так много воды, и как только она закончится, станет только хуже.

Я всхлипываю, затем вытираю слезы тыльной стороной ладони. Я ненавижу быть слабой, вот почему я не плачу на публике и никому не показываю, какая я мягкая внутри.

Но это не причина, по которой я хочу перестать плакать. Это из-за того, что Себастьян сказал ранее — когда он упомянул, что видеть мою боль больнее, чем его рана.

Кроме того, слезы не помогут нам разрешить эту ситуацию.

Если бы Себастьян не был ранен, он, вероятно, мог бы выломать дверь или что-то в этом роде. Но прямо сейчас он слабее меня.

Его богоподобное тело тяжело лежит на земле, и пот покрывает его кожу, хотя здесь холодно.

— Я просто не понимаю, зачем они это делают. Это люди моего отца. Они не должны хотеть причинить мне боль. Если только…

— Если только что?

— Думаешь, он мстит моей маме? Она сказала, что сделала ему поддельные тесты ДНК, чтобы он не узнал, что я его дочь. Может быть, он принял это близко к сердцу и теперь делает это, чтобы мучить ее.

— Зачем ему причинять тебе боль, чтобы мучить ее?

— Потому что я — все, что у нее есть. Она оставила свою семью и старых друзей в Японии, и с тех пор, как приехала сюда, у нее была только я.

При мысли о маме на глаза наворачиваются свежие слезы. Я должена проводить с ней больше времени сейчас, когда она на поздней стадии рака. Мы должны планировать нашу поездку в Японию и проводить время матери и дочери вместе.

— Ты плачешь, детка?

— Она, должно быть, так волнуется, — мой голос срывается. — Мы редко проводим ночи порознь, даже с ее плотным графико

м. Я никогда не ездила на школьные экскурсии или что-то в этом роде, потому что она всегда была одержима моей безопасностью. Кажется, теперь я знаю почему. Она сказала, что мой отец — опасный человек, и я ей не поверила. Посмотри, к чему это меня привело.

— Ты… не знала.

— Может быть, это мое наказание за то, что я была так поглощена поиском моего отца, пренебрегая моим существующим родителем. Ты же знаешь, у нее рак. Это поздняя стадия, и они ничего не могут сделать. Ей осталось в лучшем случае всего несколько недель, а я даже не могу провести с ней это время.

— Ты сможешь, — его голос становится мягче. — Мы выберемся отсюда.

— А что, если у нас не получится? Что, если они забудут о нас, мы умрем и окажемся в списках пропавших без вести? Что, если они найдут наши останки через несколько лет, и мы будем неузнаваемы, а затем снимут о нас настоящее криминальное шоу?

У него вырывается тихий смешок, превращаясь в гримасу, когда затихает. — Это твое чрезмерно разыгравшееся воображение выходит на волю.

— Это может случиться.

— Этого не произойдет. Они привели нас сюда по какой-то причине, и они еще не достигли этого.

Я вздыхаю, осторожно наклоняясь ближе к нему. — Мне жаль, что ты втянут во все это из-за меня.

— Все может быть наоборот.

— Что?

— Я считаю, что мы оба здесь, потому что они все это спланировали с определенной целью. Возможно, это связано с моими родителями или бабушкой с дедушкой.

— Твоих родителей действительно убили?

— Я полагаю, что да. Кто-то пришел забрать картину с места аварии. Это было семейное сокровище, которое мама купила незадолго до аварии и настояла на том, чтобы взять его с собой. Потом, кажется, я услышал, как они в больнице говорили о картине и маме. Все это никак не могло быть совпадением.

Мое сердце болит за него из-за тех ужасов, которые он перенес с самого детства. Никто не должен быть отмечен таким жестоким образом.

— Как ты думаешь, кто их убил?

Он со стоном откидывает голову к стене. — Я не знаю. Это могли быть эти люди. Или, может быть, мои бабушка и дедушка имели к этому какое-то отношение.

— Почему твои бабушка и дедушка могли причинить вред твоему отцу?

— Потому что он ослушался их, выбрав маму.

— О, — я прижимаюсь к нему, нуждаясь в его тепле, но когда он вздрагивает, я отстраняюсь.

— Все в порядке. Тебе не обязательно продолжать держать рубашку в руках.

— Но у тебя идет кровь.

— Это прекратилось некоторое время назад. Сейчас просто чертовски больно.

— Я придержу на всякий случай.

— Тебе действительно не нужно этого делать.

— На всякий случай…

— Ты беспокоишься обо мне? — я не упускаю из виду веселые нотки в его тоне. Он всегда игрив, даже в тяжелых ситуациях.

— А почему бы и нет?

— Я думал, ты ненавидишь меня за то, что произошло. Ты настаивала на том, чтобы между нами все закончилось, Цундэрэ.

— Я ненавижу тебя за то, что ты играешь с моим сердцем и заключаешь пари, чтобы разрушить мои наивные чувства. Я ненавижу тебя за то, что ты воплощаешь в жизнь все мои фантазии только для того, чтобы столкнуть их со скалы суровой реальности. Но я никогда не возненавижу тебя настолько, чтобы желать тебе зла. Тогда это просто не я.

Я делаю резкий прерывистый вдох, удивляясь горячему тону своих слов. Может быть, это все, что я хотела сказать с тех пор, как узнала, что он выставил меня дурой, но у меня никогда не было подходящего настроения, чтобы сформулировать слова.

Теперь, когда они вышли, я чувствую одновременно облегчение и удовлетворение. Мне снова хочется плакать из-за того, насколько это было больно. Как сильно я скучала по нему.

Как сильно я ненавидела себя за то, что скучала по нему.

— Это никогда не было пари, детка. Его голос тихий, несмотря на пронизывающую его боль.

— Я была там и отчётливо слышала, что это было пари.

— Технически. Однако на самом деле я никогда этого не имел в виду.

— Ты хочешь сказать, что не принял вызов Рейны?

— Да, но не по тем причинам, о которых ты думаешь.

— Тогда каковы были твои причины?

— Если бы я не согласился, Рейна заставила бы Джоша сделать это.

— Ну и дела, спасибо. Для меня большая честь, что это был ты, а не мерзавец Джош.

— Ты говоришь с сарказмом, а это значит, что ты защищаешься.

— Разве мне не позволено быть такой?

— Нет, если ты не дала мне возможности объяснить свои причины.

— И их там много? — спросила я.

— На самом деле одна из причин — ты.

— Я?

— Да, ты. Если бы это зависело от меня, все началось бы не с пари. Но, может быть, им пришлось это сделать.

— О чем, черт возьми, ты говоришь?

— Я не мог позволить Джошу заполучить тебя. Моя реакция была иррациональной, но я не мог просто позволить этому случиться.

— Ты даже не знал о моём существовании, пока мы не столкнулись в тот раз.

— Конечно.

Я хмурюсь, глядя в его сторону, несмотря на темноту. — Нет, ты этого не сделал.

— Тогда как, по-твоему, я разгадал все эти любопытные факты о тебе? Например, твоя любовь к метал-музыке или твои саркастические наклонности?

— Я думала, что Рейна или одна из чирлидерш подсказывали тебе.

— Им и не нужно было этого делать. Я уже наблюдал за тобой.

— Что ты делал? — я чуть не задыхаюсь от собственных слов.

— Я наблюдал за тобой, детка. В течение трех лет.

СЕБАСТЬЯН

Три года назад

Удивительно, как люди так глубоко переживают свои плохие дни, когда даже не замечают хороших.

Этот кто-то — я.

Плохие дни всегда начинаются с одного и того же — с потребности причинить боль.

Это пульсирует внутри меня, как будто есть второй человек, который пытается выбраться, но не может найти способ.

Бьется и царапается.