Нашей последней остановкой стал Зальцбург. На Риденбургер-штрассе я полюбовался вывеской Hauß Wartenberg, 1686–1954; ныне там захламленный отель. На его веб-сайте говорится, что это «необычное и традиционное» заведение, что, видимо, верно. Я зашел туда один и не увидел гостей, только молодого человека в носках — служащего, давшего мне визитку. Уходя через сад, где когда-то жили ученики тетушки Лотте, я гадал, где она хранила мужнины останки, тайком увезенные с кладбища Кампо Верано.

На Антон-Халл-штрассе, 2, где находился первый дом Шарлотты в городе, вместо «хижины» вырос современный двухэтажный дом середины прошлого века с круглым балконом и белыми розами. Здесь Магдалена рассказала мне о члене семьи, психоаналитике и неврологе, лечившем ее и Жаклин, а также трех дочерей Вехтеров. Позже, когда я обратился к нему по предложению Магдалены, он высказал предположение, что Шарлотта страдала биполярным расстройством. Он назвал это генетическим заболеванием, которое может передаваться из поколения в поколение.

В центре Зальцбурга туристы роились вокруг Государственного театра, дожидаясь начала мюзикла «Звуки музыки» Роджерса и Хаммерстайна. Мы поели неподалеку, на веранде итальянского ресторана, беседуя о семье и наследии, о памяти и молчании, о том, как приличные люди из хороших семей, с хорошим образованием умудрялись становиться участниками ужасных дел или закрывать на них глаза.

«История деда и бабки повлияла на всех кузенов», — сказала Магдалена. Я вспомнил разговор, состоявшийся несколько лет назад, с женой одного из ее кузенов, оказавшейся по совпадению моей студенткой. Она улучила момент, когда рядом не было ее мужа, чтобы спросить: «Вы можете сделать так, чтобы ваш документальный фильм никогда не показали в Австрии?» Я удивился, она уточнила: «Чтобы защитить нашего ребенка».

Магдалена спрашивала меня про книгу, которую я пишу, про фотографии к ней. Можно ей их увидеть? Я не возражал, но предостерег, что некоторые из них ее удручат. Она сказала, что хочет увидеть все три фотографии, сделанные в Бохне, — те, что я показывал Хорсту. Мы стали вглядываться в лица жертв — молодых людей и совсем мальчишек. Это вызвало шок и сильную реакцию, которую трудно было ожидать от такой незлобивой женщины.

Расставаясь, мы согласились, что это путешествие было важным для нас обоих. Магдалена и Галиб вернулись в Вену. Я заночевал в Зальцбурге после посещения дома-музея Стефана Цвейга рядом с магазином «Ланц», торговавшим, как встарь, такими любимыми Отто льняными рубашками.

Следующим утром ко мне присоединилась моя дочь: мы собрались вдвоем перевалить пешком через Доломитовые Альпы, пройдя по той же тропе, которой воспользовался, наверное, Отто. Задержавшись в Берхтесгадене, мы подивились на инженерный шедевр Альфреда Рейнхардта — лифт на вершину горы, к «Орлиному гнезду». «Зачем Вехтер назвался именем человека, сбежавшего в Аргентину?» — удивилась моя дочь. Я не знал, что ответить. Убежище Гитлера превращено ныне в туристическую достопримечательность, где мало что отсылает к мрачному прошлому — и это тоже удивило мою дочь.

Ранним утром мы отправились в долину Этцталь, мимо «мерцающих огоньков» Зёльдена — последнего, что видел в Австрии Отто. Впереди нас ждала деревня Вент. Сотрудница туристического бюро заверила нас, что тропа через Доломиты открыта для пеших туристов, и мы исполнились преждевременного оптимизма. На первом отрезке пути длиной в 8 км вверх по долине реки, помеченном красно-белыми штрихами на камнях, мы любовались водопадами и горными козлами. На стене горной хижины кто-то оставил инициалы и приписал год: 1949. Первую остановку мы сделали в «Мартин-Хютте», на высоте 2500 м, где выпили сока бузины и съели пиццу.

Второй отрезок, длиной всего в 4 км, привел нас на высоту 3000 м. После сильных апрельских снегопадов и самого холодного за долгие годы мая мы увязли по колено в снегу. Идти было так трудно, что мы не стали отклоняться в сторону и не побывали у ледника, где были откопаны останки человека, погибшего пять тысяч лет назад[842]. Тропа шла круто вверх, а снег был так глубок, что порой я был вынужден останавливаться через каждые сто метров; дочери, превосходящей отца решимостью и силой, приходилось тянуть меня за собой. Невозможно представить себе этот переход в феврале, на лыжах, да еще ночью, как это осуществил Отто.

С верхней точки, Симилаунхютте, мы оглянулись на Австрию и устремились в Италию. На спуске снег сменился сначала камнями, потом пастбищными лугами и бурной речкой с ледяной водой. Благодаря дочери мы снова не сошли с тропы и нашли способ переправиться. До городка Вернаго мы добрались обессиленные. Там нас ждало несколько сообщений.

Одно было от Хорста: он спешил сообщить мне, что фотографии из Бохни не являются уликами против его отца. Он прислал мне фотографию фарфорового сервиза с виллы «Мендл». Он уже пытался его вернуть, объяснял он, но жители виллы не пожелали с ним общаться.

Было также сообщение от одного испанского знакомого, автора документальных романов, как он их называет, которые мне очень нравятся. Езжайте дальше, в Рим, призывал он, потому что он договорился о допуске нас в палату Бальиви — помещение в больнице Святого Духа, где умер Отто и где я еще не бывал.

Назавтра мы с дочерью добрались до Больцано. Вокзал и башня с часами выглядели примерно так же, как при расставании Отто и Шарлотты на краю длинной платформы. В Вероне моя дочь сошла с поезда, а я доехал до римского вокзала Термини и провел в Риме и на озере Альбано несколько дней.

В Поджи Д’Оро я опять не смог найти виллу «Эмма».

В Ватикане я побывал в Тайных архивах и увидел опечатанные, еще не опубликованные бумаги Пия XII, потом постоял в саду Тевтонского института перед внушительной могилой епископа Худала. На ее надгробье выгравировано Der Friede Sei Mit Dir, «Да пребудет с тобой мир».

На участке 38 кладбища Кампо Верано я обнаружил наконец место первого захоронения Отто. Положив на землю некоторые из его документов и фотографий, я смотрел, как их медленно уносит ветром.

В замке Святого Ангела в излучине Тибра я перечел открытку, отправленную Шарлоттой Отто из Рима в 1929 году, через несколько дней после их знакомства. Любопытно, что в ней описано место его смерти, которая наступит спустя два десятилетия.

Мой друг, испанский писатель, пожелал сопровождать меня в больницу Святого Духа. Чем был вызван его интерес? Мы сидели среди многочисленных посетителей Ватикана. «Важнее понять палача, чем жертву», — ответил он. Удачная, а главное, верная фраза.

До больницы было рукой подать. Мы прошли по раскаленным узким улочкам до Виа деи Пенитенцьери, до ворот больницы Святого Духа. Внутри нас встретила историк искусства, трудившаяся в больничной библиотеке, и отвела в палату Бальиви, оказавшуюся гораздо просторнее и внушительнее, чем мы представляли. Палата, находившаяся на завершающей стадии реставрации, была ошеломительно пустой. Стоя между двумя помещениями, не сразу удается сообразить, что фото 1950 года, с которого начинается эта книга, было сделано не в палате Бальиви, как я ошибочно полагал, а в соседней палате Ланчизи.

Здесь, посредине обширного ренессансного пространства, рядом с маленькой часовней с алтарем Палладио, можно было представить себе больного на девятой койке, преувеличенно опасавшегося, что за ним охотятся. Мы разглядывали предметы, окружавшие Отто в последние дни его жизни: красные кирпичи пола, забранные сеткой балки на потолке, надписи с изречениями пап, окна, множество дверей, свет и тени.

На дальней стене, отделявшей палату от вод Тибра, высоко над запертой деревянной дверью, я разглядел ряд поблекших фресок XV века. Их сюжет относится к истории больницы, куда триста лет назад стали приносить найденышей. Жестокие кровавые сцены на фресках стали для меня неожиданностью. На одной изображалось убийство ребенка. Здесь же были расчищенные при реставрации цитаты из Библии, из книги Исайи, закрашенные задолго до поступления в палату Отто. Он видел фрески, но не слова.