Среди всех документов и звукозаписей Шарлотты намек на насильственную смерть прозвучал лишь однажды, через двадцать с лишним лет после смерти епископа Худала и через восемь лет после опубликования его мемуаров, в разговоре с историком Ханс-Якобом Штеле в сентябре 1984 года, за несколько месяцев до ее собственной кончины. На разбор и перевод звукозаписей ушло много времени. Наконец я услышал соответствующее упоминание на пленке № 3. Шарлотта рассказала Штеле, что при встрече с доктором Маркезани на вокзале она высказала пожелание увидеть тело. Врач представил ее епископу, и тот повел ее в морг на кладбище Кампо Верано. Ее поразило увиденное там.

«Он лежал черный, как негр, весь выжженный изнутри, словно головешка», — говорит она Штеле.

«Отравление?» — спрашивает Штеле.

«Отравление», — отвечает Шарлотта[691].

Ее ответ на предположение Штеле тверд и ясен, но не содержит подробностей.

«Как вы думаете, Отто Вехтера отравили?»

Я задал этот вопрос профессору Дэвиду Кертцеру[692] в его кабинете в Брауновском университете в Провиденсе, штат Род-Айленд. К профессору, антропологу и историку, знатоку итальянской истории предвоенной, военной и послевоенной поры, меня направил знакомый, прочитавший его книгу о Муссолини и папе Пие XI, получившую Пулитцеровскую премию[693]. Мне был важен контекст: я надеялся больше узнать о политической ситуации в Риме весной 1949 года и лучше понять положение Отто, в том числе грозившие ему опасности и обстоятельства его скоропостижной кончины. Полезно было начать с людей, с которыми он имел дело, и с их связей.

Высокий элегантный профессор шестидесяти с лишним лет был вдумчив и зря слов не тратил. Готовясь к нашей встрече, он связался с римским коллегой, специалистом по немецкой оккупации Италии. Да, подтвердил коллега, история Вехтера была хорошо известна, его признавали «серьезной фигурой»[694].

Профессор Кертцер обрисовал широкими мазками контекст прибытия Отто в Рим. Страна выздоравливала после войны, оставившей глубокие шрамы — в физическом, экономическом и моральном смысле. Италия стремилась преодолеть унижение ventennio, двадцати лет фашизма, начавшихся с приходом к власти Муссолини в 1922 году и завершившихся его свержением 25 июля 1943 года. Далее фактически разразилась гражданская война между сторонниками и противниками фашизма и союза с нацистской Германией[695], началом которого послужило учреждение в сентябре 1943 года Республики Сало. Отто тесно сотрудничал с ней с осени 1944 до 25 апреля 1945 года.

Через четыре года, когда он приехал в Рим, страну тянуло в разные стороны: на запад, к Соединенным Штатам, и на восток, к Советскому Союзу. Две силы вышли из этой войны с некоторым кредитом доверия: с одной стороны, Ватикан во главе с папой Пием XII, причем Ватикан стремился к обновлению и очищению от своего сотрудничества с Муссолини и с фашизмом; с другой — Итальянская коммунистическая партия с ее двумя миллионами членов во главе с Пальмиро Тольятти[696], вернувшимся из изгнания, из Москвы.

Соединенные Штаты и их союзники были обеспокоены возможностью вхождения в правительство коммунистов Тольятти: появилась бы трибуна, с которой Советский Союз мог бы оказывать влияние по ту сторону железного занавеса, в Западной Европе. После общенационального плебисцита, заменившего монархию республикой, была принята новая конституция. На первых после войны выборах в апреле 1948 года победили склонявшиеся вправо христианские демократы, поддерживавшиеся Ватиканом и американцами. Победители получили более широкое большинство, чем ожидалось, однако в некоторых областях и в ряде крупных городов к власти пришли коммунисты. Как объяснил профессор Кертцер, католическая церковь активно влияла на исход выборов, сопротивляясь коммунистам. С верхних эшелонов Ватикана до самого низа, до приходских церквей, Ватикан поддерживал христианских демократов. Выборы в обстановке холодной войны — таков был контекст появления Отто в Риме.

«В Риме 1949 года коммунисты не имели никакого дела с Церковью, — продолжал профессор Кертцер. — Католик и христианский демократ не имел никакого дела с коммунистами или с их организациями». Этим разделением объясняется то, как по-разному откликнулись газеты на смерть Отто и на содействие, оказывавшееся ему епископом Худалом.

Прошлое Отто тоже имело значение. Католик и яростный антикоммунист, он мог рассчитывать на помощь определенной части Ватикана. Как видный нацист, губернатор и офицер СС, близкий к Гиммлеру и сотрудничавший с Республикой Сало, он мог надеяться на помощь бывших фашистов, пусть их партия и была теперь запрещена. Впрочем, открыто щеголять своим нацистским прошлым было нельзя: всего за несколько месяцев до приезда Отто в Рим военный суд города приговорил Герберта Капплера[697], эсэсовца, возглавлявшего тайную полицию и службу безопасности Рима, к пожизненному заключению за его роль в убийстве 335 итальянцев в Ардеатинских пещерах[698]. В исполнении приказа о проведении карательной акции участвовали такие офицеры, как капитан Эрих Прибке[699], тоже отданный под суд, но оправданный. В деле было замешано несколько знакомых Отто, в том числе фельдмаршал Кессельринг[700], получивший соответствующий приказ из Берлина, и обергруппенфюрер СС Карл Вольф. Отто приехал в Рим как раз тогда, когда художник Мирко Базальделла трудился над эскизом ворот мемориала, который вскоре воздвигли в память жертв[701].

Сходя с поезда в Риме, Отто знал, что должен быть настороже. Ему приходилось скрывать свое прошлое, так как Италия стремилась перекраситься в сторонницу союзников, а не нацистской Германии. Даже твердый антикоммунист не мог демонстрировать свою близость к нацистам. Отто приходилось исполнять «очень непростой танец».

Страх перед коммунизмом был решающим фактором, толкавшим Отто к правым, к антикоммунистам, к людям, близким к Церкви. «А таких было множество», — продолжал профессор Кертцер с улыбкой. Например, епископ Худал, известный укрывательством нацистов. С другой стороны, Отто приходилось избегать прямых контактов с фашистами, с ностальгирующими по Республике Сало, включая ядро «Итальянского социального движения»[702] («по сути, ностальгической неофашистской партии», объяснил профессор Кертцер, хотя новая конституция Италии запретила фашизм). «В Риме 1949 года исповедовать фашизм можно было только подпольно».

Вместе с профессором мы снова просмотрели 35 имен в записной книжке Отто на предмет связей с фашистами. Не считая епископов Худала и Бучко, адвоката Беттони и врача Маркезани, большинство имен итальянские, австрийские и немецкие. Попались одно хорватское и одно венгерское — художник Лайош Маркош[703], писавший потом портреты Роберта Кеннеди и Рональда Рейгана. Рядом с адресом Маркоша Отто написал карандашом: «Был в плену у англичан».

Итальянцы в списке Отто значились самые разные. Там было несколько журналистов, в том числе Алессандро Грегорьян, отмеченный Отто как «очень дружелюбный» и как «глава пресс-службы Ватикана». Эцио Мария Грэй[704] был «стопроцентно надежен», «бывший председатель итальянского союза журналистов, хороший оратор, антибольшевик». Другие были связаны с Церковью. Д-р Эггер, прелат из Южного Тироля, оказался полезен «для эмиграции». Монсеньор Драганович[705], хорват, францисканский священник, был связан с римским институтом Сан-Джироламо. Его кардиналом-протектором был Луис Копелло[706], архиепископ Буэнос-Айреса и близкий соратник аргентинского президента Хуана Перона[707], сильно критиковавшего Нюрнбергский трибунал. «Хорват, говорит по-немецки, с ним можно разговаривать совершенно открыто!» — написал Отто о Драгановиче, тесно сотрудничавшем с пронацистским режимом Хорватии. Именно он, как я узнал, помог бежать в Южную Америку Клаусу Барбье[708].