Первый день июня Шарлотта провела, лежа в постели. В первом из девяти своих писем к Отто за тот месяц она жаловалась на невероятную усталость. Предыдущий вечер она провела на митинге в Зальцбурге, организованному новой политической партией Союзом независимых (Verband der Unabhängigen, VdU)[587]. «Напоминанием о былых временах» назвала она эту партию, так как среди ее сторонников было много пораженных в правах бывших нацистов, которые утверждали, что в Австрии их преследуют более жестоко, чем где-либо в мире[588]. VdU давно исчезла, влившись в Партию свободы (FPӦ), вошедшую со временем в правящую коалицию[589]. В ту пору павшей духом Шарлотте все действовало на нервы, кроме VdU.

Тем временем Отто мучился в Риме от зноя. «Солнце рубит, как меч, с девяти утра, и днем в комнате такая нестерпимая духота, что остается только лежать». Нуждаясь в свежей одежде, он просил Шарлотту прислать рубашки и пиджаки. Он мечтал о легком одноцветном фланелевом пиджаке из «Ланца»[590], зальцбургского магазина, где одевались Герберт фон Караян и Марлен Дитрих. Рубашки он предпочитал желтого цвета, подходящего ко всему, но не возражал и против клетки — на ней не видно грязи.

Отто продолжал уверять жену, что любым путем найдет работу и добудет документы для отъезда за границу. При этом он напоминал ей о реальной опасности и о необходимости соблюдать осторожность в переписке. На одном из ее писем он заметил печать цензора, поэтому писал об угрозе, которая может произрасти из случайной оплошности.

В июне он писал Шарлотте дважды в неделю, повествуя о своей каждодневной жизни, о состоянии здоровья, о настроении. Жаловался на небольшое несварение желудка и на вынужденное прекращение утренних пробежек из-за отсутствия обуви. «Устал как собака», — написал он 9 июня, объясняя свои проблемы со сном шумом, поднимаемым ночью соседями по монастырю. Монашки — и те жаловались на шум.

Продолжались встречи со старыми знакомыми. 12 июня он снова виделся с «Лейтом», теперь представлявшим в Риме германский и австрийский бизнес — тот жил в дорогом отеле и не экономил на питании. Они превосходно отужинали: закуски, спаржа и крабы, чудесное Соаве, совсем как раньше. Разговор шел о перспективах будущего, но без подробностей, так как присутствовали дамы. Жена «Лейта» осталась в Южном Тироле, где торговала высококлассным китчем, муж же предпочел эмигрировать, так как боялся новой войны в Европе (о ней все время предупреждали итальянские газеты).

«Я так к тебе рвусь», — писала Шарлотта Отто в середине июня и сознавалась в «ужасном страхе», что они больше не увидятся. Она чувствовала себя «раздавленной» отчаянием и безнадежностью ситуации, но надеялась, что муж в конце концов окажется рядом с ней и встреча окажет «позитивное влияние». Она часто вспоминала былые времена, особенно Лемберг. Ее интересовало, думает ли Отто когда-нибудь о них, грустит ли.

Изредка сквозь мрак проникал лучик света, падавший на их переписку. Десятилетний Хорст, гордость и радость матери, впервые побывал на концерте и внимательно слушал музыку. 22 июня его ждал вступительный экзамен в новую школу: «В 8 часов утра скрести за него пальцы»[591].

Отто находил способы заполнять часы ничегонеделания. Побывал на церемонии канонизации монахини XIX века, которую проводил на площади Святого Петра папа Пий XII. В компании L, или Пеццо Гроссо, Крупной Рыбы, и его супруги он наслаждался пышным зрелищем, средневековыми костюмами и яркими красками. Гораздо меньше его увлекла мысль Пеццо Гроссо, что неплохим вариантом могла бы быть Сирия, если решить проблему с документами.

При поддержке Пруссачки и найденного ею итальянского юриста. Отто начал работать над крупным проектом перевода с немецкого на итальянский. Работа не оплачивалась, но сулила «возможности», хотя надежда была смутной, перспективы размытыми. Из-за такой занятости он на неделю отказался от плавания и пропустил большой военный парад 1 июня, когда низко над Римом пролетали самолеты.

Он готовил и собственную большую статью, которую назвал «Quo Vadis Germania?», печатал и перепечатывал черновики. В этой связи он много размышлял об «исключительной катастрофе 1945 года», когда победители отринули принципы справедливого обращения и «веру в закон и правосудие» применительно к немцам. «Власть должна соблюдать закон», писал он, у победителей нет «морального права судить немецкий народ» и рассуждать о «грехах немецкой расовой политики», потому что они сами допускали «жестокое истребление» и «дурно обращаются с темнокожими гражданами». Тем не менее немцам следует примкнуть к Западу и отвергнуть большевизм; важную роль должна сыграть Церковь, отторгнув «идею вины всего немецкого народа» и предложив помощь всем. «Ее поддержка заклейменных национал-социалистов и эсэсовцев произвела сильное впечатление», печатает он, но даже не намекает на сожаление о действиях Германии в оккупированной Европе или о своих собственных, хотя такие термины, как «раса господ» и «недочеловеки» признает «абсурдными и пассивными», за что они и были «в основном отвергнуты». Большинство немцев, в том числе молодежь, мечтают о будущем в «европейском сообществе — едином, свободном, социальном». За это и отдали жизни «миллионы товарищей», заключает Отто.

Такая деятельность, правда, не приносила дохода, и это было проблемой. «Остается шанс — небольшой, не слишком верный — что я все же что-то заработаю»[592], — написал Отто 18 июня. Шарлотта в тот день тоже почувствовала прилив оптимизма и даже позволила себе помечтать о летнем отдыхе на юге, в Италии. Она просила мужа писать чаще.

В поисках оплачиваемой работы Отто приходилось часами бродить по Риму в жару. Рассматривался вариант работы самостоятельным коммивояжером, предлагающим, возможно, немецкие товары. Все упиралось в отсутствие начальных средств, опыта, связей. Неважно выглядела и перспектива работы в гостиничной сфере ввиду того же отсутствия связей. «Я продолжаю попытки завязывать контакты, но все выглядит не очень многообещающе»[593], — добавлял он. Надежды у него были, твердых ожиданий не было.

Через полтора месяца после приезда в Рим неожиданно забрезжил свет, опять-таки благодаря Пруссачке. «Я смогла добыть ему работу в кино, — рассказывала потом Шарлотте Пруссачка. — Он был просто счастлив»[594]. Наконец-то он казался «ожившим», сильно загорел.

«Я впервые заработал деньги как киностатист, — написал Отто, — 10 000 лир за три дня!»[595] Он надеялся на большее, думал даже утвердиться в киномире. Фильм «Сила судьбы» ставили по одноименной опере Джузеппе Верди[596]. Главную роль исполнял знаменитый оперный певец Тито Гобби. Гобби знать не знал, что один из статистов фильма обвиняется в массовых убийствах, расстрелах и казнях.

Я нашел копию фильма и просмотрел его три раза — искал среди сотен статистов Отто. Режиссер картины Кармине Галлоне специализировался на исторических полотнах с тысячами участников вроде «Сципиона Африканского», частично профинансированного Муссолини, стремившимся пропагандировать итальянский колониализм в Северной Африке. Но Отто я там не нашел.

Он посчитал, что получит больше предложений работы после обновления гардероба, и попросил переслать ему в Рим смокинг, мечтая сыграть в следующем фильме «благообразного господина». «Пришли еще одежды», — писал он Шарлотте. «И военные ботинки, которые я тебе отдал в Больцано», — просил он Нору, потому что киношникам требовались вояки «с правильным снаряжением». Пруссачка заметила, что в ожидании этих посылок он нервничал больше обычного.