Отто продолжал придумывать способы заработать, встречался с людьми, способными ему помочь. Одним из вариантов ему казалась журналистика. Он связался с Лотаром Рюбельтом, фотографом, помогавшим ему в июле 1934-го в Вене, когда он впервые ударился в бега. «Давайте восстановим нашу давнюю связь»[608], — писал он ему, предлагая деловое партнерство. Он мог бы помещать фотоработы Лотара в итальянских изданиях, жаждавших сенсаций. «Самое лучшее — серия фотографий с текстом» о личной жизни крупных политиков из тех, кого фотографировал Лотар, старых бонз. Только осторожнее, просил он фотографа, он не желает рекламировать свою творческую деятельность.

Он навестил вдову бывшего министра, расстрелянного вместе с Муссолини. Та припеваючи жила в помещениях для прислуги, сдавая свои хоромы из десяти комнат внаем. Встретился с Г., с которым был одно время близок, а потом разошелся. Возможно, Г. не понравилось внедрение Отто в его дружеский круг. Шансы что-то получить через Г. были минимальными.

Регулярно ужинал с арабом-германофилом средних лет. Не смейся, писал Отто жене, общество араба — самое милое из всех.

Связался с Руджеро Вазари[609], итальянским поэтом-футуристом, для обсуждения возможностей работы «в прессе».

А еще, как написал он Шарлотте, произошла встреча с süddeutscher meiner Couleur, «южным немцем моей окраски», «добрым старым товарищем», способным помочь. Имени Отто не назвал, но Шарлотта могла понять, что речь шла о ком-то из СД, о приятеле Отто, женатом на итальянке, приятном, но не семи пядей во лбу. Они иногда встречались и вместе искали работу. Первый июльский выходной Отто провел именно с этим добрым старым товарищем, обладавшим большим, чем у него, опытом жизни в Италии.

Утром в субботу 2 июля небо над Римом было безоблачно синим. Отто проснулся у себя на верхнем этаже монастыря чуть раньше обычного и последовал своему каждодневному распорядку. По каменным ступенькам — на крышу, зарядка, потом три этажа вниз, в трапезную, вкушать на завтрак кофе с молоком. Покинув Винья Пиа, он дошел до конечной остановки и сел в автобус. Читатели «Темпо» узнавали в пути о заключении нового европейского договора о свободной торговле и об отставке британского посла[610]. Они читали также рекламу трансатлантических теплоходных рейсов и фильмов, демонстрируемых во множестве римских кинотеатров: «История солдата Джо» (в главной роли Роберт Митчем) и «Процесс», австрийский роман об антисемитизме, завоевавший призы на Венецианском кинофестивале[611].

Через полчаса автобус въехал в деревушку на озере Альбано. Отто сошел и вскоре оказался дома у своего «доброго старого товарища»[612], от которого ждал помощи. В письме к Шарлотте, написанном спустя два дня, он привел подробности. У «доброго старого товарища» была месячная крошка-дочь. Семья занимала квартирку с двумя спальнями «близ Кастель-Гандольфо, где расположена летняя резиденция папы», один этаж виллы с множеством террас. Оттуда открывались прекрасные виды на Римскую Кампанью, на далекие Альбанские горы и на глубокое озеро в старом вулканическом кратере, вдвое меньше озера Целлер. В солнечные дни вдали было видно даже море и мыс Чирчео.

Сев в местный автобус, они доехали до озера. Поплавали, с аппетитом поели-попили захваченное с собой: жареную курицу, ветчину, овощи, вино. Отто переночевал у своего друга, а назавтра, в воскресенье, отправился с ним за покупками в близлежащую «типичную итальянскую деревню», где они «отменно отобедали». Днем Отто неважно себя почувствовал и слег с температурой. «41–42 градуса, никогда еще мне не было так худо», написал он.

К вечеру воскресенья ему казалось, будто кровь вот-вот закипит, ему так недоставало бесценной Хюмхен, которая сделала бы холодный компресс. Вечером «добрый старый товарищ» привез из ближнего монастыря горькие таблетки, что-то вроде хинина. Они сбили температуру до 39,5. Отто остался еще на ночь, его рвало. Утром в понедельник, не дождавшись улучшения, он кое-как добрался до Рима, простояв полчаса на подгибающихся ногах в переполненном автобусе.

«Я отправился прямиком к врачу-немцу»[613], давнему знакомому. — написал он Шарлотте, опять не назвав имени. Осмотрев его, врач не нашел ничего ни в легких, ни в других органах. Вероятно, простуда, решил врач, обычное дело для Рима, где это случается чаще, чем на севере Италии. В полуденный зной Отто потащился назад на Винья Пиа, горько жалея самого себя. Вымывшись холодной водой, он лег в постель. Под конец дня его навестил местный врач, «итальянец до мозга костей», посоветовавший не волноваться из-за жара, пить чай и надеяться, что назавтра все пройдет, и прописавший некий «слабительный лимонад», Limonade purgative de Rogé[614].

Важнее всего здоровье, написал Отто Шарлотте. Его порадовало поздравление от Трауте со скорым днем рождения: «Всего наилучшего, еще 55 лет. 10 000 000 000 000 поцелуев»[615]. «Как мне хочется к тебе, — написала от себя Шарлотта. — Если бы снова можно было оказаться вместе, все было бы чудесно». Его отец Йозеф «еле волочит ноги», продолжала она, зато в австрийской политике повеяло переменами. «Пусть Франци сидит спокойно и терпит до сентября». Ожидались хорошие новости: поговаривали о скорой всеобщей амнистии.

До вторника 5 июля у Отто скакала температура. Ночью был жар, к утру температура опускалась до 38,5 и еще ниже, а потом «немного вверх». Он надеялся, что худшее уже позади, ведь он принимал противогриппозное и хинин. От слабости он с трудом добирался до туалета. Врач обещал еще пять дней жара. Все к нему добры, заглядывал падре, ему не так уж плохо. Он послал жене стихотворение:

Чувствуя себя, «как дитя», он мечтал о ее «ласковых руках» и благодарил за то, что она его не бросила «несмотря на все трудности». Возможно, в один прекрасный день к ним вернется удача. И подпись — слово «Он».

Вечер вторника был ужасным. Утром в среду 6 июля Отто собрал все силы, чтобы написать письмо. Рука так дрожала, что почерк едва удается разобрать. У него побывали два врача, итальянец и немец, и оба развели руками. «Возможно, тиф или что-то желудочное, не исключена желтуха»[617], но это неточно, так как отсутствует характерная желтизна. От сильного слабительного средства ему немного полегчало, однако изо рта дурно пахло, язык и десны «обложены». Во второй половине дня состояние ухудшилось, не прекращались рвота и отрыжка. Ничего хорошего.

После трех почти бессонных ночей у Отто пропал аппетит. Он не мог влить в себя больше кружки молока и очень ослаб. Поговаривали об «американском чудо-лекарстве» пенициллине[618], но врач-итальянец, наведя справки, сказал, что оно здесь не подойдет. Отто расхваливал этого врача Шарлотте, говоря, что он «был за фашистов». Теперь он назвал ей имя врача-немца — Вилли Маркезани[619] («на всякий случай») и даже указал его адрес и номер телефона.